Степан робко выбрал несколько ополовиненных банок с красками, но Елена Николаевна вдруг с каким-то ожесточением и ненавистью стала сама бросать ему все подряд.

— Тут ничего не останется Колонину, чем же он будет писать? — возразил Степан, смущаясь, но в то же время сквозь стыд беспредельно радуясь такому щедрому подарку.

— Не беспокойся, он не скоро будет писать, — резко сказала Елена Николаевна.

Она проводила его до крыльца. Степан, завалив узел за спину, пошел и все оглядывался, но Елены Николаевны уже не было.

«Надо будет привезти ей дров», — подумал Степан.

Всю дорогу до Баевки эта удивительно добрая женщина не выходила у него из головы. И неожиданно как-то сравнилась с Дёлей. Дёля тоже, конечно, будет такой доброй и красивой. И Степан обязательно нарисует их портреты. Теперь ему есть чем рисовать. Повесит их у себя в избе, и пусть все любуются и видят, какие у него хорошие друзья. Будущей весной на ярмарке он опять покатает Дёлю на карусели. Вот бы покатать и Елену Николаевну, но разве она согласится сесть с ним рядом на виду у всех, ведь она любит своего мужа... А чего бы, казалось, любить такого пьяницу, который совсем не заботится о ней. Ну, ничего, он, Степан, позаботится — привезет ей хороший воз дров. Наберет сухих, чтобы горели хорошо. Сырые дрова ничего не стоят, в них больше дыму, чем огня и жару. Пока разгорятся, вдоволь наплачешься от едкой горечи. У Елены и без того хватает причин плакать. Он, Степан, никогда не заставит плакать Дёлю. Построит на берегу Бездны новый дом из сосновых бревен, и будут там жить вместе с Дёлей. Он будет писать иконы, а Дёля — вязать кружева. Прясть ни за что ее не заставит. Для чего Дёле прясть и ткать, ведь он ее оденет во все купленное в городских лавках. Она, конечно, будет одета по-русски, так, как ходит Елена Николаевна. С ней, по-русски одетой, можно и в город приехать, никто оглядываться не будет.

Встречных подвод на дороге попалось мало, а вдогонку ему не проехала ни одна порожняя, так что Степан всю дорогу прошел пешком.

Дома новость была одна — отец теперь был не возчиком, не в лесу, а рабочим на чугунке и домой приходил только по воскресеньям.

А в избе все, конечно, оставалось по-старому. В углу над столом — все те же закопченные лики Николы и Богородицы. На столе на опрокинутой чашке, все та же плошка с маслом и маленьким фитилем, дающим избе скудный свет. Только печь немного осела и прогнула толстые половицы да на лице матери вокруг глаз и рта прорезались первые морщинки. Маленький Миша ходит по полу на четвереньках и возит за собой старый изношенный лапоть на веревочке, — извечная игрушка маленьких детишек в их доме. Илька стесняется слазить с печи, делает вид, что он очень занят. Он ловит за трубой тараканов, отрывает им ноги и длинные усы и потом отпускает.

Но была, оказывается, новость в деревне.

После ужина Степан взял с гвоздя пиджак, оделся, решив пойти на улицу.

— И пиджак, Степан, тебе стал уже мал, надо покупать новый, — заметила Марья. — Знать, денег у тебя нет!

— Откуда мне выпадут деньги? — отозвался Степан.

— Куда собрался, отдохнул бы, уже поздно, — сказала Марья.

— Пойду пройдусь к Кудажам, проведаю Дёлю.

— К Дёле, сынок, ты опоздал. Ее проведать надо идти не к Кудажам. Дёля теперь Назарова сноха, жена Михала!

Степан присел на край коника. Слова матери отзывались в пем какими-то тупыми ударами, от которых рушились его первые светлые и радостные мечты.

Днями, пока было светло, Степан рисовал. Заново написал старые иконы, которые были принадлежностью избы с незапамятных времен. Сначала он смыл с них многолетнюю копоть и грязь, затем обновил. Они ярко засияли новыми красками, точно в темный угол заглянуло солнце.

Мать не могла нарадоваться.

— Помнишь, Степан, как маленький расковырял им глаза? — вспоминала Марья, не сводя восхищенных глаз с новой иконы. — Теперь эти иконы не узнать!..

