Тинелли не умолкал всю дорогу, без конца рассказывал Степану о чудесах этого не менее старинного, чем Милан, города: всю ночь они не смыкали глаз. Поэтому, прежде чем начать осмотр города, как следует выспались в гостинице, потом, не торопясь, пообедали. Начали с соборной площади, затем пошли по Кальцеоли, оживленной даже в вечернее время. Темная громада собора с гигантским куполом осталась слева. Вскоре вышли на площадь Синьории.
— Вон там, у входа в палаццо Веккио, триста с лишним лет простоял «Давид» Микеланджело, — сказал Тинелли. — Вот уже тридцать лет как его отсюда убрали и установили в академии, чтобы сохранить для потомков. Высекал он его прямо у собора под открытым небом. Здесь же, недалеко от этого палаццо, немногим раньше, прежде чем Микеланджело приступил к работе над своей статуей, был сожжен Савонарола.
— А кто он был — ведун или ведьма? Ведь раньше, кажется, ведьм сжигали? — спросил Степан.
— Не только ведьм. Галилея тоже едва не сожгли. Если бы не отрекся от своих воззрений, его постигла бы та же участь, что и Савонаролу.
— Зря отрекся. От своих взглядов отрекаться не следует, — произнес Степан.— Значит, тот, как его там, он не отрекся?
— Савонарола, — подсказал Тинелли и, немного помолчав, добавил: — Очень жаль, что ты, Стефан, не силен в истории. Художнику надо знать историю.
— Историю я читал по Карамзину, да и то урывками, все искал места позанимательнее... Где мне было изучать ее? Негде!
Тинелли никогда особенно не интересовался прошлым Степана, но считал, что тот сделал огромный шаг, уйдя от примитивной жизни своего маленького народа, обитающего в алатырских лесах, в цивилизованный мир. Конечно, Степан ему кое-что рассказывал о своем бедном народе, о его быте, нравах. Но Тинелли был человеком из другого мира, и ему трудно представить то, о чем говорил Степан...
С площади Синьории узенькими и темными переулочками они вышли на более широкую улицу и направились к старинному мосту через Арно.
— Я хочу тебе показать ночной Фиренце. Как он красив! Сейчас мы поднимемся к форту Бельведере. Оттуда открывается сказочный вид на город... Ты знаешь, древние жители Тосканы называли Фиренце цветущим. А в средние века его величали ля Белла, что значит красавица.
Степану сразу же, как только приехали, бросилась в глаза разница между шумным суетливым Миланом и тихой, спокойной Флоренцией. Здесь как будто и люди другие, хотя населяют ее те же итальянцы. Тинелли рассказывал по дороге, что в этом благодатном крае в древности обитали этруски, народ не слишком энергичный, но с очень высокой культурой по сравнению с римлянами. Может быть, некоторые их черты перешли к потомкам, теперешним тосканцам?
До форта Бельведер они немного не дошли. Дорога все время поднималась в гору, и Тинелли вскоре остановился, чтобы передохнуть.
— Давай остановимся здесь, довольно, и отсюда хорошо видны огни города, — предложил Степан, жалея его.
— Это далеко не то, — вздохнул Тинелли.
И все же дальше они подниматься не стали. Постояли немного, любуясь морем электрических огней и куполами многочисленных церквей, еле различимых на фоне высоких фиолетовых холмов по ту сторону города, и пошли обратно к старому мосту.
Перед тем как вернуться в гостиницу, Тинелли купил бутылку вина. «На сон грядущий», — как он выразился. Но спать им не хотелось, они и так проспали почти весь день. К тому же было еще слишком рано.
— Может, проведаем фиренцких дьяволов? — Тинелли хитро улыбнулся.
— Послушай, синьор Тинелли, на кой черт тебе дьяволы? Ведь все равно в конце концов мне придется отдуваться за двоих.
— Это я по привычке, мальчик мой, по привычке...
Степан отказался куда-либо идти. Отказался он и от вина, и Тинелли один выпил почти всю бутылку. Он пил и посмеивался:
— Один отдуваюсь за двоих!.. Так что мы с тобой, мальчик мой, квиты...
