— Каппель! Каппель! Да здравствует Каппель!

И Петрик с Володей тоже закричали, потому что кричать было очень весело. Трубы музыкантов сияли на солнце ослепительным, жарким блеском. Нарядные барышни с букетами в руках останавливали военных и всовывали цветы в петлички гимнастерок. Военные отдавали честь.

— Да здравствуют чехи, освободители Самары! — вдруг завопил военный, когда курносенькая гимназистка засунула ему в верхний карман френча белую ветку черемухи.

Военного подхватили и начали качать. Он держал руку у козырька, боясь потерять фуражку. Лакированные голенища офицерских сапог сверкали на солнце не менее ярко, чем трубы музыкантов.

И тут Володя, заметив в толпе маленького синеглазого мальчугана, в первый раз вспомнил о пропавшем брате.

— Петрик, пойдем на вокзал! — сказал он, дергая брата за рукав. — Снова опоздаем!

— Сейчас! Смотри, опять музыканты идут!

Целый день братья бродили по городу. Они видели, как юнкера и офицеры ловили большевиков и вели их по улицам, подталкивая в спину наганами.

— Зачем же бить-то? — закричала, не выдержав, жалостливая женщина в платочке. — Не трожьте!

— Зачем?

Тут женщину окружили плотным кольцом, и кто-то сдернул с ее головы голубой платок с коричневыми мелкими цветочками.

— Проверить! Проверить! Кто такая!

— Большевичка!

— Что? Какая я большевичка? Ты сама дура! — еще громче закричала женщина, отбиваясь от нарядной дамы. — Граждане, я кухарка! Ей-богу, у Лаврентьевых служу. Да не лезь ты, гадюка! Не рви платок!

— Кухарка? Управлять государством захотела!

— Погоди, я ей поуправляю!

Коренастый бородатый человек в дорогой поддевке вдруг поднял волосатый кулак и так сильно ударил кухарку с размаху по виску, что она замертво свалилась на мостовую.

Только к вечеру ребята выбрались на станцию. Здесь они услышали ужасную новость: железнодорожное сообщение прекращено на неопределенное время.

Кем же был водопроводчик?

Белогвардейцы во главе с капитаном Каппелем свергли советскую власть в Самаре, а через день после переворота на улицах города уже висели плакаты с лозунгами:

«Если ты хочешь бороться за Учредительное собрание — вступай в ряды Народной Армии!»

«Народная Армия вырвет власть из рук захватчиков-большевиков и передаст ее Учредительному собранию!»

«Сила и мощь Народной Армии — в сознательных добровольцах!»

Офицеры, студенты, гимназисты старших классов заполнили вербовочные пункты. А вечером Петрик и Володя видели их на улицах Самары, добровольцев в форме народной армии. Они ходили без погон, но на околышке фуражки носили георгиевскую ленту. Слово «товарищ» было изгнано из употребления как позорное. Добровольцы и чешские легионеры называли друг друга братьями. Братья гурьбой путешествовали из одной пивной в другую, горланили непристойные песни и хвастались боевыми подвигами, совершенными в день переворота.

— Тут я с ним и рассчитался с процентами! — сверкая глазами, рассказывал молодой рослый народоармеец. — Увидел он меня и задрожал, как осиновый лист. А я его вежливо допытываю: «Товарищ Свечников, не вы ли к нам зимой приходили национализировать наш магазин, и не известно ли вам, кто моего папашу в тюрьму уконопатил на казенные харчи?» Он прямо, как мел, побелел. «Ага, — говорю, — попался, паскуда! Отец тебя кормил-поил, жалование платил, а ты, сукин сын, в благодарность его под национализацию подвел!» И тут как дам ему прикладом...

Володя прислушивался к разговорам, но плохо понимал, из-за чего в Самаре шла война. Одно ему было ясно: из-за нее прекратилось сообщение с Уфой, и нельзя было ехать в Белебей на розыски Бори. Это Володю удручало.

Да и жизнь в Самаре была несладкой.

От хлеба в булочных хотя и ломились полки, но даром его не давали. Денег же у Петрика оставалось очень мало.

— Давай есть один раз в день! — предложил он Володе. — Пока не уедем. Хочешь?

Володя согласился на предложение брата без особой радости. В полдень они съели по фунту ситного, а вечером голодные улеглись спать в сквере.

