Рехи снова, как и всегда, сражался лишь за одного себя. Он не думал ни о Лойэ, ни о соплеменниках, когда лапы ящера снова принялись за раскопки. И вот когда в проеме над головой показалась отвратительная пасть, Рехи резко дернулся влево, а потом атаковал снизу вверх. Рука окрепла и безотказно повиновалась, избавившись от дрожи.

С глухим чавканьем клинок прорезал складки под пастью ящера и врезался рептилии прямо в череп. Ящер отпрянул, вытягивая за собой Рехи, который не намеревался отпускать рукоять.

«Вот так намного быстрее!» – проскочила шальная мысль, однако никто не говорил о скорой победе. Тварь не желала так просто издыхать, видимо, удар пришелся не в крошечные зачатки мозга, а в артерии шеи, поэтому вдоль левой руки Рехи сочилась вязкая темная кровь, а сам ящер бесновался и бился, мотая из стороны в сторону по песку. Но Рехи не сдавался. Он уперся в песок обеими ногами и выдернул клинок из пасти ящера, но лишь затем, чтобы снова обрушить его на противника.

Однако ящер быстро обернулся вокруг себя, сбивая нападавшего хвостом. Ноги и живот пронзила острая боль, от которой Рехи завыл, закусывая губы. Проклятый хвост! Впрочем, еще удавалось пошевелиться, значит, кости оказались не перебиты, значит, еще оставалось время на одну решительную атаку. Убегать от него Рехи не стал бы из принципа. К тому же тварь уже слабела.

Клык ловко перекинулся в правую руку. Превозмогая острую боль в икрах и коленях, Рехи вскочил, отрываясь от земли в прыжке, и перемахнул через жадно щелкнувшую пасть ящера, чтобы оседлать его загривок и всадить клинок по самую рукоять прямо в темечко. Тогда ящер заревел и обмяк. Пару раз дернулся отвратительный хвост, лапы загребли пепел, и туша замерла.

Рехи обессиленно сполз на землю, мечтая забыться крепким сном, но пришлось вставать, тяжело опираясь о бок твари. «Идти, надо идти… Надо!» – неуверенно твердил командир в голове. Мысли сбивались вместе с прерывистым дыханием.

Теперь он хромал на обе ноги, пусть и временно, но скорость бега непозволительно снижалась. А уходить куда подальше следовало в кратчайшие сроки: как и в его видениях под слоем песка, в деревне шел кровавый пир. Хорошо хоть ящеров, а не каннибалов. Стать обедом двуногой падали – самая позорная смерть для эльфа. Хотя ящеры ничем не лучше, но мертвым уже все равно, кто и как терзает их тела. Это уцелевшие способны испытывать страх.

Рехи не понимал, рад ли спасению. Вместе с жизнью длилась боль. Каждый шаг выбивал из глаз жгучие слезы. Что, герои древности разве не плакали? Не стонали от ран? Все-то в легендах врали красиво и правильно. Только они с их хвалеными правилами разрушили мир, срубили его под корень. Как ураган, который разметал все, что помнил на протяжении «четырех рук» лет жизни скиталец пустыни.

Оставалось только плутать между скал, принюхиваться и прислушиваться, обнимая избитое тело руками. Удар пришелся на ноги и в правый бок, что-то там нестерпимо билось и ныло, когда Рехи глотал скупой воздух, наполненный липкими частичками пепла.

Он закашлялся и, обессилев, опустился на одно колено, но неподалеку послышалось копошение ящеров. Они вгрызались в тело селянина, обгладывали кости, перемалывали хрящи. А в мертвом лице повернутой набок головы узнавались черты одного из отряда. Еще недавно они вместе штурмовали деревню людей, а теперь никого не осталось. Ни юных, ни древних.

Рядом с парнем обнаружился и один из стариков общины, растерзанный и выпотрошенный. Они-то хотели умереть, они измучились от наказания не-жизнью. Вряд ли до Падения они догадывались, что через три сотни лет – да сколько это вообще? – их телами полакомятся отвратительные хищники. Никто не уцелел. Никто. И Рехи даже не пытался кого-то откопать, потому что повсюду слышалось жадное чавканье, прерываемое лишь суматошной грызней ящеров друг с другом.

– Лойэ… – тихо позвал Рехи без особой надежды. Но голос прозвучал украденным ветром писком. Да и кого звать-то? Конечно, подруге не удалось уцелеть. Может, ей повезло больше, чем ему. После часа пути Рехи так устал, что все чаще посещала мысль: не зря ли так упорно откапывался из-под песка? И все же он не отпускал меч и брел к холмам, подальше от деревни и логова ящеров. Он не догадывался, сколько прошло времени, разве только плотно сбитое черное небо над головой успело осветиться красноватым туманом и снова угаснуть для вечной ночи. Значит, довольно долго. А боль не угасала, она отделилась от сознания и предвещала неизбежность разложения всего и вся.

«Идти… надо куда-то идти. У меня больше нет мира. Но осталась дорога», – подумал Рехи, и в следующий миг набрел на узкую пещеру в одной из скал. Он ушел уже достаточно далеко, чтобы его не преследовали ни ящеры, ни призраки тех, кто не пережил бурю.

«Теперь я понимаю, что значит разрушенный мир, что значит голод… другой голод», – думал Рехи, скрючиваясь на голых камнях. Он не мучился от холода – хотя бы с этим повезло от природы, поэтому прятался, словно дикий зверь, без костра.

Терзал голод, но какой-то другой. Есть не хотелось: уж очень ныли ноги, гудели, словно склоны перед камнепадом. Но нет, терзал другой голод. Голод потерь… Наверное, это так называлось. Словно вырезали кусок из души, вырвали кожаным лоскутом и не пришили к нужной заготовке. Голод одиночества? Да, пожалуй, именно он, тягучий, унылый, оставляющий дыру где-то не то возле желудка, не то прямо в сердце. Ведь все в этой жизни измеряется голодом, да только он разный. И этот оказался новым, крайне неприятным.

Рехи остался один. И осознание этого навалилось, как сбивающие с ног волны урагана. Мысли затопила предельная усталость, но даже в полубреду преследовала горькая пустота. Он не видел смысла в таком существовании. И от бессмысленности тянула жадные лапы смерть, предлагала сдаться, напоминая, что без своего племени в пустыне не выжить, можно и не бороться. Но нет! Он же выбрался из песка и победил ящера, к тому же он и так всегда сражался в одиночку.

Может, надо было просто выдумать новую цель? Или не выдумать, а прочитать в шепоте ветра, будто кто-то всегда звал его. А теперь, слившись с голодом одиночества, этот голос обрел неприятную осязаемую силу. Что-то велело двигаться дальше…

После нескольких часов беспокойного сна Рехи решительно вышел на узкий каменистый карниз, всматриваясь в горизонт. Там, у самой кромки, неизменно поблескивало далекое алое зарево. Каждый раз на охоте он рассматривал этот маячок с возвышенностей, по нему зачастую и находил путь среди однообразных камней и песка.

Вспомнились рассказы о Темном Властелине и его Разрушенной Цитадели. После всех потрясений бред старика больше не казался бредом. Рехи был уверен, что тварь из крепости все еще не сгинула, иначе Цитадель не светилась бы, иначе не тянула бы туда неведомая сила. Или хотелось не просто скитаться, а идти к определенной цели?

«Дать в морду Двенадцатому Проклятому за то, что сделал со всеми нами!» – вспомнились собственные наглые намерения. Не такие уж плохие, когда не осталось других. Только дорога, только путь, но теперь обнаружилась точка назначения, бессмысленная и почти недостижимая. Но Рехи отличался упрямством.

Он поправил клинок на поясе и подумал: «Красные сумерки, значит? Пойду в сторону красных сумерек. К Разрушенной Цитадели».

Колени набрякли темными мешками кровоподтеков: удар хвостом оставил свой след надолго. Но Рехи шел вперед, переступая по запыленной земле. Предполагалось, что где-то здесь затерялась тропа между скал, но по ней так давно никто не ступал, что она не отличалась от бездорожья.

«Цитадель… Цитадель… На кой ящер мне Цитадель?» – периодически возникала в голове здравая мысль. В висках стучало, взгляд туманился, во рту поселилась сухость, а на зубах привычно скрипел песок, ступни горели – все как обычно. Не первый раз случался такой долгий переход без пищи и отдыха. Рехи знал, что способен брести вперед до следующей смены красных сумерек. Потом немного отдохнуть, подремать и снова идти. А за ним, ступая шаг в шаг, стежок в стежок, на рваном полотнище дороги черным силуэтом бесславная гибель. Впрочем, что такое эта слава? Память в умах народа? А если нет ничего – ни народа, ни памяти?.. Только погруженный в вечную ночь мир.