Щеголев наскоро побрился, сполоснул лицо под умывальником, усталость чуть отошла. Поднявшись на третий этаж, он вернул бритву хозяину, спустился вниз, к коменданту, почистил костюм и туфли и легко двинулся к автобусной остановке. Но попал в час пик, опоздал к Вере на двадцать минут.

— А у нас ревизия, — выпалила Вера вместо приветствия. — Уже второй день. Все так испугались...

— Чего же они испугались?

— Как чего? Понятное дело.

«Значит, начали ревизию лишь только я уехал в командировку», — подумал Щеголев. И он вспомнил: на прошлой неделе Виктор Викентьевич собрал у себя в кабинете всех сотрудников, и они до глубокой ночи совещались, как поступить с магазинами. Во всех магазинах, где продается «уголовная» обувь, осуществляется лишь суммарный учет. И это весьма печально, потому что никакие сверхопытные ревизоры не смогут доказать главного — что неучтенная обувь продана. Накладные переписываются, излишки денег изымаются из выручки. Снятие натурных остатков производится плохо. Если же не удастся доказать, что обувь продана, то пойдет насмарку вся работа...

Наконец к середине ночи, когда все порядком устали, а Виктор Викентьевич охрипшим голосом подводил итоги, было решено провести в магазинах ревизию. Причем делать это совершенно открыто, а чтобы ни у кого не возникло особых подозрений, проверить не только те торговые точки, где продавалась «уголовная» обувь, изготовленная у Курасова, но и многие другие магазины.

Задача у ревизоров была простая — переписать в инвентаризационные ведомости всю обувь, которая имелась в наличии в магазине, чтобы впоследствии работники ОБХСС смогли бы точно определить, какие именно накладные уничтожены.

— Чем занимаются ревизоры? — устало спросил Щеголев.

— Снимают натурные остатки товаров, — сказала Вера.

— Только и всего?

— Ага. У нас в магазине испугались сильно в первый день, думали, только нас проверяют. Но потом, когда узнали, что и многие другие магазины — чуть успокоились. Завотделом так и сказала: «Немного от сердца отлегло».

— Но не совсем?

— Наверное, не совсем... Ну вот и добрались до нашего магазина. Ой, как долго... — вздохнула Вера и внимательно поглядела на Щеголева.

У него стучало в висках, тяжелело под бровями — спать хотелось неимоверно.

— Так значит конец? — тихо спросила Вера и почему-то оглянулась.

— Нет, Вера, — в тон ей произнес Щеголев, — не конец. Это скорей начало.

— А ревизоры опытные?

— Толковые ребята.

Он чувствовал легкое головокружение от всех этих недосыпаний последнего месяца, и сейчас перед глазами у него маячили какие-то закорючки, похожие на увеличенные под микроскопом бактерии. Закорючки возникали то у левого, то у правого глаза, и он никак не мог от них избавиться, они медленно ползли вниз, как по невидимому мокрому стеклу... Врачи связывают подобное с пониженным давлением, но, вообще-то, он просто устал, просто дьявольски устал — и все тут.

Они еще немного побродили по городу, потом он проводил Веру, поймал такси и, приехав домой, тут же завалился спать.

...Время шло. Но даже через полмесяца ни в одном из магазинов, которые проверяли ревизоры, не произошло никаких изменений. Все осталось по-прежнему. Никого никуда не вызывали. В магазине, где работала Вера, тоже успокоились и о ревизии стали забывать, будто ее и не было.

И произошло то, чего Щеголев опасался. Разговаривая с Верой, он заметил — как-то уж слишком рассеянно слушает она то, о чем он говорит ей. Голос у нее слегка подрагивал от обиды, когда она сказала однажды:

— Сколько раз вы говорили мне подождать, подождать... А я не хочу здесь работать! Уйду в другой магазин.

— Хорошо, Вера, только не сейчас. Потерпите — вот уж скоро конец.

Но он видел, что она не верит ему, и однажды они даже чуть не поссорились. Его и самого начинало нервировать, он появлялся на работе с самой рани, брал у дежурного ключ от зала заседаний, и они с ревизорами запирались в огромной комнате, щелкали на счетах, крутили ручки арифмометров. У него голова кругом шла от бесконечных колонок цифр, которые он ровными рядами заносил на бумагу, от наименования туфель, полуботинок и сандалет, от этих артикулов, сортов, цвета кожи, размеров... Составляя инвентаризационные ведомости, они сопоставляли их с фотокопиями уничтоженных накладных.

