На выставке Степан столкнулся с Бутовым и Алисовым. С ними была дама лет тридцати. Из-под маленькой малиновой шляпки выбивались темные волнистые волосы. Брови густые, черные, как у цыганки, но глаза светло-серые. Одета она была несколько крикливо — длинное платье из зеленого атласа и сиреневая накидка, что-то вроде короткой епанчи. В сутолоке Бутов и Алисов забыли ее представить, и она, выбрав момент, смущенно представилась сама, назвавшись Марией Моравской. Время приближалось к середине дня, и они все четверо отправились в ближайший ресторан. Но по дороге Степан вдруг остановился и хотел безо всяких объяснений повернуть обратно.
— Что с вами, Степан Дмитриевич, куда вы? — удивленно спросил Бутов.
— Может, вас не устраивает наша компания? — несколько обиженно заметил Алисов.
— Да что вы, компания вполне приличная.
— Так в чем же причина? — настаивал Бутов. — Почему не хотите идти с нами?
— Понимаете, у меня нет денег, — признался наконец Степан.
Алисов и Моравская расхохотались.
— Вот это мне нравится! — воскликнула Моравская. — Бросить друзей из-за такого пустяка. Может, думаете, мы все рассчитываем отобедать за ваш счет?
Она подхватила Степана под руку и потянула за собой.
— Не беспокойтесь, я сама буду платить за вас. Я давно хотела с вами познакомиться и все просила господина Алисова привести меня к вам. Но он не решался. По секрету скажу, он боится вас. Такое он мне про вас рассказывал...
По узенькому тротуару едва могли пройти два человека вряд. Поэтому Бутов и Алисов шли впереди, а они с Моравской позади, немного поотстав. Степана вообще-то никогда не интересовало, что о нем думают и говорят люди, но надо же было как-то поддерживать разговор с этой, как он решил про себя, болтливой дамой, поэтому и спросил:
— И что же он рассказывал?
— Всякое. И что вы нелюдим, угрюм и что не любите, когда у вас бывают посетители. Это правда?
— Не знаю. У меня мало кто бывает.
— Ну вот, вы сами не знаете, какой вы, а он знает. Не правда ли, странно? — продолжала она, ступая маленькими шажками и размахивая сиреневым зонтом, точно такого же цвета, как и ее короткая епанча. — А женщин вы любите?
Ее неожиданный вопрос привел Степана в замешательство. «Вот чертова баба, — подумал он. — Надо же спросить такое».
— По-моему, женщин не любят только кастраты.
От его прямого и несколько грубоватого ответа смуглые щеки Моравской покрылись густым румянцем. Степан заметил это и, улыбнувшись, решил про себя: «Так тебе и надо, в другой раз будешь знать, о чем спрашивать...»
За обедом они немного выпили вина, и Степан чуть захмелел. Утром он ушел без завтрака и сейчас ел мало. Волнение, связанное с выставкой, отбило у него всякий аппетит. Ему не сиделось здесь, за изысканно сервированным столом с этими людьми, случайно ставшими его друзьями, он торопился опять туда, в толчею, к своему «Осужденному», «Тоске», «Философу»...
После обеда Бутов и Алисов предпочли отправиться отдыхать, оставив Степана в обществе Моравской, которая изъявила желание снова вернуться на выставку, а ему так хотелось побыть среди людей одному... Боясь показаться грубым, он промолчал.
Когда выставочные залы опустели и подошло время уходить, Моравская принялась настойчиво приглашать Степана к себе ужинать, отчего у него появилось ощущение, будто его заколачивают в тесный ящик. Чтобы не подтвердить своим отказом слова Алисова о нелюдимости, ему ничего не оставалось, как, скрепя сердце, согласиться и на это. В другое время он, может быть, и сам охотно поболтал бы с ней. Чувствуется, она интересная и, должно быть, занимательная женщина, в искусстве тоже, как видно, разбирается, но ему так хотелось в этот день побыть одному...
