Наконец один старичок научил, как найти такую мастерскую, и Степан живо туда отправился, уже считая себя учеником в этой мастерской. Подойдя к указанной двери, Степан подергал ее. Но было заперто. Он постучал.

Дверь отворилась, высунулось бородатое измятое лицо.

— Чего тебе надобно, малый? — грубо спросил человек. От него пахло водочным перегаром.

Степан, заикаясь от волнения, изложил свое дело.

— Здесь такие не нужны, — сказал человек и захлопнул дверь.

А время было уже к вечеру, и Степан поплелся на вокзал. Теперь он уже не разглядывал по сторонам. Ему даже не хотелось думать ни о чем. Да и есть уже не хотелось. Он пришел на вокзал, нашел пустое место на лавке и скоро уснул. Правда, в эту ночь он то и дело просыпался и в тоске ходил по вокзалу. Потом опять присаживался где-нибудь и дремал. Так он промаялся до утра, и когда увидел уже знакомого уборщика, обрадовался ему, как отцу родному.

— Ты все еще здесь? — спросил тот.

— Куда же мне деваться? — ответил Степан. — Как бы мне найти тех алатырских, про которых ты вчера говорил?

— Сходи в депо, они там работают. — И, выйдя с ним из вокзала, объяснил, как пройти в депо. — Иди вдоль линии, выйдешь к самому депо, а там рядом и мастерские.

Степан под краном, как и вчера, умыл лицо, вытерся рукавом и отправился разыскивать своих земляков.

Железнодорожная столярная мастерская располагалась в двух больших сараях. Они стояли немного в стороне от паровозного депо, и к ним вела ветка, по которой гоняли порожние вагоны на ремонт. Вдоль этой ветки по песчаной насыпи Степан теперь каждое утро ходил на работу. Рабочий день в мастерских начинается с рассветом и кончается вечером, когда на станции зажигаются газовые фонари. Живет Степан вместе с земляками в деревянном бараке, расположенном у железной дороги в стороне от станционных построек. В огромной, в полбарака, комнате их проживает десятка два, все рабочие паровозного депо и мастерских. Алатырских среди них со Степаном шесть человек. Остальные приехали кто из Перми, кто из Чебоксар и из других мест. Готовит им пищу и стирает приходящая из города женщина, низкорослая, широкая в плечах и с узкими, как у татарки, глазами. Она ежедневно приходит, когда еще совсем темно, готовит завтрак, а потом, после завтрака, сварив обед и ужин и все оставив на плите, уходит. Стирает она в две недели один раз — по субботам. В этот день кто-нибудь из мужчин остается ей помогать, таскает воду, колет дрова. Но чаще других оставляют Степана и не пропускают случая для грубой шутки. Однажды кухарка увидела, что Степан утирается рубашкой. На другой день она принесла ему полотенце. Мужики тут же начали потешаться.

— Видишь, как наша кухарка беспокоится из-за тебя. Никому ничего не приносила, а тебе вот принесла утиральник, знает, что ты холостой!..

Степан краснел, злился и огрызался, а кухарка ему говорила:

— Ты на них не обращай внимания, этим жеребцам только бы чесать языки. Они соскучились по своим женам, вот и отводят душу.

На нее же эти шутки не производили никакого впечатления. Они отскакивали от нее, как горох от стены.

У Степана не было смены белья, до половины зимы он после каждой бани надевал одну и ту же пару, пока она вся не износилась. В баню они ходили в город, в две недели раз.

— Ты дай мне денег, я тебе куплю подштанники и нижнюю рубашку, — сказала ему кухарка.

— У меня денег нет, сколько получаю, все отдаю на кошт, — ответил Степан.

— А что, ты и вино с ними пьешь?

— Нет, вина я не пью.

— Не пьешь, а деньги на вино отдаешь. Для чего отдаешь, коли не пьешь? — не отставала от него кухарка.

— Все отдают, и я отдаю. Как же иначе в артели?

— Погоди, я пройдусь по этой артели! — сказала гневно кухарка, сжимая красные толстые пальцы в крепкий кулак. — Совести у них нет, мальчишку обирают. Ну, я им дам!..

