И в-третьих, впрочем, и первых двух событий было достаточно, чтобы назвать их обильными. Войдя в лифт, Управляющий нажал кнопку 4, надо было дождаться сменщика коридорного, да и вообще, посмотреть, как там обстановка.

На этаже было тихо, гости отдыхали, над столом-бюро тикали часы в стиле ар-деко (нелепое пятно, ей Богу), все ключи были на месте, а крючок 414 гордо удерживал аж две штуки. Управляющий посмотрел в журнал, точно, 414 не занят, он машинально повернулся к номеру и увидел полуоткрытую дверь. Покачав головой, Управляющий снял один ключ и двинулся по коридору. Внутри номера женский голос негромко мурлыкал популярную мелодию. Нежданный посетитель на цыпочках вошел внутрь и заглянул в комнату. Горничная порхала, словно бабочка, от вазы к вазе, смешивая разделяла и разделяя смешивала живые и увядшие цветы, добавляя в композиции акценты из совсем сухих стебельков и только опавших лепестков. Ее руки ловко двигали статуэтки, картинки, подсвечники, заставляя деревянных истуканов меняться местами с фарфоровыми балеринами, а разноцветные подушки собираться в пирамиды или вовсе прятаться под мягкие пледы, которые, в свою очередь, сворачивались в причудливые формы и укладывались в самые неожиданные места.

Управляющий завороженно смотрел как люкс, обремененный непосильной печалью и обреченностью Оформителя, на его глазах преображается безудержной энергией молодости в радость самой жизни. Солнце, долгие годы не решавшееся заглядывать сюда, вдруг ворвалось всей своей сутью, огненной, искрометной, прекрасно-светлой.

– Гениально! – вырвалось у него вслух. Девушка повернулась к нему, ослепив глазами, полными слез счастья. Немолодой человек, давно переставший хвалить, чтобы не перехвалить, ободрять комплиментами, чтобы не переборщить, и улыбаться, чтобы не дать повода, расплылся в улыбке и произнес:

– У вас, юная леди, талант.

Сын, на ладони яблоко зеленое вертя: – Отец, смотри,

Лишило солнце ласки эти круглые бока.

– На солнце не криви, а плоть плода кислит,

Когда до срока рвет его бездумная рука.

1

Мальчик неподвижно сидел на камне, боясь не просто пошевелиться, а даже моргнуть. На правую его ступню забрался анака, посчитавший это место более уютным, нежели еще прохладная с ночи каменистая земля вокруг. Вееролапый обитатель здешних расщелин, уложив на детские пальцы мягкое золотистое брюшко, широко раскрыл и без того огромные глазищи и замер, превратившись в «бронзовую статуэтку» под лучами восходящего над Галилеей солнца. Вопреки вечному вселенскому движению планет, звездных скоплений, галактик, атомов и частиц, их составляющих, несущихся в своих пространствах с бешеными скоростями и удерживаемыми друг относительно друга в заведенном порядке исключительно волею Создателя, Здесь и Сейчас воцарилось не-движение, видимый и не видимый глазом покой, триединство Человек-Анака-Рассвет.

За спиной хрустнуло, покатились камешки, мальчик вздрогнул и обернулся – на тропе, ведущей с холма к Назарету, стоял мужчина средних лет, одетый в черную симлу простолюдина, при этом на ногах его были кожаные сандалии тончайшей выделки, а большой палец левой руки украшал золотой перстень внушительных размеров. Несоответствие в облике дополнялось странной особенностью его глаз, они были разного цвета, один карий до черноты, другой – небесно-голубого отлива.

– Ты Иисус, сын Иосифа? – спросил, не здороваясь, черный человек.

– Да, – просто ответил мальчик, расстроенный бегством анака и разрушенной гармонией утра.

– Значит, ты и есть Альфа и Омега? – задал непонятный вопрос незнакомец.

– Я не понимаю, о чем ты, добрый человек. – Иисус поднялся с камня. – Мне нужно идти, отец ждет меня.

Черный человек усмехнулся: – Ты и говоришь, как должно тебе.

Мальчик сделал шаг в сторону, пытаясь обойти странного собеседника, но тот вытянул руку в сторону, преграждая путь: – Еще один вопрос. Стал бы ты вкушать несозревший финик или вынимать из печи сырую лепешку?

