— Занятный малый. А ты Иннокентий часом не сочиняешь? Вон в донесении про мальца словом не упомянул. — Поддел подвыпившего Харина Степан Ильич.

— А мне этот «живой мертвец» запретил болтать, сказал если что и на том свете меня сыщет.

— Когда это он успел тебе так погрозить? Ты же говорил, что сбежали вы от него.

— Иностранцы на следующий день рано утром назад в Барнаул двинулись. Только из села выехали, нас эти мальцы нагнали. Один с самострелом, а другой с ружьем американским. Едут верхами позади нас в шагах тридцати, веселятся. Версты две сопровождали нас таким макаром. Потом остановили среди леса. Тут испугался я, думал, что все: постреляют они нас, но обошлось. Этот, который «живой мертвец» сказал, что ведьма заклятие на всех нас наложила, мол если еще в их селе появимся, то помрем или с ума съедем. Потом ножики иностранцам кинул. Прямо в доску за их спинами те ножики воткнулись. Ко мне подъехал, пистоль мой мне в сани бросил, патроны в узелке и прошипел, помалкивай мол. Отъезжая, иностранцам крикнул, чтоб в Палерму какую-то съездили привет от него Дону Корлену передали.

— А иностранцы что же? — Поинтересовался Артемий Николаевич.

— Иностранцы? — Пьяно махнул рукой Харин: — Они впереди ехали, ничего не слышно было. Это потом Тихон мне сказал, что лаялись они друг с другом по своему.

— Тихон? Какой такой Тихон? — Спросил урядник.

— Сундуков Тихон — ямщик. Это он иностранцев вез всю дорогу туда и обратно. Да хрен с ним с Сундуковым. Налей-ка господин урядник еще по стопочке.

Урядник потянулся к бутылке, а Артемий Николаевич видя, что толку от опьяневшего Харина больше не будет и, поднимаясь, сказал:

— Господа, вынужден вас покинуть, дела-с. Степан Ильич можно вас попросить…

— Не беспокойтесь Артемий Николаевич, я понял вас. Разыщу этого ямщика, расспрошу его обо всем.

— Буду премного благодарен, если потом мне все расскажете. До свидания господа. Любезный! — Позвал он полового. Расчитавшись за всех, кивнул еще раз и вышел из трактира.

Через два дня Евтюхов разыскал в управе Артемия Николаевича:

— Поговорил я с Сундуковым. Он подтвердил многое из того, что нам рассказал Харин и про знахарку и про парнишку. Добавил, что парнишка тот им с Хариным по сто рублей дал, чтобы они в целости и сохранности доставили иностранцев в Барнаул, опасался, что они до ледохода не успеют переехать Обь. Сундуков посетовал, что пришлось в Барнауле за дешево продавать лошадей и сани и добираться до дома на пароходе. Иностранцы, однако, его не обидели и разницу ему компенсировали. Про парня заметил, что тот разговаривал не как крестьянин, а по-господски.

— Это как по-господски? — Полюбопытствовал Гурьев.

— Вот и я спросил его о том же, но он ничего вразумительного по этому поводу сказать не смог, добавил лишь, что так «скубенты» разговаривают.

— Да где это он у нас в Тюмени студентов встретил?

— Не скажите Артемий Николаевич. Сейчас многие купцы детей своих учиться посылают, кого в Санкт-Петербург кого в Москву, а Солодовников Нил Силыч, так тот своего Андрюшу в Берлин послал науки постигать. Так что возил Тихон «скубентов», наслушался их речей.

— Бог с ними со «скубентами»! Вы-то Степан Ильич, что обо всем этом думаете?

— Знаете Артемий Николаевич, я не хуже того Тихона, затрудняюсь однозначно разъяснить всю эту историю. С одной стороны мы вроде довольно много всего знаем, а с другой стороны не знаем самого главного, а именно, что может быть такого ценного у Зелениной и ее внучки. Зачем этим иностранцам столько лет разыскивать внучку ведуньи, которая явно именно от них и спряталась в этой Сосновке. Ну не верю я в ценность тех колдовских снадобий, которые, по словам Харина, эти проходимцы купили у знахарки.

