Лия еще спала, когда пришла девушка, а увидев ее, поморщилась, и сквозь зубы процедила:
— Где подобрал такую расфуфыру?
— На улице, — шуткой ответил Степан.
— Это видно...
На следующий раз Степан накупил сладостей, чтобы девушке не скучно было сидеть. Это задело Лию. Как это так — ей он никогда ничего не покупал, а какую-то уличную девку кормит шоколадом. Она взорвалась и наговорила скульптору грубостей. Девушка не понимала русского, но почувствовала, что шум поднялся из-за нее.
— Мне, сеньор, лучше уйти, — пролепетала она по-итальянски, когда Лия немного стихла.
Степан оставил ее на месте, сказав, чтобы она не обращала внимания на раскричавшуюся сеньору. Это еще больше распалило Лию. Она выскочила из мастерской, крикнув, что сегодня же соберется и уедет из Аргентины.
После этого девушка больше не пришла, у Степана остановилась работа, и он закатил Лие такую сцену, что она всерьез начала собираться в дорогу. Он ее не останавливал, решив, что так будет лучше и для него, и для нее. В порту в то время стоял советский пароход «Воровский», готовый к отплытию, и отъезд Лии на родину особых затруднений не вызвал. Она не хотела, чтобы Степан ее провожал, но он все же поехал в порт и простоял там под дождем до отплытия парохода.
Разумеется, скульптор понимал, что разрыв с Лией произошел совсем не из-за этого глупого случая с девушкой. Он был предуготован в самом начале их непрочного союза, и теперь, подобно искорке под сухим хворостом, достаточно было легкого дуновенья, чтобы занялась вся куча.
И вот он остался совсем один, в чужой далекой стране, без кусочка родины, как называла себя в шутку Лия. Возвращаясь из порта, он зашел в погребок, выпил стаканчик вина и пешком направился к себе. Погруженная в вечерние сумерки, тихая авенида показалась ему еще тише и спокойнее. Он невольно вспомнил далекий Геленджик и Елену. Как непохожа она на бунтующую Лию: никогда ничего не требовала, всегда довольствовалась малым. Наверно, он допустил непоправимую ошибку, оттолкнув ее от себя. Уж она-то не стала бы устраивать ему безобразных сцен ревности из-за какой-то сопливой девчонки.
Расчувствовавшись, в тот же вечер Степан написал Елене письмо. Ему так хотелось получить хоть какую-то весточку с родины. Лия, конечно, никогда не напишет...
Оставшись один, скульптор весь погрузился в работу. Головку девушки он так и не закончил — пока оставил ее. За короткий срок сделал из квебрахо «Бурлака», «Мужика», «Русскую женщину» и принялся за портрет Гоголя. Среди немногих книг, которые они с Лией привезли из России, оказался томик малороссийских рассказов Гоголя с его портретом. Вечерами Степан иногда читал их, они-то и натолкнули его на мысль вырезать портрет автора. Как-то Лия затащила его на концерт, где они слушали музыку Бетховена. Степан не считал себя любителем классической музыки, но тогда вышел с концерта потрясенный, задумав сразу же создать скульптурный портрет чародея звуков. Задерживало лишь то, что у него под руками не было удачной фотографии композитора...
В начале апреля смотритель известной в Буэнос-Айресе галереи Мюллера уведомил Степана, что художественная общественность города будет весьма признательна скульптору Эрьзе, если он соизволит показать выставку своих работ в одном из залов галереи. Степану хотелось сделать еще несколько вещей из квебрахо, чтобы показать аргентинцам, каким превосходным художественным материалом они обладают, поэтому открытие выставки он отстрочил до июля.
У Степана была отличная коряга квебрахо, он долго присматривался к ней и наконец надумал создать двойной портрет Ленина и Маркса. Для этого ему не нужно было ни модели, ни фотографий. Он настолько свыкся с этими образами еще в Батуми и Баку, что знал и помнил на их лицах каждую черточку. После отъезда Лии его никто не беспокоил. Он мог работать целыми днями, отрываясь от станка только для того, чтобы приготовить пищу. Даже это злило его: он терял массу времени.
