— Что ты его задираешь? Оставь, Бориска! — вскрикнул кто-то из ребят.

— Эх, Борька, недаром тебя из школы выгнали, — Васька вплотную подошел к Борису.

Борькина голова ушла в плечи, но он по-прежнему нагло наступал на Ваську:

— Думаешь, ты лучше, если галстук нацепил? Хорош пионер и его пример: в «расшибалку» играет да долги не отдает.

Васька замахнулся на Бориса, но вдруг передумал и, на радость противнику, медленно побрел к дому.

— Ничего, завтра сам прибежишь, рубаху принесешь! — кричал ему вслед Борис, но ребята, не глядя на него, расходились.

Пелагее было жалко сына, и, придя домой, она тотчас сказала ему:

— Ну, нечего нос вешать! Бывает. Пойди ежа-то купи уж!

Васька, почувствовав, что прощен, радостно бросился к матери.

С этого дня Пелагея сама разносила белье и каждый раз, когда она возвращалась, в Васькиной руке неизменно оказывалась мелочь…

— Ну и жара! В вафлях есть? — обращается к Пелагее плотный толстяк. — Будьте любезны, одну пачечку! — Вынув скомканный платок, он вытирает со лба пот и не спеша протягивает ей деньги.

Точно в полусне, Пелагея отсчитала ему сдачу, достала липкий пергаментный пакет. Мужчина взял его двумя пальцами и, держа на почтительном расстоянии, чтобы не закапать чесучовые брюки, недовольно морщился:

— Тоже мне мороженщица! Слушайте, ведь я вам дал рубль, а вы мне сдачи — с трех…

Пелагея невидящими глазами скользит по нему и затем снова продолжает думать, думать.

Мужчина удивленно пожимает плечами и, оставив на лотке деньги, отходит.

К остановке подъехал троллейбус. Девушка в легком платье соскочила с площадки. За ней поспешил молодой человек. Пелагея ахнула, и неожиданно ей захотелось догнать женщину с малышом и показать ей Василия. Он вел свою подругу прямо на нее, так что Пелагея могла без труда разглядеть девушку.

«Ну, погоди, — думала Пелагея, — придешь домой, уж я тебе не дам покоя. Ведь вот какой, хоть бы словечком обмолвился. Ни-ни, а у самого девушка, да еще какая хорошенькая. Правда, Васька лучше», — отметила про себя Пелагея и заулыбалась им навстречу.

— А, мороженого захотели? — весело обратилась она, вытирая о фартук руку.

— Хочешь мороженого? — спросил Василий у своей спутницы.

Та, лукаво посмотрев на него, кивнула головой.

Василий вдруг почему-то побледнел. Пелагея знала, что это случалось с ним только при сильном волнении.

«Глупый, волнуется. Да нравится она мне, нравится. Ну, уж знакомь. — Пелагея смотрела на сына во все глаза. — Чудной, неужели он не понимает?»

Она подбадривающе моргнула Василию.

— Две порции мороженого дайте, — наконец выдавил из себя Василий и протянул Пелагее деньги. Затем он невозмутимо взял девушку под руку и повел ее к автомату. Пелагея растерялась и на мгновение остолбенела.

— Что же это? — беззвучно прошептала она.

Словно чувствуя взгляд матери, Васька оглянулся, потом, оставив девушку в очереди у телефона, вернулся. У Пелагеи отлегло от сердца.

— Ух, шутник, да разве же так можно? — набросилась она на Ваську.

— Тише, потом, — Васька умоляюще махнул рукой. — Мать, имей совесть, дай рубль обратно! — И, взяв деньги, Васька непринужденной походкой вернулся к девушке.

Глядя на широкую спину сына, Пелагея выкрикнула:

— Кому мороженое, есть эскимо, сливочное, пломбир!

В голосе ее послышалась хрипота. Ремни от тяжести ящика начали давить на плечи, всю ее сковывала усталость. Собрав коробки, она все еще смотрела в сторону, где скрылся сын. Потом, оглядываясь, словно боясь кого-нибудь увидеть, быстро зашагала прочь.

1954

ПТИЧИЙ ГЛАЗ

Рассказ

Труднее всего было перетаскивать шкаф. Как ни плевал на руки, как ни приговаривал дворник Михайло: «Раз, два — взяли! Еще раз — взяли», — шкаф двигался медленно. Антонина Ивановна встала рядом с Ольгой, и они вдвоем, подталкивая шкаф с одного бока, старались помочь Михайле.