— Помню, — отозвался Степан. — Отец потом замазал дырочки воском и заново пририсовал глаза сажевыми чернилами. — Степану тоже было радостно вспоминать — это утишало его боль о Дёле.

— Эти иконы, Степан, украсили не только угол, но и всю нашу избу! — сказала Марья, отходя к порогу и оттуда рассматривая и иконы, и Степана — он еще больше вырос в ее глазах. Был мальчиком, таким неслухом, а тут вот настоящий парень! И женить можно скоро, и любая девушка пойдет за него.

Степан попросил у матери кусок холста, натянул его на рамку, загрунтовал и поставил сушить. Марья никак не могла понять, для чего сыну понадобился холст, что он хочет из него сделать. Когда грунт подсох, Степан посадил Ильку на лавку и велел ему не двигаться. Тут только она сообразила, что он хочет нарисовать брата.

— Да что он у нас, ангел, что ли, собираешься его лицо изобразить на иконе? — спросила она с удивлением.

— Это будет совсем не икона. Я напишу его портрет, — сказал Степан. — Когда вырастет большой, посмотрит, каким был маленьким.

Внешне Степан ничем не выдавал своей печали и горьких мыслей о Дёле. Но время от времени те тупые удары, которые оглушили его в первый день, начинали долбить его с новой силой, точно хотели разрушить все до основания.

Если бы тогда сказали, что она умерла, ему бы куда легче было смириться с этим. В своей смерти человек не виноват. Она же вышла замуж, вышла по своей воле. Да за кого вышла — за Назарова Михала. Сама говорила, что видеть его не может... Когда Елена Николаевна разрушила его сладкую мечту, ему не так тяжело было, как сейчас. Тогда у него оставалась Дёля. К тому же Елена Николаевна — замужняя женщина. Теперь Степан осознавал это спокойно, и ему было даже удивительно, как это он мог желать «сдохнуть» Колонину. Но Дёля, Дёля!.. Неужели все она забыла: Бездну, родниковый бочажок в кустах, карусель?..

Писать портрет живого человека оказалось куда труднее, чем икону. Степан провозился с ним до самой субботы и ничего не сделал. Тут еще Илька не сидит, все время вертится и вскакивает с места: то у него зачешется спина, то ему захочется пить. Да и Миша мешает, то и дело заползает под ноги, хватает с лавки краски, кисти. Недоглядишь — масло прольет.

В субботу вечером с работы домой явился Дмитрий. Марья с Кудажиными женщинами ходила топить баню. Теперь у нее будут париться двое мужчин и сама с ребятами, так что надобно помочь истопникам. Тем временем Дмитрий и Степан убрали скотину, натаскали из речки воду. Скотины у них немного — лошадь, корова и три овцы. Дмитрий не спрашивал, отчего Степан ушел из города и долго ли собирается жить дома. Спросил лишь о том, как у него идут дела.

— Да так себе, — ответил Степан, пожимая плечами. Да и что тут сказать — про Колонина, про Елену Николаевну?..

Дмитрий долго молчал, потом предложил:

— Коли так, пойдем работать со мной на чугунку.

— Иван тоже зовет меня на чугунку, — сказал Степан. — Он ведь уже не столярничает.

— Теперь все работают там.

Немного погодя Степан заговорил насчет воза дров, который он должен отвезти в город. С матерью об этом он не решался говорить, она ведь обязательно захочет узнать, кому он повезет дрова. А отец не допытывался. Надо — так надо. Ведь Степан уже не маленький.

— Отчего же, если надо, — проговорил Дмитрий. — Завтра пойдем в лес, заготовим, которые посуше, в понедельник отвезешь.

Он думал, что дрова нужны Ивану, поэтому и спрашивать не стал. Но Степан не хотел обманывать отца и признался, кому их отвезет.

— Это все равно, — сказал он, махнув рукой. — Дрова всем нужны. Немного помолчав, сказал: — Дома будешь жить, матери станет легче. Она совсем извелась, кругом одна.

Степан смолчал. Он еще и сам как следует не знал, долго ли будет жить дома. Когда шел сюда, думал прожить в Баевке до весны. Но Дёля, Дёля!.. И вот теперь Степан не знает, как быть.