Во Флоренции они пробыли около двух недель. Посетили все места, связанные с Микеланджело. Из церкви Сан Лоренцо, где находятся надгробия Лоренцо Медичи и Джулиано Медичи, Степан не выходил почти целый день. Его заинтересовала работа по мрамору. Он еще ни разу не пробовал свои силы в этом материале, а у такого мастера, как Микеланджело, есть чему поучиться. С какой удивительной точностью и правдивостью передает он мужское обнаженное тело в статуе «Вечер»! Такое впечатление, что перед тобой не отполированная поверхность холодного камня, а истинная человеческая живая кожа, дотронься до нее и почувствуешь не только расслабленные мускулы, но и кости скелета. А женщина в статуе «Утро»! Она только-только пробуждается, ее округлые формы еще скованы ночным покоем, во всем теле еще сквозит лень, беззаботность. Степан не удержался, коснулся рукой до ее вытянутой ноги, чтобы хоть этим рассеять колдовское ощущение теплоты.
«Давид» Степану не очень понравился, вернее, не понравилось место, где он стоит. Как пальма в оранжерее. Плохо смотрится, и не удивительно, ведь Микеланджело своего гиганта предназначал для выставления на площади. Там, на просторе, окруженный высокими домами, он выглядел совсем иначе. Здесь же, в купольном зале академии художеств, он зажат со всех сторон стенами, отчего кажется всего лишь колоссом, занимающим слишком много места...
Из Флоренции Степан уезжал с сожалением. Ему так хотелось пожить в этом чудесном городе, но Тинелли торопил. Им еще надлежит побывать в стольких городах! Уезжали они так же рано утром, как и приехали. Но тосканское солнце уже щедро разливало благодать своих лучей по холмам и долинам, зеленеющим от виноградников и масличных рощ.
В Риме они задержались всего на несколько дней. Тинелли не любил этот «вечный» город, как его с гордостью называют итальянцы, да и не только итальянцы. Он вдруг почувствовал себя плохо и почти не выходил из гостиницы. Степан, предоставленный самому себе, посетил развалины Колизея, храм Петра, где посмотрел «Пиету» Микеланджело, вот, пожалуй, и все. Из-за отсутствия проводника и незнания языка он не смог даже осмотреть знаменитую Сикстинскую капеллу с известными фресками Микеланджело, а из итальянских художников он отдавал предпочтение лишь ему. И к Рафаэлю, и к Леонардо да Винчи Степан относился предвзято. Вслед за великим флорентийцем он повторял, что один из них выскочка, а другой — бездельник, так и не окончивший свою «Тайную вечерю», хотя писал ее четверть века. На этот счет они часто спорили с Тинелли еще в Милане, где Степан в церкви Санта Мария делле Грацие увидел одно из чудес живописного искусства всех времен, принадлежащее кисти Леонардо да Винчи. Он нисколько не умалял ни значения этой фрески, ни мастерства художника, просто считал, что писать ее двадцать пять лет и не закончить — значит не любить своего дела, значит, заниматься еще и другими, чуждыми художнику делами. Художник обязан создавать картины, скульптуры, а не мастерить мельничные колеса. Это дело плотников. Зачем отбивать хлеб у других? Все технические размышления Леонардо да Винчи, считал Степан, не стоят даже одной его Мадонны. Так какого же черта он тратил на них время!
Это же мнение он высказал и сейчас, в гостинице.
— Как ты можешь хаять человека, который еще при жизни признан великим?! — кричал Тинелли, бегая по номеру.
— Я не хаю, а говорю, что он занимается не тем, чем следовало. К тому же, я сильно сомневаюсь в величии, которого человек достигает при жизни. Тут, пожалуй, в первую очередь ценятся другие качества, чем способности творить шедевры.
С этим Тинелли не мог не согласиться. За свою долгую жизнь, в большинстве своем проведенную вблизи сильных мира сего, он не раз сам бывал свидетелем того, каким образом возвеличивались одни и ниспровергались другие.
— Все равно, — настаивал он на своем, — Леонардо не относится к людям, умеющим завоевывать себе положение в обществе! Личное величие обычно и довольно-таки справедливо забывается потомками. Значение же Леонардо с каждым веком растет. Каждое новое поколение находит в нем идеал человеческого гения!..
