«Ну и ну! — усмехнулся Щеголев. — Что за детские игры? Видимо, эта девочка и написала письмо?» Он обрадовался, что послушает репортаж. Хорошо, что все это чепуха... Но со скамейкой он уже поравнялся, а потому и сел.

— Здесь занято, — быстро проговорила девушка.

Он поглядел на нее, и она покраснела.

— Здесь мама сидит. Она за мороженым пошла...

Щеголев смотрел на нее, ему было весело, он думал, что же сказать этой девочке, с чего начать разговор. «Неужели она написала письмо?»

Девушку что-то взволновало — щеки ее чуть разрумянились и веснушки почти все закрасились, а они ей так были к лицу.

И тут Щеголев увидел, что по аллее идет милиционер, вернее, курсант школы милиции. Это был парень лет двадцати двух, великолепно сложенный, и новенькая «с иголочки» форма сидела на нем ладно и хорошо. Он быстро шагал по дорожке, усыпанной красным песком. Поравнявшись со скамейкой, он равнодушно скользнул взглядом и продолжал шагать дальше. Видимо, он спешил куда-то. Когда он скрылся за деревьями в глубине аллеи, девушка в красной косынке поднялась со скамейки и быстро пошла в ту сторону, куда удалился курсант.

— Странно, — важно, надувая щеки, произнес толстый мужчина, обращаясь не то к своей соседке, не то к Щеголеву. — Значит, никакую маму она не ждет?

В голосе его было столько осуждения, что Щеголев поежился... Он поднялся, но по тропинке не пошел, а направился прямо через кусты, чем, видимо, еще более заинтриговал сидевших на скамейке, услышал, как красивая дама пропела масляным голосом довольно громко: «Что я тебе говорила!»

Пригибаясь, Щеголев побежал к тропинке, стараясь не задевать за ветви и не производить шума. Он остановился, едва не выскочив на тропу, где стояли курсант и девушка в красной косынке. Но они его, слава богу, не заметили, и Щеголев быстро отпрянул за дерево и оттуда уже услышал ее взволнованный голос, она говорила, словно оправдываясь:

— ...но они уже расположились там, когда я подошла. А потом еще ко мне этот странный мужчина подсел... Я...

— Извините, — перебил ее курсант. — Но о каком письме вы говорите?

— Как? Неужели вы не получили? — девушка всплеснула руками. Она задумалась и недоверчиво поглядела на него.

— Как это вы не получили? А как же вы пришли сюда?

Курсант тоже задумался.

— Письмо, наверно, попало в другой отдел, — сказал он и запнулся.

«Вот оно что, — подумал Щеголев, слишком высовываясь из-за дерева и рискуя быть замеченным. — Неужели все-таки она писала? Гм... что мне делать с этой девчонкой, которая не представляет, что милиционеры могут ходить и без формы. И не могу же я выйти к ним прямо отсюда, из кустов».

Проклиная толстяков, сидевших на скамейке и заставивших его кидаться в кусты, Щеголев ждал, когда же Вера поймет, в чем дело, и курсант уйдет. Но курсант не уходил, и девушка, судя по всему, не собиралась. Все это начинало Щеголева раздражать.

Закат уже тепло золотился над верхушками деревьев, а здесь было сыро, глухо, полутемно, пахло сухими сучьями, прелыми листьями и землей. Скоро, наверное, бледный туман разольется над аллеей — зажгут люминесцентные фонари.

— Да, — сказал курсант, — я обязательно узнаю, куда оно поступило. И знаете что, давайте встретимся через час, хорошо? К этому времени я все выясню. Иначе я опоздаю, мне надо спешить...

Щеголев знал, куда он спешит — на развод. На сегодня два больших мероприятия намечается — обыск у валютчиков и патрулирование улиц в Восточном районе. Так что курсант зря свидание назначает...

— У кинотеатра «Восток» встретимся, — сказал курсант. — А если я не приду, то завтра там же и в то же время... Хорошо?

Щеголев понял, что курсанта никакое письмо не интересовало, его интересовала девушка, и они, наверняка, сейчас пошли бы в кино, если б парень не спешил. Они медленно двинулись по аллее, направляясь к выходу, курсант взял девушку за руку, а Щеголев идти за ними не мог, потому что деревья здесь кончались, тропинка выбегала на открытую лужайку, на которой были разбиты клумбы и цветники.

