— Суд разберется. Березуцкий защищался. Ну, а что касается этой девицы...
— Что?
— Он что — слепой, этот Леня Березуцкий?!
— Слепой! — вспыхнул Федя. — Он же любит ее! А любовь... Первая любовь всегда слепая. Помните вашу волшебную сказку — бабочки летят на огонь...
— Березуцкий — не бабочка. Он — человек.
Федя посмотрел на Микушева и взгляды их встретились.
— Лагунов мертв, — сказал Микушев. — И на суде будет решаться вопрос о степени вины Березуцкого. И учти: о том, что произошло, ты знаешь лишь со слов Березуцкого. Свидетелей — не было. Вот в чем вопрос. Ты осознаешь это?
И Мезенцев представил себе переполненный зал судебного заседания и ярмарочный гул многочисленных людей, а на скамье будет сидеть сгорбившись обвиняемый — Леонид Березуцкий. Он представил себе, как вызывают свидетелей:
— Тобольский!
— Акинина!
Алла... Все-таки он вызовет ее снова и опять будет задавать ей вопросы, на которые она уже отвечала. Только к чему эти вопросы? В прошлом уже ничего не изменить...
* * *
Алла Акинина снова сидит перед ним. Федя подметил некоторую перемену, происшедшую с ней — лицо у нее бледное, лоб прорезали невидимые раньше тонкие морщинки, непринужденность в поведении исчезла, а голос звучал менее уверенно. Она словно бы чуть постарела, и все же весь облик ее не утратил прежней красоты. Только теперь эта красота казалась еще более холодной.
— Так все-таки вы задержали Леню? — тихо произнесла она.
— Что значит «все-таки»? — вскинул брови Мезенцев. — Вы...
— Да, я знала, что это сделал он.
— То есть как это знали?
Федя встал со стула, потом снова сел, и с недоверием поглядел на нее.
— Я видела, как все случилось в роще... — она заговорила быстро, проглатывая слова. — Я случайно там оказалась. Шла к автобусной остановке. Слышу — крик! Спряталась в кустах... А потом, когда они начали драться, я испугалась и бежать...
«...Так значит был и свидетель, — подумал Мезенцев. — Безмолвный свидетель...»
А вслух спросил:
— Почему же вы нам раньше не сказали?
Алла молчала, закусив губу. И тут Федя вспомнил, как она воскликнула тогда: «Да как вы можете подозревать Леню?», а на вопрос о её отношении к Березуцкому ответила: «Я его не люблю» и закурила сигарету.
И вот теперь Федя пристально оглядел Аллу — холодными полярными звездами мерцали ее глаза. Как все-таки она была красива и как он ненавидел ее!
— Так почему же... — снова начал Мезенцев, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости.
Но он не договорил.
— Почему, отчего? — вскрикнула Алла. На глазах ее выступили слезы, а лицо вдруг стало живым, страдальческим, и оттого — прекрасным. — Потому что для меня дороже Лени человека нет. Да, я такая, какая уж есть... И пусть говорят, что я гуляю со многими ребятами. Разве я виновата, что красивая родилась? А на красоту слетаются. Но люблю я Леню одного! И я... как вы могли поверить... Я никогда не показывала Лагунову Ленькино письмо... Никогда... Боже мой, вам этого не понять... Леня... он... видели бы вы, как он меня защищал в роще. Я все слышала. И когда Лагунов ударил его, свалил и начал избивать, я закричала и побежала со всех ног Лене на помощь, но... было уже поздно... Я... я... страшно виновата перед ним... Я...
Она замолчала — ей не хватало воздуха. Слезы текли по ее щекам, плечи мелко вздрагивали.
«Так вот оно значит как... — подумал Федя. — Березуцкий ни словом не обмолвился, что Алла была в роще. Решил не впутывать ее в эту историю. Так вот оно значит как...»
Мезенцев хотел что-то сказать, но слова комом застряли в горле. И Федя вдруг пожалел, что не научился курить. Как хорошо было бы сейчас затянуться горьковатым дымом, захмелеть. И может быть, горечь папиросы пересилила бы нестерпимую горечь в душе и тогда дышать стало бы легче и свободней.