8
Выставка принесла Степану настоящий триумф. Знакомства с ним стали искать известные искусствоведы, критики, журналисты. Газеты, выходящие в Ницце, напечатали подробные отчеты о выставке, в которых то и дело мелькало имя Степана, перечень выставленных им работ. Выставка оказалась интернациональной не только по числу участвующих в ней художников, представляющих различные страны, но и по составу посетителей: население Ниццы в зимний курортный сезон являет собой конгломерат различных национальностей обоих полушарий, кроме того, было много людей, приехавших специально на выставку из Италии, Швейцарии, Германии. В числе русских эмигрантов из Женевы, как передавал Степану Бутов, приехал «сам Георгий Валентинович Плеханов».
Выставка принесла Степану не только всеевропейскую известность и славу, но и первые деньги, которых у него никогда не было. «Тоску» и «Попа» приобрел для своего музея муниципалитет города Ниццы, «Философа» купила одна из мюнхенских художественных галерей. За скульптуры ему хорошо заплатили, и он впервые узнал денежную стоимость своих работ. А сколько он их раздарил и роздал просто так своим случайным знакомым в то время, когда сам находился в стесненных обстоятельствах, а то и совсем сидел без куска хлеба...
Сразу же изменилось отношение к Степану со стороны аристократических друзей Лидии Александровны, которые раньше, посещая ее, делали вид, что не замечают бедного скульптора. Теперь каждый из них старался обязательно познакомиться с ним и непременно заглянуть в его сарай-мастерскую, где он творит чудеса. А князь Голицын нанес специальный визит, сообщив, что он уломал-таки церковный совет, и заказ на иконы остается в силе. Пусть, де, Эрьзя не беспокоится, ему хорошо заплатят. «Черта с два, не буду я вам малевать иконы!» — решил про себя Степан и, как мог, тактично отказался от возобновления заказа. Он теперь, как никогда, был полон грандиозных замыслов, и ему было не до княжеских икон.
Как-то пригласила его к себе на чай Лидия Александровна. Даже в ее отношении к нему произошла разительная перемена. Раньше, когда такое случалось, она обычно приказывала Бертиль принести для него стакан чаю, сама же сидела в стороне. На этот раз она усадила Степана за сервированный чайный столик, выслала из гостиной Бертиль и сама принялась разливать чай. Куда делись ее чопорность и холодность! Глаза излучали непривычную теплоту, уста источали мед. Правда, она и до этого неплохо к нему относилась, но с оттенком покровительства и высокомерия, не забывая соблюдать определенную дистанцию, как это прекрасно умеют делать аристократы по отношению к простолюдинам.
— Степан Дмитриевич, я хочу сообщить вам нечто весьма лестное и знаменательное. Только прошу — не удивляйтесь. Ведь вы теперь знаменитость, каких немного отыщется среди наших соотечественников, это уж правда, — сказала она, подавая ему чашку чаю на сверкающем золотистыми узорами блюдце.
«Должно быть, опять какой-нибудь княжеской особе взбрело в голову заказать мне икону», — отметил про себя Степан, ожидая, что же такое особенное она собирается ему сообщить.
— Одна высокопоставленная особа просила через князя Голицына в ближайшее время посетить ее.
«Черт возьми, опять этот Голицын!» — подумал Степан и спросил:
— Что же это за особа? И чего ей от меня надо?
— Как вы можете так, Степан Дмитриевич? — растерялась Лидия Александровна. — Я ожидала, что это вас несказанно обрадует.
— Но я еще не знаю, чему радоваться.
— Вам оказывают высокую честь, разве этого мало? — с легким упреком сказала она.
Степан промолчал: он не очень-то теперь доверял князю Голицыну, который один раз уже обманул его.
— Вас желает видеть Екатерина Михайловна Долгорукова, светлейшая княгиня Юрьевская, вдова убиенного царя Александра Второго, — сообщила она с особой торжественностью, внимательно наблюдая, какое впечатление произведет на Степана это высокое имя.
Но он был невозмутим, спокойно, как и прежде, прихлебывал из чашки чай. Лидию Александровну, видимо, задело такое равнодушие простого мужика к имени царственной особы: с ее лица сначала отхлынула кровь, потом оно покрылось темными багровыми пятнами. Она долго не могла произнести ни слова.