Степан спросил как бы между прочим:

— Ну и что же эта вдова хочет от меня?

— Вы, Степан Дмитриевич, не русский человек — вы басурман! — наконец возмутилась она.

— А я действительно не русский. Я мордвин. Ну и что же из этого?

— А то, что в вас отсутствуют верноподданнические чувства как к покойному государю, так и к его ныне царствующему внуку...

Степан не стал распространяться о своих чувствах к царствующим особам, зная наперед, что они не поймут друг друга. Он не знал, как передала она Голицыну смысл их разговора, но, по всей вероятности, изрядно смягчила, иначе бы князь не явился вскоре к нему с приглашением посетить виллу княгини Долгоруковой-Юрьевской. Степан не отказался и поехал прямо с ним в его пролетке.

Князь ввел его в богатые апартаменты и представил пожилой даме лет шестидесяти трех с несколько пышными формами и со следами былой красоты на лице. Степан вспомнил, что видел эту даму на выставке в окружении нескольких таких же пожилых женщин. Их еще сопровождал какой-то молодой щеголь. Тогда Степан даже обратил внимание, как она, приставив к глазам лорнет в золотой оправе, некоторое время рассматривала «Осужденного». Она и сейчас взглянула на Степана через тот же лорнет и сипловато, глухим голосом произнесла:

— Подойдите, пожалуйста, поближе, я плохо вижу. Вам сказали, зачем я вас пригласила?

— Нет, мне никто ничего не говорил, — ответил Степан, тряхнув лохматой головой.

— Вас все расхваливают, конечно, я имею в виду газеты, будто вы хороший скульптор, — продолжала она тем же глухим голосом. — Мне бы хотелось предложить вам сделать скульптурный портрет моего покойного супруга.

— Отчего же, портрет сделать можно. — Только ведь я не видел вашего супруга, придется пользоваться фотографиями.

— Разумеется. Вы их получите.

Она сделала движение рукой, и одна из дам, присутствующих здесь, подала ей с углового столика довольно большую темную шкатулку с перламутровой инкрустацией. Положив шкатулку себе на колени, княгиня достала из нее пачку фотографий различной величины и протянула Степану.

— Отберите, пожалуйста, которые для вас подойдут...

Скульптурный портрет должен быть выполнен, как договорились, в белом мраморе, не превышая натуральной величины человеческой головы и груди.

Вечером того же дня друзья Степана — Бутов, Алисов и Мария Моравская — по случаю его успеха на выставке решили организовать банкет. Моравская попросила у Степана разрешения пригласить на этот банкет дочь художницы Башкирцевой. А Бутов и Алисов привели несколько своих друзей и знакомых, даже не предупредив его. Таким образом, состав участников банкета был весьма и весьма разнороден, и не удивительно, что он не удался. За одним столом рядом с дворянами-аристократами оказались эмигрантские друзья Бутова. Неприятности пошли с самого начала.

Алисов и Моравская настаивали провести банкет в ресторане и успели обо всем договориться. Бутов предлагал попросить Лидию Александровну, чтобы она все организовала у себя. Степан же хотел, чтобы его чествовали у него в мастерской и нигде больше. Его никак не могли переубедить.

Лидия Александровна, узнав об этом от Бутова, пришла в ужас.

— Боже мой, банкет в каретном сарае! — воскликнула она, всплеснув руками.

Но от помощи в его подготовке все же не отказалась. В мастерскую из ее гостиной перенесли большой стол и еще два небольших из других комнат. Сервировкой она занялась сама, ей помогали Бертиль и Моравская. Вина и закуски было много, но почти все осталось на столах нетронутым. Гости, еще не успев занять места за столами, перессорились между собой. Одни ушли сразу, другие исчезали незаметно, даже не поблагодарив хозяина за угощение и не пожелав ему успехов.

Лидия Александровна ругала Степана за его упрямство, такого бы не случилось, согласись он накрыть столы в ее гостиной.

— Разве порядочные господа могли оставаться в этом сарае, тут впору пьянствовать только кучерам! — возмущалась она.

— Ну и черт с ними! — раздраженно крикнул Степан. — Кому здесь не нравится — скатертью дорога!

