Скандал вышел грандиозный. Принцесса помимо разбитого сердца получила воспаление легких и едва не скончалась (по крайней мере, как уверял короля возмущенный ферштенбреттский посол, хотя эти сведения вызывали определенные сомнения, поскольку что ее высочество славилась отменным здоровьем и могла днями напролет гоняться за лосями по заснеженным лесам). Изменщицу-фрейлину отослали прочь от двора, и хоть она и клялась, что принц унес ее насильно, однако ее довольное, несмотря на страх наказания, лицо служило полным тому опровержением. Свадебную делегацию в полном составе посадили под арест в крепости, и лишь виновнику трагедии, да возглавлявшему его охрану командору Рохасу удалось скрыться. Дело, между тем, принимало нешуточный оборот. Оскорбленные ферштенбреттцы с леденящими душу воплями уже грузились на боевые корабли, готовясь расквитаться за растоптанную любовь и попранное доверие, и высадись они она берегах Брелы, королевство бы дорого заплатило за ветреность наследника престола. Благодаря сверхчеловеческим усилиям послов и компенсации в пятьдесят тысяч золотых войны удалось избежать, но военно-морской союз был загублен на корню.

Прибывшие через пару месяцев вероломный жених и командор, не сумевший удержать его высочество от опрометчивых шагов, как ему было поручено, а вскоре и члены делегации, повинные в том же самом, были немедленно отправлены в Пратт. Король, впрочем, вскоре немного остыл и выслал отпрыска в Дуат – одинокую крепость в провинции Мирелла, недадеко от границы с Лигорией. Командору и делегатам пришлось еще несколько месяцев потомиться в Пратте, но в конце концов и они были прощены.

Свеча на столе догорела. Амато подошел к окну и посмотрел в небо. Было около четырех часов утра. Амато зажег новую свечу, сел за стол и продолжил черновых записей своих «Хроник послевоенного времени». По зрелом рассуждении он немного подправил слова короля относительно принцессы Этель, а именно, зачеркнул фразу «он незамедлительно повесит ее на ближайшем к границе дереве», и надписал сверху «немедленно выдворит ее вон из страны». Также он решил убрать все инсинуации на возможно насильственную смерть младшей принцессы Базас.

Покончив с хрониками, Амато вытащил старую потертую книгу. Автор ее был признан сумасшедшим и на всякий случай внесен в запрещенный список, хотя, несмотря на очевидную странность, ничего опасного в книге не было. В ней говорилось о том, что мир, в котором мы живем, не единственный, существуют параллельные миры, которые сосуществуют рядом с нашим. Многие вещи в них похожи. Между мирами этими существуют проходы, и автор побывал в одном из них. Назывался он Европа, и его описанию и была посвящена добрая половина книги.

В Европе все было почти как во всей Окитании (по крайней мере, в Южных Землях), за исключением незначительных отличий. Например, там почему-то не существовало недостатка в селитре, входившей в состав пороха, как в Окитании, где и селитра, и порох ценились почти на вес золота и применялись только в самых крайних случаях при штурме городов и в морских сражениях.

Общегосударственное и сословное устройство было примерно тем же самым.

С религией и нравами в обществе все обстояло так же печально, и Амато, надеявшийся на существование лучшего мира, был этим огорчен. Вообще, за исключением литературы, искусства и архитектуры, ничего хорошего в этой Европе не было: войны почти не прекращались, низшие сословия влачили жалкое существование, людей частенько пытали, а по мостовым текли нечистоты, поскольку почему-то странные обитатели этого мира, создавшие множество шедевров, не додумались до такой простой вещи, как канализация и акведуки. Также жители Европы питали непонятное стойкое отвращение к легкой и удобной одежде и простым прическам, не говоря уже о купальных процедурах. В целом, люди там были, пожалуй, еще более невежественными, дикими и воинственными, чем в Бреле, хотя это и сложно себе представить.

