— Всех до единого приму...

Красноармейцы стали хорошими друзьями скульптора. По случаю окончания ремонта он сфотографировался с ними на память. Они и после часто заходили к нему...

К началу октября в художественной школе стали функционировать столярные, гранильные, чеканные, ювелирные, скульптурные и живописные классы и мастерские. Скульптурная мастерская Степана находилась здесь же при школе, в одной из больших комнат нижнего этажа. Привыкший не отделять свою повседневную жизнь от работы, он не захотел идти на другую квартиру, хотя Наробраз и предлагал ему поселиться в более благоустроенной комнате с кухней и прихожей, так и жил в мастерской.

В начале нового года из Москвы прибыли два представителя для инспектирования школы. В то время скульптор работал над созданием монумента «Свободы», заказанного ему Губисполкомом и Наробразом. Монумент должен был украсить одну из главных площадей города. По замыслу автора, он представлял собой группу из двадцати одной фигуры, расположенных вокруг центральной. До этого им уже были выполнены из цемента временные памятники парижским коммунарам, екатеринбургским рабочим, погибшим от колчаковцев, и памятник труду. Все они были установлены на площадях города. Для Губисполкома он сделал из мрамора большой бюст Карла Маркса. Целые дни Степан проводил за работой, отрываясь лишь на время, чтобы заглянуть в мастерские. Преподавательский персонал в основном состоял из старых, ранее работавших в этой же школе людей, и дело шло неплохо.

С началом инспектирования нормальный процесс занятий в школе был нарушен. Дело в том, что приехавшие из Наркомпроса некто Боева и Соколов оказались по своим воззрениям последователями ультранового течения в искусстве, так называемого абстракционизма. Это течение противопоставляло себя сложившимся традициям реалистического искусства, заменяя его конкретные образы расплывчатыми, отвлеченными символами. Абстракционисты называли себя революционерами в искусстве, претендуя на руководящую роль, на деле же оказывались пособниками самой реакционной буржуазной прослойки. Как известно, это течение, чуждое пролетарскому искусству, в нашей стране не получило своего развития. Но в то трудное для Советской республики время, прикрываясь левацкими лозунгами, его апологеты имели кое-какое влияние даже на руководящие органы искусства. Боева и Соколов в результате инспектирования признали, что художественная школа нуждается в коренной реформе, что ее педагогический состав не соответствует своему назначению, а директор Эрьзя является представителем буржуазного искусства и его надо немедленно отстранить от своих обязанностей. Кроме того, они изъяли из библиотеки всю оставшуюся литературу, а античные классические образцы велели выбросить на свалку. Положение Степана осложнилось еще и тем, что к руководству Екатеринбургским Наробразом к тому времени пришли новые люди. Там уже не было ни Когана, ни Сосновского, которые всегда его поддерживали.

В тот вечер из Наробраза, где обсуждались результаты инспекции, Степан пришел в мастерскую сильно расстроенный. Уже один его вид говорил, что у него большие неприятности.

— Я буржуазный художник, понимаешь, и мне нет места в художественной школе! — ответил он на молчаливый вопрос Елены, которая все это время переживала за Степана.

— Ты что, шутишь? — не поверила она.

— Нет, не шучу. Это шутят они, футуристы и им подобные! — Но через минуту уже заговорил спокойнее. — Не дадут нам здесь, Леночка, работать. Монумент и тот не закончим ко времени. До мая всего три месяца.

Елена подала ему чай, который всегда действовал на него умиротворяюще. Хорошо, что в городе можно его достать, а то в Мраморском приходилось пить настой из трав.

— Что же все-таки произошло в Наробразе?

— Я же сказал тебе: меня назвали буржуазным художником и выгнали из школы. Я больше, черт возьми, не директор!

— Ну и успокойся, милый. Зачем тебе эта должность? Ты же скульптор, художник, и директорство это тебе совсем ни к чему. Мы с тобой должны работать, — успокаивала она его.