— Да что же это, камни там, что ли? — досадовал Михайло. И снова наваливался изо всех сил.

Наконец шкаф с грохотом выкатили в переднюю. Запыхавшиеся и усталые, все пошли отдохнуть. А Ольга, открыв дверь, рассматривала как-то сразу опустевшую комнату. На месте, где стоял шкаф, бледнел не тронутый краской пыльный кусок паркета.

Ольга присела на кровать и, глядя на это пятно, вдруг с необычайной остротой припомнила событие девятилетней давности.

Вот отец вернулся с фронта, и Ольга очень гордилась серой каракулевой папахой, которая красиво сидела на крупной его голове. Гордилась она и плотным, звенящим рядом его наград. Ей нравилось ходить по улицам вместе с отцом, и первое время она смущалась, когда встречные военные отдавали отцу честь и он, в свою очередь, подносил правую руку к виску.

Ольга вспомнила и другое: как дрожала эта спокойная, уверенная рука отца, когда мать усаживалась на диван и, чувствуя ласковый взгляд мужа, зло кричала ему:

— Оставьте меня, оставьте меня в покое!..

Но часа через два мать начинала бегать по комнатам и, заглаживая свою вину, делать всем приятное. В эти минуты у нее можно было все, что угодно, попросить и она, не задумываясь, отдала бы.

Наконец-то они получили эту квартиру и первый раз ехали ее осматривать.

— Четыре комнаты, две смежные и две отдельные. Видишь, как у Семеновых, я же говорила!

Мать радостно, шумно хлопотала, а отец пытался вставить свое слово и сказать, что здесь хорошо было бы сделать его кабинет, а там Олюшкину комнату. Мать испуганно взмахнула руками и тотчас рассердилась:

— Ах, не спорь, пожалуйста! Ты всю жизнь со мной споришь. Я знаю, кажется, лучше, что и где должно быть. Предоставь мне распоряжаться квартирой так, как я хочу.

Потом передвигалась и устанавливалась мебель, вешались гардины. В кабинете отца долго мучились с наскоро сколоченной полкой для книг. И когда комнаты стали казаться маленькими и тесными, зато своими, когда в передней накрепко утвердились кухонные запахи, было решено, что все в порядке.

Ольгино десятилетие справили тогда очень весело. Она пригласила своих новых подруг из школы, в которой теперь училась. Отец так быстро запомнил все имена, как будто не Ольга, а он уже целых две четверти учился в третьем «В».

Дни летели незаметно. Вечера были шумными. Ольге нравилось, что отец никогда не уставал после работы. Только изредка у него темнело лицо и около глаз появлялись мешочки, точно после бессонницы.

Однако мать всегда озабоченно спрашивала:

— Как ты себя чувствуешь? — И тут же добавляла: — Человек не хочет себя беречь, не понимает. Поражаюсь, просто я поражаюсь.

— Оставь, Тоша! Лучше посмотри: у Ольги уже платье выше колен. Не успеешь оглянуться, как невестой станет. А ты, мать, все у меня не стареешь.

— Антонина, а ведь Олюшке и впрямь новую форму пора шить, — вступала в разговор бабушка и долго смотрела на Ольгу, точно уже примеряла ей платье.

По субботам собирались гости. Кухня с утра была припудрена мукой. Пахло подгорелыми коржами. Бабушка беспрестанно заглядывала в духовку, а потом следила, чтобы Ольга или отец не испортили «наполеон».

Гости расходились. Отец забирал газеты и шел к себе. Ольга, уже сонная, упрямо не шла в детскую, с нетерпением прислушиваясь к разговорам матери и бабушки.

— А Семенова прямо преобразилась в этом зеленом платье. Все-таки что делают тряпки!

— Да ничего они не делают: каков человек есть, таков и есть. Что она! Все одно суха, как палка, — категорически заявляла бабушка и вела Ольгу спать.

Иногда Ольга устраивала у себя дома сбор звена. Отец подолгу рассказывал девчонкам о войне и однажды даже про революцию.

Ольга помнит, как он расстроился, когда она отказалась делать отрядный альбом только потому, что ее опять не выбрали звеньевой.