А насчет мальца этого странного, могу только предположить, что в его тело подселилась чужая душа. Я понимаю, что это очень странное заявление, но другого у меня нет. Знавал я одного забайкальского бурята, который, не смотря на узкие глаза, был человеком умным и ученым. Так вот для него переселение или как он его называл перерождение душ, явление совершенно обыденное. Он утверждал, что все мы, в каком-то смысле живем не единожды. Беда в том, что не помним свои прежние жизни, но иногда по каким либо причинам эти воспоминания пробуждаются. По словам Харина мальца того молния шваркнула, вот и разбудила память прежней души.

— Удивили Степан Ильич! Вы и с буддизмом знакомы?

— С людьми разными я знаком Артемий Николаевич. И буддисты не самые странные из них. Тут свои православные такое творят, что печатных слов нет. Одни «хлысты» да «скопцы» чего стоят. Буддисты против них, что котята против пса шелудивого.

— Ну и сравнения у вас Степан Ильич. — Засмеялся Гурьев. Просмеявшись продолжил: — Пожалуй, я соглашусь с вашей оценкой этой странной истории с иностранцами. Одно мне очень не нравится, что уж очень вольготно они у нас себя ведут.

— Как позволяем, так и ведут. Если бы в столице не потворствовали им, то и здесь бы на них управу нашли. Ну да ладно! Вы-то, что делать собираетесь?

— Не знаю пока. Доложу Аполинарию Модестовичу. Он человек опытный может, что и посоветует.

— И правильно! Пусть у начальства голова болит. Пожалуй пойду я. Мою работу никто за меня делать не будет. До свидания Артемий Николаевич! Рад был с вами познакомиться.

— Взаимно Степан Ильич, взаимно. Буду держать вас в курсе. — Пожимая уряднику руку, сказал Гурьев. — Степан Ильич вы пока никому не говорите об этом деле.

— Разумеется, Артемий Николаевич.

Аполинарий Модестович выслушал Гурьева, не перебивая, внимательно прочел обе докладные записки, повертел в руках красный карандаш, стимулируя мыслительный процесс. Наконец, придя к каким-то выводам, отложил карандаш и обратил строгий взор на племянника.

— Вот что Артемий! Выясни все, что возможно об этих иностранцах старых и новых. Про знахарок разузнай — про бабку и внучку. В помощники Евтюхова возьми, по всему видать человек дельный. Бумаги забери. Составишь на их основе и того, что с урядником накопаете подробную записку. Жаль Константин Петрович в отъезде, распоряжение по иностранцам он давал. Боюсь не вернется уже сюда, в отставку выйдет по болезни и возрасту. Ничего, письмо ему напишу, чай ответит. И вот еще: по мальцу тому странному отдельно бумагу составь и мне отдай. Есть у меня в Санкт-Петербурге один знакомый, посоветуюсь с ним. О поручении не болтать, людей опрашивать осторожно, чтоб не вызвать ажиотацию.

— Скажу, что книгу хочу написать вроде, «Петербургских трущоб» господина Крестовского.

— «Тюменские трущобы» значит. Ославить наш город хочешь? Трущоб у нас достаточно, но говорить о них не надо. Придумай, что-нибудь другое. Ладно. Иди, работай — «писатель».

Когда Гурьев вышел Аполинарий Модестович, посмотрев ему в след, усмехнулся. «Дельный сын у Сонечки вырос. Делопроизводство в управе наладил, теперь вот иностранцев этих раскопал. Не жалует Государь нынче иноземцев. Слухи ходят, что происшествие с царским поездом, что прошлой осенью случилось, не без их участия произошло. Значит доклад, об особо ушлых и наглых иноземцах, за моей подписью всяко не лишним будет».

Проводив гостей мы с Архипкой не удержались и постреляли все-таки из прихваченных револьверов. Я-то в той жизни баловался пневматикой, была у меня копия «макарова». Поэтому отстрелялся более-менее хорошо. А вот Архипка палил в белый свет как в копеечку. Это понятно! Кучу патронов нужно сжечь, чтобы научиться сносно стрелять из короткоствола. А вот с патронами у нас засада — мало их. Постреляли и из винчестера. Здесь у нас получилось получше, видимо тренировки с арбалетом помогли. Эх! Потренироваться бы хорошенько, но увы. Раньше лета в Барнаул не попасть, значит и патронов купить негде. Хотя в Бийск проехать наверно можно. Он вроде находится сейчас на правом берегу Бии, а значит река не помеха. Надо у деда спросить, да смотаться в Бийск, наверняка там есть оружейная лавка или магазин. Но это попозже, а сейчас у нас занятие для настоящих мужиков — чистка оружия.