Моравская накинулась на Алисова и Бутова: это, мол, они виноваты — привели с собой один надутых дворянских интеллигентиков, другой — своих друзей-анархистов.

Алисов угрюмо молчал, но Бутов пробовал защищаться.

— Они вовсе не анархисты, а порядочные люди. Двое из них даже социал-демократы!..

Узнав, из-за каких подозрительных личностей она столько старалась, Лидия Александровна окончательно вышла из себя и тут же ушла домой. Можно было подумать, что она до сегодняшнего вечера не знала о принадлежности Бутова к социал-демократии.

Дочь покойной художницы Башкирцевой сидела тихо, с удивленной полуулыбкой на полных губах и не ввязывалась в споры. Может быть, она единственная из присутствующих понимала состояние Степана и жалела его, по наивности и простоте души своей оказавшегося среди этих недовольных друг другом людей, поставивших свои убеждения выше искусства и его преданного служителя, на чествование которого явились. У них не хватило для него даже обыкновенной вежливости. Дочь Башкирцевой совсем не жила в России и почти не знала ее народа. Те люди, с которыми она сталкивалась здесь, вдалеке от родины своей матери, не вызывали к себе уважения. На банкет она пришла в сопровождении элегантно одетого француза, с ним и ушла, пожелав Степану еще больших успехов и крепко пожав ему руку. При этом пригласила его бывать у нее.

Степан был тронут вниманием этой милой женщины и, проводив ее, вернулся в мастерскую к оставшимся гостям несколько повеселевший. Алисов и Моравская по очереди принялись читать свои стихи. Читали долго, нудно, Степану даже захотелось спать, но было неудобно прерывать их. Бутов исчез как-то незаметно. Наконец ушли и Алисов с Моравской. Степан остался один. На душе было муторно. Не принес ему радости этот банкет, уж лучше бы его и совсем не было. Окинув взглядом стол с остатками вина и закуски, он принялся набивать трубку. Странно, когда Алисов и Моравская читали стихи, ему хотелось спать, а теперь расхотелось.

В полуоткрытую дверь тихо проскользнула Бертиль.

— Это убрать? — сказала она, кивнув на стол.

Степан махнул рукой.

— Как хочешь. Впрочем, уже поздно, уберешь завтра.

Немного помолчав, Бертиль хихикнула и спросила:

— Эти двое что, любовники?

— Кто любовники? — не понял Степан.

— Да те, что вышли последними? Они сейчас стоят в саду и целуются.

— Ну и черт с ними, пусть их целуются. У них, должно быть, не хватило терпения добраться до постели... Давай-ка, милая Бертиль, мы с тобой выпьем на сон грядущий.

Он отложил трубку, налил в бокалы вина и присел на стул. Она смеясь плюхнулась к нему на колени, обвив руками его шею...

Над скульптурным портретом Александра Второго Степан работал без особого подъема. Ему не нравилось его усатое лицо с пушистыми бакенбардами, чем-то оно настойчиво напоминало ему городового из далекого Алатыря. Работа продвигалась медленно. А тут еще Бутов без конца выговаривал, зачем, дескать, он связался с царской фамилией, согласившись делать портрет российского монарха, укокошенного народовольцами. Степан оправдывался, как мог, доказывал, что он всего лишь художник и в равной мере обязан лепить и богов, и чертей. Бывали моменты, когда он бросал работу над портретом и снова принимался за голову Христа, которую так и не сумел закончить к выставке. Он не хотел идти уже проторенным путем, не хотел выставлять работу, выполненную в традиционной манере, искал что-то свое, собственное... Вечерами, подвесив электрическую лампу поближе к дивану, он перечитывал Евангелие. Бертиль смеялась над ним:

— Ты же безбожник, никогда не ходишь на мессу, зачем читаешь эту книгу?

Эта простая девушка многого, конечно, не понимала. Для чего, говорила она, возиться, например, с этим Христом, за голову которого, может, никто не заплатит? А вот за мраморный портрет русского царя Степан обязательно получит кругленькую сумму. Зачем же он его забросил? Однако предсказание Бертиль не сбылось. Работа над портретом Александра Второго не принесла Степану ни материального, ни духовного удовлетворения.