Щеголев ходил с больной головой, с ввалившимися глазами, ожидая момента, когда он сможет, наконец, продиктовать машинистке: «...начальник цеха Курасов Б. Г. и технорук Галицкий З. Я., войдя в преступный сговор с заведующими магазинами №№...». А пока Щеголев торопился к Виктору Викентьевичу, чтобы доложить ему о работе, проделанной за день и за вечер с ревизорами. Селищев бегло проглядел бумаги, принесенные Щеголевым, которые были сплошь испещрены цифрами, в основном многозначными, помолчал, постучал карандашом по бумагам, и лицо его стало сумрачным и злым.

— Ну, и крезы эти твои «обувщики»! — он насупил брови и пронзительным взглядом окинул Щеголева, словно тот был в чем-то виноват. — Какие суммы, а? Это же голубая мечта Остапа... Помнишь, сколько он хотел на блюдечко с голубой каемочкой?

И тут же добавил:

— Ничего! Все-таки придется им скоро переквалифицироваться. И, я думаю, далеко не в управдомы! Итак, ваши предложения, товарищ капитан?

— Я думаю, — сказал Щеголев, — надо их накрыть в тот момент, когда они будут переписывать накладные.

— Ты хочешь, чтобы в нашем распоряжении оказалось по два экземпляра каждого документа?

— Да, то есть, застичь их как раз тогда, когда они выпишут повторные накладные, а оригиналы не успеют уничтожить.

— Так... Но ведь надо точно знать, когда они этим будут заниматься...

— Да, конечно, Виктор Викентьевич. Чтобы узнать, придется рискнуть. Юра Куличенко подскажет.

— Я тебя понимаю... Столько вложено труда и хотелось бы закончить операцию наверняка. Но ведь опять уйму времени ухлопаем. И снова риск.

— Мы ничем не рискуем.

— Увы, рискуем. К Куличенко Курасов что-то недоверчив стал. А что если, не дай бог, сорвемся... И если раньше они жгли накладные и наряды, а теперь возьмут и спалят весь цех. Что тогда?

— Что же вы предлагаете?

— Ковать железо пока... — Виктор Викентьевич решительно взмахнул рукой. — В общем, берем санкции у прокурора. Завтра утром все члены спецгруппы и наши инспектора, и следователи — все собираемся у комиссара. И сразу после собрания в «Заре»... Какая у них повестка дня?

— О повышении производительности труда...

— Ага, актуальная тема... — усмехнулся Селищев. — Так вот, как только собрание у них закончится, мы и нагрянем. Закроем и опечатаем и цеха и склад. Задача ясна, товарищ капитан?

— Слушаюсь, товарищ полковник! — отчеканил Щеголев.

...Подъехали они к «Заре», когда производственное собрание кончалось. Зеленые «газики» и крытая грузовая автомашина остановились у ворот. Из легковушек один за другим вышли Виктор Викентьевич Селищев, Щеголев, три инспектора ОБХСС, два следователя. Милиционеры остались в кузове грузовой машины.

Каграманова сегодня не было, не его дежурство. Пожилой женщине на вахте Щеголев предъявил удостоверение, произнес магическое слово «комиссия» и крупно зашагал во двор, а уж все остальные двинулись за ним. Вахтерша удивилась неожиданной комиссии и, что-то бурча себе под нос, поплелась за странными гостями. Щеголев шел уверенно, быстро приближался к оживленной группе рабочих, выходивших из цеха, — их становилось все больше и больше. Кое-кто из них с удивлением поглядывал на нежданных гостей.

В это время в дверях цеха появился довольно симпатичный мужчина средних лет, с умным серьезным лицом. Тщательно отутюженный модный костюм плотно облегал его фигуру. Он разговаривал с кем-то невидимым в цехе, и строгая сухая улыбка прорисовалась на его упитанном, чисто выбритом и словно тоже отутюженном лице. Мельком глянув на аккуратно одетого мужчину, Щеголев подумал, какая у Курасова, наверное, внимательная и любящая жена. А вот и Галицкий. Он тоже улыбался, излучая довольство. Довольство исходило и от вялой полноты, и от беспечальных глаз на добродушном лице, оно, казалось, сияло над гладкосеребряной лысиной, которую он вытирал шелковым платочком.