Щеголев вздохнул, подумав, как глупо все получается, и не пойти ли ему домой послушать репортаж, но вспомнил о резолюции начальника «Ваши соображения» — анонимку-то все равно надо списывать, а как? На каком основании? «Пойду-ка я прямо к кинотеатру», — решил он и направился туда кратчайшим путем.

У кинотеатра народу было пруд пруди — уже четвертый день демонстрировался двухсерийный индийский фильм, и Щеголев едва отыскал в толпе девушку в красной косынке. Увидев, что он направляется именно к ней, она испугалась, да и Щеголев смутился. «Получается, что я ее преследую, — подумал он. — Еще, не дай бог, шум поднимет».

Девушка, меж тем, выбралась из толпы и направилась через дорогу к автоматам с газированной водой, Щеголев догнал ее на полпути и, не дав ей возможности что-либо сказать, вынул из кармана письмо:

— Ваше?

— Так это вы? — ахнула девушка.

— Я! — сказал Щеголев. — Пейте воду и давайте поговорим — времени у меня в обрез.

Подойдя к автомату, девушка бросила в прорезь три копейки и хотела угостить водой с сиропом Щеголева, но он отказался. Тогда она быстро выпила сама, и они направились в небольшой скверик, раскинувшийся у кинотеатра.

Скамейки были все заняты, и, оценив обстановку, Щеголев предложил:

— Идемте-ка вот по этой улице.

Он кивнул направо.

— Ну, я вас слушаю, — сказал Щеголев, когда они прошли по тротуару шагов пятнадцать и выбрались на большой пустырь. Он оглянулся — вокруг никого не было.

— Во-первых, как вас зовут? — спросил Щеголев.

— Вера, — откликнулась девушка. — Я хотела рассказать насчет туфель...

Она запнулась и покраснела.

— Ну, ну, рассказывайте, не стесняйтесь. Вы работаете в магазине?

— Да.

— В каком?

— Во втором обувном.

— Это который в новом микрорайоне, на берегу речки?

— Да, он самый.

— И что же происходит в вашем магазине?

— А я сама разобраться не могу.

— А все-таки?

— Что-то с туфлями. По-моему, они ворованные или липовые.

— Ворованные? Вы уверены в этом?

— Нет. Но я случайно услышала разговор. Нефедова с Татьяной Васильевной. Они спорили насчет денег, как делить...

— Это кто такие?

— Нефедов — директор, а Татьяна Васильевна — заведующая отделом.

— Скажите, Вера, а какая обувь к вам поступает? Я имею в виду местную...

— Разная. Туфли-лодочки, знаете? Женские.

— Ну. А еще?

— Сандалеты.

— Какие?

— Ну... такие, с двухрядным швом без накладного ранта.

— Понятно, — уверенно произнес Щеголев, хотя понятия не имел, что такое «накладной рант». — Вы больше никому не рассказывали об этом?

— Нет. Только маме. Она уборщицей работает в нашем магазине. Я сказала ей — надо бы в милицию сообщить. А мама испугалась: «Не ходи! Тебя же выгонят из магазина, если узнают. А у тебя больное сердце, и ты работаешь рядом с домом». Но я все-таки ничего маме не сказала и решила пойти.

— Тайно от мамы? — улыбнулся Щеголев.

— Ага.

— Молодец!

— Что же мне сейчас делать?

— А что вы делали все время?

— Продавала туфли.

— Вот и сейчас надо продавать туфли.

— Но я не хочу продавать уголовные туфли.

— Как вы сказали? «Уголовные туфли»? — Щеголев рассмеялся.

— А что, разве не так? Мне Лида, подружка моя, давно уже рассказывала. Я, говорит, думала, я живу, а теперь вижу, что значит жить. Дома — ковры да хрусталь. А откуда у них это? И разве нельзя их забрать?

— Кого?

— Ну, Нефедова нашего и Татьяну Васильевну.

— А за что? — спросил Щеголев.

— Как за что! — воскликнула Вера. — Я же сама слышала... И потом ревизию можно сделать... Ведь можно?

— Можно ревизию, — успокоил ее Щеголев. — Только не сразу. А пока хотите нам помочь?

— Хочу. А что мне надо делать?

— Ничего. Но, во-первых, ни в коем случае никому не говорите о нашей встрече. И если что узнаете, не подавайте вида, что это вас заинтересовало.