Естественно, в существование этого мира Амато не поверил, позавидовав буйной фантазии автора. Однако книга эта не давала ему покоя, и он даже предпринимал безуспешные попытки отыскать странного писателя: вдруг бы тот рассказал бы ему, как попасть в этот другой мир. Он поделился этой мыслью с Далией Эртега, которая, как ему казалось, обладает достаточной широтой взглядов, чтобы понять его. Девушка, действительно, искренне заинтересовалась книгой, прочитала ее, однако интерес к другому миру не одобрила. «Вас бы там убили в первый же день», без обиняков заявила она. Амато ее слова сильно задели, но сердиться на танну Далию было решительно невозможно.

…Она подошла к нему сама тем же вечером на празднике и заговорила с ним, и Амато, который был человеком довольно застенчивым и нелюдимым, через довольно короткое время неожиданно для себя обнаружил, что участвует в оживленной дискуссии о влиянии разгрома в Тримерианского сражения на поэзию элегиков тех времен. Он был поражен тем, что танна Эртега превосходно разбиралась в истории, литературе, искусстве, поэзии и даже в современной политике. Со временем, правда, стало понятно, что наряды, драгоценности, кавалеры и придворные увеселения интересуют ее больше, чем история и поэзия (хотя она и старалась скрыть это от него), но такова, увы, женская природа. И все же, несмотря на легкомыслие, она выгодно отличалась от большинства придворных дам своим умом и образованностью. Самым удивительным было то, что она чуть ли не наизусть знала Священную Книгу и все Скрижали. Тан Бертран, дворцовый жрец, был вне себя от счастья, что в его пастве появилась столь благочестивая прихожанка.

Она производила впечатление девушки очень доброй, веселой, простой и искренней, к тому же довольно скромной. И все же, было что-то таинственное, молчаливое и темное в ее неторопливой речи, в глубине ее темно-золотых глаз с зеленым ободком под длинными опущенными ресницами, в ее манерах и интонациях. Несмотря на внешнюю кротость и сговорчивость, в ней ощущалась сдержанная внутренняя сила, и с ней обращались уважительно и осторожно. Среди удивлявших его вещей было то, что при всей своей словоохотливости и кажущейся открытости, она оставалась совершенно непроницаемой для него, и спустя два с половиной месяца тесного знакомства он почти ничего не знал о ее жизни. Амато не мог избавиться от мысли, что из его новой подруги вышла бы превосходная драматическая героиня, а между тем, ничего особенно драматического в ней не наблюдалось. Для драмы полагается острый конфликт и непреодолимые противоречия, однако человека, в большей мере пребывающего в мире с собой, с окружающими и всем миром, чем Далия Эртега, Амато встречать еще не приходилось. Ее противоречия, если они и существовали, прекрасно уживались друг с другом. Во всем ее существе была какая-то притягательная смесь кокетства и простоты, тишины и живости, во всем, что она делала и говорила, в каждом ее движении сквозила тонкая, легкая прелесть и чувствовалась сила и грация кошки. Лицо ее непрестанно менялось, играло, выражая попеременно, а то и в одно и то же время задумчивость, насмешливость и страстность.

Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он влюблен. Он принимался изучать свое отражение в зеркале: несмотря на худое, костистое лицо, длинные руки и ноги и немного нескладную фигуру, он был довольно недурен собой. До того, как он понял, что военная карьера не для него, он год прослужил в армии в чине капитана и был не лишен мужественности. Даанное обстоятельство, вкупе с очевидным родством их разумов и душ, давало ему основания питать некоторые надежды, хотя некий тайный голос и подсказывал ему, что Далия Эртега была птицей не его полета. Он неоднократно предпринимал попытки объясниться с ней, но каждый раз словно налетал на каменную стену, вдруг выраставшую между ними, как будто ее взгляд останавливал его, не давая дойти до главного. «У меня никогда не было такого чудесного друга, как вы», говорила она, и ее нежный мелодичный голос звучал непреклонно. Он оставил свои попытки и почти смирился с ролью друга, но присутствие рядом с Далией хлыща Дамиани приводило его в состояние, близкое к исступлению.