— Хоть бы поезд скорей пошел... — чуть не плача, прошептал Володя, дрожа от холода.

— Молчи!

— Надо было бы оставить кусочек на вечер.

— Молчи! — огрызнулся Петрик.

— У меня в животе даже бурчит, — не унимался Володя. — Слышишь?

— Стяни ремень...

Володя вздохнул и передвинул пряжку на поясе.

— А все-таки есть хочется! — прошептал он через минуту.

Петрик сделал вид, что не слышит, и даже захрапел.

На другой день фунт они съели не сразу, а разделив на две порции. Но вечером перед сном голод мучил еще сильнее.

— Ну, скоро ли поезд пойдет? — хныкал Володя, заглядывая в окна булочных, где лежали сдобные пышки, золотистые ватрушки с творогом и белели батоны, припудренные мукой.

Петрик хмурил брови и молчал.

На счастье судьба неожиданно столкнула братьев с усатым спутником по сумасшедшему вагону.

— Эй, хлопец, подойди-ка сюда! — раздался хриплый нетерпеливый бас с извозчичьей пролетки. Голос был знакомый. Но в пролетке рядом с нарядной полной дамой в белом платье сидел незнакомый офицер. Петрик и Володя видели его первый раз в жизни. Новенький темно-зеленый френч, шикарные галифе, блестящие коричневые краги, офицерская фуражка с георгиевской лентой на околыше, гладко выбритые щеки изменили внешность вагонного спутника до неузнаваемости.

И только черные, лихо закрученные тараканьи усы да хриплый бас непреклонно свидетельствовали, что в извозчичьей пролетке действительно сидел сильно помолодевший после стрижки и бритья водопроводчик — владелец тяжелой корзинки, перетянутой электрическим проводом.

Петрик слышал, как офицер заговорил с дамой на непонятном языке, и она, оглядев ребят ласковым взглядом, приветливо заулыбалась.

У полной дамы был двойной подбородок, круглое добродушное лицо и маленькие, как изюминки, глаза. В ушах висели длинные серьги, сверкавшие на солнце ослепительными звездочками. В руках дама держала белый зонтик, обшитый кружевами. Вся она была необыкновенно пышная и белая, словно облако.

— Вы что же, ехали в Белебей, а сидите в Самаре? — сказал усач.

— Поезда не ходят.

— Так-так! А что у вас вид больно скучный? Где живете? А?

— Нигде.

— То есть как нигде? — усач приподнял ровные дуги бровей.

— В сквере ночуем, — буркнул Петрик, переминаясь с ноги на ногу. — В будке разломанной...

Нарядная дама быстро заговорила на непонятном языке. Офицер отрицательно покачал головой и зашевелил тараканьими усами.

— Ну их к черту! Я лучше деньги дам, — сказал он и полез в карман за кошельком.

Петрик убрал керенку в записную книжку. «Теперь мы будем есть три раза в день», — подумал обрадованный Володя. Извозчик дернул вожжи и причмокнул. Дама улыбнулась и кивнула головой. Колеса пролетки зашуршали по песчаной дороге, унося усатого офицера, державшего правой рукой белое облако.

— А почему он раньше был водопроводчиком? — с недоумением спросил Володя.

— Не знаю, — задумчиво ответил Петрик и вспомнил про тяжелую корзинку, перевязанную электрическим проводом.

Мальчики смотрели вслед удалявшейся пролетке. Сейчас она завернет за угол. Нет! Кажется, остановилась! Поворачивает назад. Да-да, белое облако летит обратно.

Петрик и Володя замедлили шаги. Извозчик гнал лошадь вскачь. Страусовое перо на шляпе колыхалось от ветра.

— Стой! — крикнул офицер извозчику и махнул Петрику перчаткой. — Иди сюда!

Петрик подошел. Нарядная дама улыбнулась. Офицер зашевелил тараканьими усами и сказал:

— Вот что, пистолеты! Я живу на Степановской улице, номер шесть. Во флигеле. Приходите ко мне сегодня часов в семь вечера. Спросите капитана Курова. Не забудьте: Степановская, шесть... Ну, поезжай дальше.

Извозчик повернул лошадь. Капитан обнял даму за талию. Страусовое перо заколыхалось. Облако опять поплыло вдоль улицы и вскоре исчезло из виду.