Тиунов плыл, тяжело отдуваясь, неподалеку. Петрик крикнул:

— Ферапонт Иваныч, скидайте с себя все! Легче будет.

Сапожник последовал разумному совету, но он никак не мог разуться в воде. Мальчик стянул с Тиунова сапоги. Кое-как освободил его от брюк.

— Спасибо, Петенька! — поблагодарил сапожник. — Бог даст, не потонем.

Сберегая силы, Петрик плыл на спине, скрестив руки на груди и работая только ногами. Тиунов не умел отдыхать на воде и устал раньше своих товарищей.

Течение несло пловцов по самой середине реки. Скрылось из вида выбеленное здание крепости, исчезла и высокая колокольня собора. Левый берег, где тянулись казачьи земли, был пустынен. На правом берету показалась ветряная мельница и низкие украинские мазанки под громадными шапками соломенных крыш. Что за люди живут в этом селе? Можно ли им верить и искать у них убежища от врагов? Нет, сейчас лучше надеяться только на свои силы.

Петрик плыл и частенько оглядывался. Он хорошо помнил, что на поверхности воды виднелось шесть голов. Почему же сейчас осталось только пять? Где шестой пловец? Неужели он так далеко отстал?

А спустя некоторое время Петрик насчитал только четыре головы.

Громко каркая, пролетела над Иртышом «воронья свадьба».

Тиунов тоже терял последние силы. Он начал отставать. И вдруг закричал страшным голосом:

— То-ну-у-у! Спа-а-си-те!

Петрик кинулся было к Ферапонту Ивановичу, но Чайкин предостерегающе закричал:

— Не давай ему хвататься за себя! Утянет...

Сердце Петрика разрывалось на части. Он видел много смертей в эту страшную ночь, но ни одна из них не казалась ему такой ужасной, как гибель сапожника. Ферапонт Иванович уже скрылся под водой, а в ушах мальчика все еще продолжал звенеть его предсмертный вопль.

Теперь только два пловца остались на поверхности воды — Петрик и Чайкин.

Солнце шло к закату. Под лучами его зарозовела спокойная гладь Иртыша. Скрылась из глаз ветряная мельница и село украинских новоселов. Вновь потянулись пустынные берега.

Петрик думал о потонувшем Ферапонте Ивановиче, вспоминая тюремную сапожную мастерскую и товарища Захара.

И вдруг Чайкин радостно закричал:

— Бревно!...

Петрик повернул голову. Длинное сосновое бревно, тихо колыхаясь, плыло по течению, то исчезая в воде, то вновь появляясь. Широко раскрытыми глазами, словно не веря, Петрик смотрел на него. Он скривил рот, хотел что-то сказать, но вместо слов из груди его вырвались рыдания.

Где Петрик?

Стрельба на Ульбе вызвала тревогу и смятение в городе. Ходил слух, будто ночью прибыли на пароходе триста красноармейцев и захватили крепость. Все ожидали появления на городских улицах вооруженных большевиков из тюрьмы.

Анненковцы, вернувшись на пароходе, готовились к обороне и рассылали нарочных в казачьи станицы, умоляя о помощи. Перепуганный насмерть управляющий уездом Данилов дрожащей рукой переписывал шифрованную телеграмму в Семипалатинск:

«Красные проникли в крепость, освободили арестованных большевиков и заняли ее. Местная команда обезоружена, находится в крепостной гауптвахте. Арестован командный состав и комендант крепости Познанский. Винтовки и патроны в крепости захвачены красными.

В нашем распоряжении находятся: второй казачий дивизион, имеющий семьдесят человек, до шестидесяти человек милиционеров и добровольцев. К шести часам утра в боевой линии насчитывалось сто тридцать винтовок, что дало возможность развернуться местами в цепь».

Паника в городе увеличивалась. Из уст в уста передавали самую последнюю новость: над Бабкиной мельницей взлетела сигнальная ракета. С часу на час красные займут город.

Купцы, стремясь всей душой помочь начальству, выкатывали на улицы бочки с вином и угощали добровольцев, готовых принять участие в борьбе с восставшими большевиками. Дальновидные золотопромышленники держали наготове запряженных лошадей и, не теряя времени, закапывали в землю сокровища.