— Но они, эти подонки, назвали меня буржуазным художником! Что во мне буржуазного? Что? — опять расстроился он.

— Верю, милый, верю. Тяжело тебе. Но прошу — успокойся...

Степан еще раз убедился, как это много значит, когда рядом верный и преданный друг, всегда готовый поддержать и утешить: Елена во многом помогла скульптору пережить и это тяжелое для него время.

Пока его оставили в мастерской и не тревожили, и он работал. К весне закончил в эскизах все фигуры монумента «Свободы». Но в оригинале успел сделать лишь центральную фигуру. Его торопили, и он вынужден был пока отлить хотя бы ее. Так, в незаконченном виде, монумент и был поставлен на площади. Со временем Степан намеревался все эти памятники из цемента заменить мраморными, однако это ему не удалось сделать: мастерская вскоре была опечатана, имущество и инструмент — конфискованы. Несмотря на то, что уполномоченный Главпрофобра товарищ Чучин специально ездил в Москву с личным докладом Наркому Луначарскому и привез от него распоряжение не чинить скульптору Эрьзе никаких препятствий, ему все же не вернули мастерскую. Лишь после заступничества Губисполкома он смог забрать оттуда все свои скульптуры и инструмент и перевезти их в другое место. После этого Степан устроился на Екатеринбургскую гранильную фабрику ответственным руководителем по художественной части. Но это была работа не для него. Он был прежде всего художник, а не исполнитель. Отчаявшись, Степан написал письма своим московским друзьям — Сутееву, Яковлеву — и попросил их походатайствовать за него перед Наркомом просвещения о его вызове в Москву. Это волынка тянулась до декабря месяца, пока наконец Нарком Луначарский телеграммой не предложил Губнаробразу откомандировать скульптора Эрьзю в Москву для выяснения его дела...

На этот раз Степан и Елена остановились у Сутеевых, которые встретили их радушно и, потеснившись, отвели им отдельную комнату. Вскоре Степана принял Нарком Луначарский. Выслушав его, он распорядился, чтоб скульптора не задерживали в Екатеринбурге. Пусть он переезжает в Москву и беспрепятственно доставляет сюда все свои работы. Эта поддержка окрылила Степана. Как раз в это время художник Яковлев, который заведовал при Дворце искусств секцией художников, предложил скульптору участвовать в организуемой им выставке, на что тот с радостью согласился...

Вечером у Сутеевых, накануне отъезда в Екатеринбург, где остались скульптуры, все вместе решили, что в обратное путешествие Степан пустится один.

Поезда на Урал и дальше в Сибирь к тому времени ходили более или менее нормально, по крайней мере их отправляли из Москвы ежедневно. И все-таки из Москвы до Екатеринбурга Степан добирался почти неделю. Выехал в последних числах января, а прибыл туда уже в феврале. Особых препятствий в Екатеринбурге ему не чинили. Наробраз даже выделил подводу и несколько трудармейцев, которые помогли погрузить скульптуры в вагон. Степан забрал также и весь запас мрамора, добытый им еще в селе Мраморском, а позднее — в Макарьевском карьере. Он боялся доверить железной дороге столь ценный груз и поехал вместе с ним в том же товарном вагоне, надеясь на теплый овчинный тулуп, подаренный ему Савелием.

Обратная дорога в Москву заняла весь февраль. Вагон его больше простаивал в тупиках, чем двигался вперед. Непрестанно споря и ругаясь с станционными служащими, Степан сорвал голос до хрипоты. Вдобавок к этому в холодном вагоне сильно простыл. С едой тоже было очень плохо. Уезжая из Екатеринбурга в спешке, он не догадался запастись в дорогу продуктами. Притом он не предполагал, что будет ехать так долго...

В Москву Степан вернулся изголодавшийся и больной. Борода и волосы на голове сильно отросли. Елена хотела сразу же отправить его в баню, но он запротестовал, сказав, что сначала нужно куда-то определить скульптуры и мрамор, а потом уж заботиться о своей персоне.