Водку обычно покупали по субботам, когда была получка. Пить начинали вечером после работы. Деньги собирал пермяк, потом брал с собой помощников, и они отправлялись в городскую казенку. В субботу работу кончали раньше обычного, и если не шли в баню, то пермяк сразу же клал шапку на стол и предлагал каждому бросить туда сорок копеек — столько стоила бутылка. В банный день еще следовало прибавлять на шкалик. В субботу же собирали деньги и за кошт, которые тут же вручались кухарке. Степан на этот раз в шапку пермяка не положил винных денег, потому что уже успел отдать все деньги кухарке. Вернее, она у него их потребовала сама.

— Друзья-артельщики, Нефедов сегодня прошел мимо шапки, — закричал пермяк.

— Так не пойдет! — поддержали его другие.

— В артели все должно быть вместе, моего-твоего нет!

— Что верно, то верно. Класть, так всем класть!

Кухарка, услышав эти возгласы, прибежала от плиты — красная, взлохмаченная, и, подперев руки в бока, обозвав для начала всех паразитами, заговорила — грубо, твердо, словно была хозяйка:

— Если в артели нет твоего и моего, все общее, тогда отдай ему свою рубашку! Парень ползимы не меняет исподнюю одежду, вся она у него расползлась в клочья. Так отдай же ему свою рубашку! Чего же не отдаешь?!. Ну, я тебя спрашиваю!..

Пермяк попятился, оглянулся на товарищей, ища у них поддержки. Все молчали.

— То-то же, не отдашь, потому что это твоя рубашка! — наступала на него кухарка. — Вот скоро к тебе приедет твоя жена, может, и ею поделишься с товарищами. Ведь, по-твоему, в артели твоего-моего нет. Что же ты молчишь, или проглотил язык?!

Грохнул смех. Затем раздались голоса, но уже не в пользу зачинщика.

— Правильно, кухарка!

— Кошт единый, и жены должны быть общими!

— И кухарка общая!

— Нет, она не общая, коли заступается только за одного Нефедова!

— Вишь ты, знает, какая у него исподняя одежда!..

Но кухарка пропустила мимо ушей эти замечания. Она обвела артель гневным взглядом.

— Если бы у вас была совесть, — опять заговорила она, — разве бы стали спаивать молодого неразумного парня?! Стали бы требовать у него на водку денег, коли он не пьет?! Вот что, артель, — заключила она уже спокойно. — Нефедов больше не даст денег на выпивку. И к нему не приставайте.

В душе все мужики были согласны с ней, поэтому и не возражали. Однако и молча пережить эти кухаркины обвинения они не могли. Стоило только кухарке убраться из барака, как на Степана посыпались шуточки и насмешки — так мужики мстили за свое унижение. Это были грубые и глупые шутки, перед которыми Степан оказался беззащитным. Его ответы вызывали только смех и новые подначки. И неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут мужики вспомнили, что надо идти в баню. Степан остался в бараке один и тут не выдержал — разревелся, как малый ребенок. Так он и уснул в слезах и горе и не слышал, как вернулись мужики и пили свое вино.

А утром, ни слова не говоря, он ушел в город искать иконописную мастерскую — тоска по рисованию с новой силой опалила его душу. Только рисование, только краски могли защитить его от грубых насмешек, от холода, от голода, от этого постоянного унижения. Когда он будет рисовать, тогда ничто и никто не страшны ему!

Теперь уже Степан легче ориентировался в большом городе. Он знал, у кого что спрашивать, и первый же городовой указал ему иконописного мастера.

Однако вместо самого мастера на стук Степана вышла какая-то женщина, должно быть кухарка, и сказала, что «от своих не знаем как избавиться». И тотчас закрыла дверь.

В другом месте Степану сказали, что ученики не нужны, пускай он придет ближе к весне — тогда понадобятся хозяину помощники.

Так Степан проходил до темноты и ни с чем вернулся в свой барак, который вдруг не показался таким страшным. Все-таки это было единственное место, где он мог поесть и выспаться. И он заранее приготовился молча и терпеливо снести грубые подначки мужиков, но его никто не стал задирать. Все будто бы и не замечали его, занимаясь своими делами.