В один из холодных дождливых дней Степан услышал, что в дверь мастерской кто-то постучал. Выйдя открывать, увидел девушку, приходившую к нему позировать.
— Тебе чего? — спросил он.
— Я слышала, сердитая сеньора уехала, — робко заговорила она. — Дай, думаю, схожу...
— Признаться, я уже занят другим, — Степан помолчал в раздумье. — Да ты заходи, чего стоишь под дождем. Вон вся вымокла.
Несмело перешагнув порог и постояв немного, девушка попросила разрешения убраться в мастерской, а то здесь столько мусора, наверное, целый год никто не подметал. Степана вдруг осенило попросить ее что-нибудь сварить, кстати, она и погреется возле плиты.
— Послушай, как тебя зовут, ты похлебку умеешь варить?
Девушка улыбнулась. Кто же не умеет варить похлебку? Ну и чудной же этот сеньор. Она всегда варит на всю семью: мать со своими фруктами все время торчит на базаре. А зовут ее Недда...
Так, неожиданно и негаданно, у Степана появилась прислуга. Недда приходила каждый день, убирала в мастерской, готовила обед, а то и просто сидела молча, глядя, как он работает.
— Мать не ругается, что ты ходишь ко мне? — спросил он, думая, что у нее, должно быть, и дома есть дела.
— Мама будет очень довольна, если сеньор соизволит сколько-нибудь платить мне.
Вот черт возьми! Как же он не подумал об этом. Казалось бы, простая вещь: за работу надо платить, а он упустил из виду.
— Не беспокойся, заработаешь себе на приданое. Жених у тебя есть?
— Сеньор, наверно, смеется надо мной? — девушка покраснела до самых ушей. — Женихи выглядывают богатых невест, а у нас нет ничего, кроме сада. Отец работает в порту и получает так мало, что ему едва хватает на вино и табак...
К открытию выставки Степан, кроме двойного портрета Ленина и Маркса, успел сделать еще несколько вещей из квебрахо. Для «Головы мужчины» ему позировал отец Недды. Узнав от дочери, что скульптор когда-то жил в Италии, он явился к нему вечером после работы, притащив с собой кувшин дешевого вина. Постепенно с семьей Недды Степан сошелся очень близко. Мать девушки, возвращаясь с базара, приносила ему продукты, хлеб, а иногда и остатки апельсин или слив, зная, что он не откажется их купить.
Незадолго перед выставкой мастерскую скульптора посетили работники Южамторга во главе с его председателем Краевским. Увидев двойной портрет Ленина и Маркса, они не могли отойти от него.
— Что ж, я вам подарю его, ежели так понравился, — сказал скульптор, улыбаясь. — Но сначала выставлю, пусть и аргентинцы полюбуются.
Краевский отсоветовал выставлять портрет, сославшись на то, что в Аргентине в настоящее время наблюдается засилие фашиствующих элементов, и на выставке может произойти нежелательный для скульптора эксцесс, и Степан послушался совета. Некоторое время портрет находился в конторе Южамторга, потом, по словам его сотрудников, был отослан в Москву. Как было на самом деле, неизвестно, но это замечательное произведение искусства исчезло бесследно.
Выставка произведений Эрьзи в одном из залов галереи Мюллера открылась в начале июля. На открытие приехал президент Аргентинской республики Ипполито Иригойен с супругой и всем штатом министров. Когда в зале выставки появился скульптор, его встретили дружными аплодисментами. Семидесятивосьмилетний президент, которому его представили, осанистый и на вид еще довольно крепкий, пожимая ему руку, с улыбкой проговорил, что хотел бы видеть скульптора у себя в гостях сегодня же вечером. От такой неожиданности Степан опешил: вот уж никак не ожидал попасть в президентский дворец.
Президент оказался простым и приятным человеком. У себя во дворце в кругу семьи и приближенных он сбросил маску официальности и даже выпил со скульптором на брудершафт. После роскошно сервированного ужина в одном из залов дворца состоялся для гостей президента концерт. Под гитары и бубны исполнялись жгучие аргентинские песни и пляски. Домой скульптора привезли на автомобиле поздно ночью. Его встретила испуганная и встревоженная Недда.