Иисус улыбнулся:

– Зачем?

– Зачем же тогда ты пришел сейчас? – воскликнул черный человек, воздев руки к небу. Симла задралась наверх при этом, обнажив его голени, на лодыжках были видны черные полосы от кандалов.

– Я прихожу сюда каждое утро, – недоуменно пожал плечами мальчик, догадываясь, что за словами незнакомца кроется некий смысл, касающийся его, но туманный, завуалированный и необъяснимый.

– Ты поднимаешься на холм каждый раз в начале дня от того, что чувствуешь – твой приход преждевременен, они не готовы. Ты так и закончишь свой Путь восхождением на гору, но затем придется тебе вернуться еще раз – вовремя, когда созреет финик и тесто запечется в хлеб.

Закончив говорить, черный человек отступил в сторону и, показав жестом, что путь свободен, закончил: – Мой Господин.

Иисус настороженно прошел мимо возвышавшейся над ним фигуры и, уже было собрался припуститься прочь, подальше от неприятного собеседника, как вдруг остановился, обернулся и сказал:

– В доме родителей моих есть немного хлеба, вовремя вынутого из печи, и они будут рады накормить усталого путника.

– Благодарю, Господин, – слегка склонив голову, ответствовал черный человек, – но я, как и все, не готов быть подле тебя, я есмь незрелый плод.

– Тогда прощайте, – мальчик развернулся и поспешил домой, радуясь окончанию этой странной встречи и наступлению утра.

– Не торопитесь прощаться, мой Господин, мы еще встретимся, – сквозь зубы прошептал черный незнакомец, глядя вослед удаляющейся фигуре, – в Гефсиманском саду.

Анака, уже примерившийся к его сандалиям, одернул лапку и юркнул обратно под камень, от ноги большого человека веяло таким холодом, которого геккон не испытывал в самые темные ночи Галилеи.

2

Иисус торопился, он не был голоден, но помянутые в беседе с черным человеком хлебы и плоды взбудоражили и слюноотделение, и мыслеблуждание. Из головы не выходили слова незнакомца о душевных метаниях по утрам, и он был прав. Что-то неясное, неощутимое, неуловимое гнало мальчика встречать приход нового дня в одиночестве. Ему казалось, что с первым лучом солнца нечто такое будет привнесено в его существование, чего не было в прошедшем дне. Иисус еще пока не произнес для себя слово «Предназначение», первые буквы только трогали губы, тончайшие нити Осознания едва наметили свой путь к лицевым мышцам, дабы Мессия раскрыл рот свой, это вместилище слова Истины и выпустил бы Дар Божий в мир, как появился черный человек на пути и произнес «Приход», закрепив шаткую плотину осознания бревнами «не вовремя».

Вся эта душевно-ментальная карусель, будто колесо повозки, выбивала из-под ног мальчика мелкие камушки, которые звонкими градинами шуршали перед ним, спешащим вниз, к людям, со слов черного незнакомца, не готовым ко встрече. Тропинка впереди делала крутой поворот за каменистый выступ, там, за ним, будут видны крыши родного Назарета, позолоченные благостным утренним светом. Иисус подпрыгнув, схватился рукой за выступ, чтобы перелететь яму на тропинке (этот фокус он проделывал ежедневно) и, чуть не врезался в осла, с обреченным видом поднимавшегося навстречу. За ослиный хвост держался маленький человек, из одежд на котором присутствовала только набедренная повязка. Маленькие, испуганные глазки, редкие колечки чернявых волос на крупной голове и пухлые, обиженные губы – вот портрет владельца осла, хотя понять, кто кого ведет в этой парочке, было невозможно.

Иисус остановился прямо перед мордой животного, так, что ослиные ноздри презрительно выдохнули все тяготы раннего подъема мальчику прямо в лицо.

– Простите, – сказал он и чихнул.

– Положено ли Господину извиняться перед слугой, – елейным голосом пробормотал маленький человек.

Во взгляде его сквозило неприкрытое заискивание и что-то еще… недоброе. Иисус открыл было рот возразить, но обладатель осла (или, может, только ослиного хвоста) замахал свободной рукой: