– Почему ты так, Тим? – спросил я и испугался своего же голоса. Как будто из-за какого-то детского рисунка может рухнуть только что выстроенный мною новый мир.

– Почему…что? – с тем же непониманием произнес Тим. Этот вопрос начинал заставлять меня напрячься и обозлиться. Неужели он и правда не понимает?!

– Почему на этом рисунке нет МЕНЯ? – последнее слово я особенно выделил и вложил в него всю ту обиду, которая копилась во мне столько времени и, наконец, вырвалась наружу.

Он слегка нахмурил брови и взял лист бумаги в свои руки. Ткнувши пальцем в участок, где нарисован мальчик, тихо произнес:

– Это…ты. Разве не похож?

– Не дури, – отчеканил я, хотя по его виду не скажешь, что это была шутка. – То, что похож, я и сам вижу. И мы с тобой как две капли воды похожи. Но почему на рисунке три, а не четыре человека? Разве ЭТО семья Вайт? Разве здесь не хватает кого-то еще? – я сказал это очень быстро и саркастично и на последней фразе обеими руками указал на себя.

Он молчал. Я держал себя в руках, но каждой клеточкой своего тела чувствовал, что скоро могу взорваться, как Пюи-де-Дом.2 Ему действительно плевать на меня? Я стою, чуть ли не вскипаю от злости, как чайник, а ему абсолютно все равно. Даже не дрогнул.

– Этот человек на рисунке – ты. Такие же синие штаны как у тебя, зеленая футболка и белые волосы. Не хочешь – не верь, – безразличным тоном произнес Тим. Я решил, что он надо мной издевается. Нарисовал себя (нас тогда еще одевали одинаково), а говорит, что это я. Дураку же понятно, что если рисунок его, значит на нем изображен ОН, но никак не я!

Я был прав: этот разговор мог бы все разрушить. Если бы он произошел пару дней назад, это сломало бы мое спокойствие. Я не смог бы себя удержать на ровном месте. Но сейчас же я смотрел на эту ситуацию по-другому. Точнее пытался заставить себя посмотреть под другим углом. Да, мне все еще больно, в моей голове все еще витают вопросы-облака «почему?» и более крупным шрифтом «за что?». Я и правда не мог понять этого, но изменило ли это факт того, что он мой брат? Что отец сказал мне тогда на «мужском разговоре»? Я мысленно сказал себе, что я принимаю его. Со всеми странностями и трудным характером. Видимо, он просто еще не повзрослел, раз не понял, что семья – это главное. Видимо, папа все-таки ему не рассказал. Внезапно мне стало тепло от этой мысли. Все-таки есть что-то у него (маленького ребенка, которым я был) такое, что было только у него одного: эти папины слова, эти далекие отголоски воспоминаний. Ведь ребенку с синдромом одинаковой одежды просто необходимо иметь хоть что-нибудь свое. Личное. В этом громком молчании я вспомнил свое обещание папе беречь Тима и смог выдавить из себя улыбку. А потом я, наконец, расслабился. И она была уже более отчетливая и настоящая.

– Пойдем к колодцу? Как в старые добрые, – прервал тишину я. Хотя на самом деле хотел извиниться.

– Пойдем, – все также тихо сказал Тим. Хотя на самом деле, как мне кажется, никуда не хотел со мной идти.

И мы пошли. Как будто не существовало ни того разговора пару минут назад, ни того рисунка с тремя человечками и корявой подписью. Были только мы вдвоем и такая привычная тропинка, где каждый камень я уже знал наизусть. Я вспомнил то время, когда не знал этого всего, когда не видел ни тропинку, ни пожелтевших листьев: ничего. То, что я сейчас могу идти гулять под открытым небом – это ли не причина для счастья? Настроение поднялось еще больше, просто подпрыгнуло к облакам, когда возле того самого нашего колодца я увидел (еще издалека) знакомый силуэт. Хоть и зрение с рождения слабое из-за альбинизма, я уже давно привык узнавать людей по одежде, запаху или походке. Тео я узнал ни по одному из этих пунктов, его я узнал просто потому, что он Тео. Его энергия чувствуется за километры. Да и потом, кто еще мог сидеть, облокотившись о колодец холодным октябрем? На нашем месте. Только Теодор Фабер собственной персоной. Я ничего не почувствовал, когда он обнял Тима. Или мне хотелось ничего не чувствовать? Не важно, к тому моменту я уже твердо решил оставить этот детский сад там, позади. Между мной и братом больше не будет этого перетягивания одеяла и борьбы за право быть лучше. По крайней мере, с моей стороны. Я взял в руки первый попавшийся камешек и кинул его в колодец из-за спины. И мысленно вместе с ним сбросил все свои обиды, что так долго тянули меня на дно. После этой «терапии» мне и правда стало намного легче. Настолько легче, что в моменте я решил извиниться перед Тео.

– Слушай, Тео… – извиняться оказалось сложнее, чем я думал, – Помнишь, как мы тебя заставляли выбирать, с кем из нас ты будешь дружить?

– Гм. Конечно помню. Забудешь такое, – улыбнувшись своей полуулыбкой, ответил он.

– Так вот. Прости нас за это. Нет, прости меня. Это все я устроил, вот такой вот у меня дурацкий характер. Но это все в прошлом. Обещаю!

Он замолчал. За эти пару секунд я уже успел пожалеть о сказанном. И что вообще поднял эту тему. Нормально же все было. Ну почему я вообще решил, что мы друзья! Из раздумий меня вовремя вытащил голос. Это был голос Тео.

– Да ладно тебе, – он улыбнулся! – Было и было. Забыли.

Как это просто у него все. Забыли! У меня тут чуть сердце в пятки не ушло, а он со своим «забыли»… Я мучился и переживал по этому поводу, пару ночей плохо спал. Забыли! Что же я раньше не поднял эту тему!

– Правда-правда? – решил убедиться я. – Я больше не хочу, чтобы ты выбирал. Я хочу дружить втроем, как раньше!

Тео выдвинул вперед руку. Как и всегда, ладонью вниз.

– Amitié. Liberté. Individualité. Помните?

– Amitié. Liberté. Individualité, – повторил я, кладя руку сверху.

– Amitié. Liberté. Individualité, – уверенно (что не похоже на него), подытожил Тим.

Как стало на душе тепло и хорошо! И все проблемы остались где-то там, в колодце. Вместе с грудой других камней. Хотелось прокричать: «Спасибо, Тео, что ты есть»! Но потом меня осенило: почему прощение друга мне было настолько важно, в то время как я неоднократно обижал собственно брата и нисколечко за это не переживал? Ответ витал где-то в воздухе вместе с упавшими листьями. Мне мешала обида за рисунок и обида за то, что он никогда не говорил «спасибо» за все, что я для него делал. Он не показывал мне свои чувства, и взамен я тоже закрывался от него. Но теперь этой обиды больше нет. И потому по дороге домой мне так сильно нужно было поговорить с ним наедине. Без злости и перескакивания на другую тему. Нет сил больше прятаться от самой главной проблемы: что мы, родные друг другу люди, оказались такими чужими. Да, я часто понимал его на каком-то интуитивном уровне, мы же близнецы. Но очевидно же, что понимать друг друга намного проще при помощи слов. Я попробовал:

– Тим, у меня к тебе серьезный разговор. По-взрослому.

– Угу, – сказал он, по-прежнему смотря себе под ноги.

– Посмотри на меня.

Он не смотрел.

– Посмотри на меня.

Ноль эмоций. Я остановился, взял его за плечи и легонечко встряхнул.

– Ну же, посмотри на меня, Тим!

Деваться было некуда. Ему пришлось посмотреть.

– Я знаю, что между нами не все так гладко. И что я часто бываю не прав. Но мы в первую очередь братья, а потом уже только друзья. Ты гораздо ближе мне, чем Теодор. В миллион раз дороже и ближе. Ты мой брат! И я тебя люблю! Прости меня. Прости меня, Тим, за все, – мысли путались и повторялись. Но в каждом слове и каждой букве я бы честен в первую очередь перед самим собой. И все-таки каким же я был глупым! Обижался на то, что Тим – это Тим. Особенный ребенок. Мама же с детства мне говорила… Но это все в прошлом. Теперь все обязательно будет иначе. Он улыбнулся. Как же давно я не видел улыбки на его лице. Господи, как же ему идет улыбка.

– И ты меня прости.

В принципе, это все, что я хотел услышать. И все, что мне было нужно. Большего я от него не ждал, и, тем более, не требовал. Он оглянулся по сторонам, как будто за нами кто-то мог следить. И тихонечко так сказал на ухо: