— Помогите мне! Чего вы стоите?! Помогите!
Жильцы дома № 12 не шевелились. Они не мигая глядели на то, как ревущий и трясущийся зеленый кокон поднимается все выше. С головы констебля сорвался шлем — с глухим стуком он ударился об пол и, покачнувшись пару раз с боку на бок, замер рядом с постаментом.
— Отпусти меня! Отпу…
Крик прервался, когда одна из лоз обхватила голову констебля и проникла ему в рот.
Растение затянуло Шнаппера под самый потолок. Спустя пару мгновений кокон прекратил дергаться и затих. Лозы снова вросли в своды холла и больше не шевелились так, будто Праматерь снова заснула. Из переплетения стеблей и листьев наружу осталась торчать скрюченная в судороге неподвижная рука.
— Так будет с каждым, кто пойдет против Праматери, — сказала миссис Браун. — Возвращайтесь в свои квартиры.
Хозяйка дома № 12 выставила локоть, и капитан Блейкли, поддерживая, повел ее наверх.
Жильцы послушно потянулись к лестнице. Никто не издавал ни звука, никто не решался взглянуть на кокон, замерший под потолком.
Вскоре в холле никого не осталось.
Когда хлопнула, закрываясь, последняя дверь, и дом снова погрузился в тишину, Скверлум Каберботам шевельнулся под своим футляром. Бутон качнулся, тонкая лоза коснулась стекла. Скоро…
***
Багровый дым от химрастоки «Труффель» вырывался из толстой черной трубы, смешиваясь с грязно-серым туманом. Шесть колес стучали по неровной брусчатке.
Громоздкий парофургон свернул у паба «Сварливый Кот» на улицу Файни и покатил вдоль трамвайной линии в сторону канала.
К ночи туман и не подумал отступать — наоборот, он сгустился еще сильнее и стал наползать на стены домов, залепливая окна и забираясь в водостоки. Частные экипажи и городские кэбы ползли в нем, зарывшись едва ли не по самые крыши, и из-за их фонарей создавалось впечатление, будто во мгле в обоих направлениях по мостовой двигаются темно-рыжие комья света, и не более.
Прохожих практически не наблюдалось — для прогулок было поздно и так сыро, что даже какая-нибудь болотная жаба сейчас сказала бы: «Благодарю покорно, но я уж лучше посижу в своей норе у камина, с чашечкой горячего чая, пледом и книжкой».
Человек, сидевший в пассажирском кресле кабины парофургона, также предпочел бы сейчас оказаться у себя дома в тепле и уюте, но, к его сожалению, в ближайшее время подобную роскошь позволить он себе не мог. Все только начиналось…
— Добрались, сэр, — сообщил водитель фургона и потянул на себя тормозной рычаг.
Махина качнулась и встала у высокой двери, над которой располагалась большая бронзовая вывеска: «ПОЖАРНОЕ ВЕДОМСТВО ТРЕМПЛ-ТОЛЛ»; под ней разместились часы, показывающие, сколько времени прошло с последнего пожара (три с половиной часа). По обе стороны от двери на посту стояли двое пожарных в темно-красных мундирах, белых перчатках и натертых до блеска медных касках с кокардами. Когда парофургон остановился у входа в часть, они недоуменно переглянулись, но с места не сдвинулись.
Дверца кабины открылась, и на тротуар с подножки спустился доктор Доу. Подойдя к пожарным, он приветственно прикоснулся к цилиндру.
— Мистер Бонни, мистер Ходж.
— Добрый вечер, господин доктор! — синхронным басом ответили пожарные, отдав честь.
— У меня дело, не терпящее отлагательств, — сказал Натаниэль Доу. — Могу я увидеть господина брандмейстера?
— Разумеется, сэр, — кивнул мистер Бонни, пожарный с черными обожженными губами и большим квадратным подбородком. — Следуйте за мной.
Он открыл дверь и вошел в здание пожарной части, доктор пошагал следом. Эхо от их шагов разошлось по недлинному коридору, который вел в бранд-казарму. Вдоль прохода ровным рядом выстроились манекены в тяжелых монструозных костюмах для пожаротушения.
— Как ваша рука, мистер Бонни? — справился доктор, и пожарный обернулся.
— Ожоги почти затянулись, сэр. Правда, перед сном кожу изредка жжет.
— Я пришлю вам мазь. Она должна унять жжение.
— Благодарю, сэр.
Пожарный толкнул дверь в тупике коридора, и они нырнули в облако пара.
Бранд-казарма представляла собой одновременно и эллинг, и депо. У арок выездов стояли два багровых, увенчанных колоколами, экипажа, готовые сорваться с места в ту же секунду, как провоет сирена; черные от копоти и похожие на сутулых кротов механики ремонтировали третий, который выглядел так, будто прошел не одну войну.
В бранд-казарме стоял грохот, словно в каком-нибудь фабричном цеху. Гудели помпы, качающие воду через уходящие под землю трубы, громыхала лебедка, наматывая на огромные катушки резиновые шланги. По залу носились колесные автоматоны-тушители, представляющие собой пузатые металлические бочки для воды и порошковой засыпки. Руки им заменяли свернутые спиралью рукава с брандспойтами на концах, некоторые латунные пожарные были оснащены механическими лапами.
Один такой автоматон едва не налетел на мистера Бонни и доктора Доу.
— Эй, потише, АП-17! — прикрикнул на него пожарный, после чего повернулся к доктору и сказал: — АП-17 — тот еще обжора.
Автоматон встал в очередь к патрубкам, отрастающим от баков с водой. Стоявший там пожарный по очереди открывал лючки на брюхах механоидов, заправлял внутрь шланг, а когда тот или иной автоматон наполнялся, завинчивал крышки и провозглашал: «Следующий!» Все это походило на кормежку голодных бездомных в ночлежке мадам Роммс.
АП-17 в нетерпении покачивался на колесе и даже вытягивал латунную гармошечную шею.
Дошла ли до него очередь, доктор Доу так и не узнал — они с мистером Бонни свернули в проход между стойками, завешанными пожарными фонарями, и вошли в эллинг.
Уходящие под самые своды кирпичные стены эллинга были сплошь покрыты черными и белыми трафаретными надписями, предостерегающими огнеборцев от ошибок во время тушения и напоминающими о соблюдении не только правил, но и манер. Среди них особо выделялись: «Если вы спасаете даму, в первую очередь следует отрекомендовать себя!», «Для пожарного не существует понятия “сумасшедшая старуха”!», «Пожарный должен пресекать неуместные шуточки, вроде: “Дело пахнет керосином”, “В самый раз, чтобы погреться” и “Пожар вызвали рыжие”!», «Разрешение на Форменные Усы выдается после десяти лет службы при наличии в деле отметки “Без Нареканий”!»
Из-под сводов эллинга сыпались снопы искр. Доктор Доу задрал голову и увидел умостившийся на ложах стапеля под крышей выкрашенный в алый дирижабль. Махину облепили механики и ремонтники — на прошлом пожаре ей, видимо, неслабо досталось.
Отметив состояние дирижабля, доктор уже собрался было что-то спросить у мистера Бонни, но в последний момент так и не стал озвучивать свой вопрос.
Они шли дальше. Внимание Натаниэля Доу привлек стоящий у стены высокий чугунный короб с тяжелой вентильной дверью и круглым окошком. Вывеска над ним гласила: «Печь для поджигателей». Согласно законам Тремпл-Толл, поджигателей не отправляли ни в тюрьму Хайд, ни на каторгу в графстве Думм. Считалось, что после приговора их доставляли сюда, в пожарную часть, где их запирали в этом коробе и заживо сжигали. Натаниэль Доу, в свою очередь, знал, что это просто страшные байки, которые распускали сами пожарные, чтобы человек со спичками и дурными намереньями лишний раз подумал прежде, чем делать свое гнусное дело. К сожалению, подобная хитрость не работала в случае пироманьяков, которые изредка появлялись в Габене.
— Добрый вечер, господин доктор! — воскликнул один из пожарных, завидев Натаниэля Доу.
Доктор кивнул и отметил, что к ним с мистером Бонни повернулось не меньше дюжины голов. Со всех сторон начали раздаваться приветствия.
— О, доктор Доу! — Пожарный у шкафа с баграми отдал честь.
— Доктор в здании! — раздался еще один возглас; огнеборец чистил стекла на тяжелом шлеме и даже взмахнул тряпкой, приветствуя доктора. — Ударьте в колокол!
Бонни раздраженно глянул на него.
— Никаких ударов в колокол, пока все шлемы не заблестят! — и добавил, повернувшись к доктору: — Прошу прощения, сэр, я знаю, как вы не любите внимание.