Когда из окрестных деревень стали возвращаться агитаторы-коммунисты с вестями о том, что крестьяне побоялись прийти на помощь восставшим, Павел Петрович приуныл. А когда он узнал об окружении крепости черными гусарами и казаками, понял, что восстание обречено. Если повстанцы продержатся за крепостным валом хотя бы сутки, то на вторые Анненков пришлет из Семипалатинска артиллерию.

Во что бы то ни стало надо сохранить остатки партийной организации.

— Восстание не удалось. Нашим товарищам мы не могли помочь. Бессмысленные жертвы партии не нужны. Важно сохранить сейчас крепкое ядро коммунистов, чтобы завтра же начать подготовку нового восстания. Всем большевикам следует немедленно покинуть город. Хотя бы на несколько дней. Уезжайте подальше, — говорил он своим товарищам.

— А вы?

— Мне придется остаться поблизости. Всем нельзя уходить. Когда сложится более благоприятная обстановка, я вызову вас. А сейчас не теряйте ни минуты. Важно не попасть в лапы врагов в эти горячие часы.

Павел Петрович с Володей отправились на кондратьевскую заимку, чтобы прожить опасные дни в «хижине дяди Тома». Они ночевали в стогу, зарывшись в сено.

Батенин тихо лежал с открытыми глазами. Володя тоже не мог заснуть: он думал о брате: что сталось с ним, где он, жив ли?

Ночью Петрик не появился. Володя смотрел на Павла Петровича вопросительными глазами, и было в этом взгляде что-то такое, от чего Батенину было не по себе.

Целый день Володя глядел на дорогу в тайной надежде увидеть Петрика. Но наступил вечер — брат не появлялся. И вторую ночь Володя почти не спал. Батенин слышал, как он потихоньку плакал.

А утром в «хижину дяди Тома» пришел пчеловод Кондратьев, принес пищу и рассказал последние новости.

— Сам Анненков приехал на «Монголе» в Усть-Каменогорск. Будет чинить суд и расправу лично. Только непонятно, над кем? В крепости, говорят, уцелели только те, кто в восстании никакого участия не принимал. Их судить как будто не за что, вины за ними нет. Но он осудит... Народ трепещет.

— Кто вам сказал об этом? — спросил Батенин.

— А мой гость, Федор Афанасьевич Гусев. Он к нему с визитом ходил.

— К Анненкову?

— Представьте. Просил взять его с собой до Семипалатинска. Везет мед в подарок Колчаку.

— Ну, и как же его этот разбойник принял?

— С распростертыми объятиями. Анненков — монархист до мозга костей. Ему по душе, что алтайский мужик способен на верноподданнический поступок. Тут ведь какая связь есть. Федор Афанасьевич двум царям мед возил в своей жизни. Атаман учел политику и пообещал взять на пароход. В сегодняшней газете об этом напечатано. Я для вас ее захватил. Тут и про мятеж в тюрьме есть. Полюбопытствуйте.

Дмитрий Гордеевич достал из кармана «Усть-Каменогорскую жизнь», Павел Петрович схватил помятую газету, напечатанную на желтой оберточной бумаге, и жадными глазами впился в заметку о восстании.

МЯТЕЖ В КРЕПОСТНОЙ ТЮРЬМЕ ЛИКВИДИРОВАН

В ночь с 29 на 30 июля в крепостной тюрьме группа большевиков обезоружила тюремных надзирателей и открыла камеры. Шестьсот заключенных вышло на крепостной двор, но подавляющее большинство, повинуясь трезвому голосу благоразумия, сразу же вернулось обратно, не желая принимать участия в авантюре, заранее обреченной на провал. Двести шестьдесят большевиков взломали двери оружейного склада, расхитили винтовки и подняли вооруженный мятеж. Для подавления его в скором времени явились казаки из станицы Меновной, а также черные гусары атамана Анненкова. Мятежники поначалу оказали сильное сопротивление, но к концу дня были почти полностью уничтожены. По имеющимся сведениям главным руководителем мятежа является большевик, партийная кличка которого — «Захар». Ему не удалось скрыться из-за тяжелого ранения. Он будет предан военно-полевому суду.

Строчки прыгали перед глазами Батенина. Чтобы скрыть волнение, он прочитал и вторую заметку, плохо понимая ее содержание.