— И сколько так может тянуться?
— Я не знаю. Наверное, долго.
— Сколько дней?
— Боюсь, что не дней, — вздохнул Щеголев. — Может быть, недель.
— И все это время продавать уголовные туфли?
«О, господи, — подумал Щеголев. — Что мне делать с этой девочкой?» Тут он подумал, что ведь это действительно мерзко продавать эти туфли. Но как объяснить девочке в красной косынке, что никаких мер они не предпримут, пока не разберутся во всем досконально...
— Откуда местные туфли поступают? — спросил Щеголев.
— Импортные с базы. А местные — из райпромкомбнната «Заря».
— Это от Курасова, что ли?
— Да, от них, — сказала Вера и взглянула на часы.
«Ба, — хватился Щеголев. — Ведь она курсанта будет ждать у кинотеатра. А он же не придет. Уехал курсант на задание. Надо ей тонко намекнуть».
Он нерешительно глянул на нее, на родниковые глаза, кротко мерцавшие под разбежавшимися врассыпную ресницами, и так тепло коснулся его нежный запах ее волос и губ, обветренных, покоричневевших...
Прошелестел ветер, платье на девушке вспорхнуло и казалось, она, легкая, как одуванчик, полетит сейчас над улицей, над черепичными крышами домов, над пустырем. Ветер пошумел немного, вздыбился пыльными смерчами на пустыре и внезапно стих.
Щеголев глянул на часы — надо спешить. И вдруг понял — как хотелось ему побыть этот вечер с Верой, посидеть в кино, даже посмотреть эту сентиментальную картину, сидя где-то в заднем ряду...
Мысль о фильме не выходила у него из головы, когда они возвращались назад к кинотеатру, он пытался отогнать эти настойчивые мысли, но ничего не получалось.
— Вам сколько лет? — неожиданно для себя спросил Щеголев.
— Восемнадцать, — сказала Вера. — А что?
— Я хотел сказать... хотел сказать, — не глядя на нее, произнес Щеголев, — просто так. Вы, наверное, курсанта ждете, — уклонился он в сторону. — Так он не придет. Это я вам точно говорю. Они... Они сейчас уже разъехались.
— А вы откуда знаете?
— Интуиция, — помялся Щеголев.
Он вытащил из кармана блокнот, вырвал из него листочек, черкнул на нем номер телефона и протянул листочек Вере.
— По этому телефону вы можете связаться со мной. Если что узнаете нового, обязательно позвоните.
— А если нет?
— Если нет? Звоните все равно. Только вот что, Вера, будьте осторожны. Впрочем, вы отличный конспиратор... «Красная косынка»...
Щеголев опять улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.
— И еще раз — никому ни слова о нашей встрече. Условились?
— А маме?
— Ах, маме! Что ж... Впрочем, нет, и маме не надо.
Они расстались. Он даже не смог ее проводить, потому что опаздывал на обыск, извинился, и, остановив попутную машину, уехал.
Вера позвонила на третий день, сообщила, что особенно нового ничего нет, но они договорились встретиться опять у кинотеатра. А снова увиделись они лишь через неделю, потому что Щеголева посылали в командировку в район. Она позвонила в тот же день, как он вернулся, и по тому, какой у нее был взволнованный голос, он понял — что-то случилось.
— Знаете, Леонид Николаевич, они уничтожают накладные, — сказала Вера при встрече.
— Уничтожают? А зачем?
— Я сама не понимала, но оказывается — они их уничтожают, а потом выписывают новые накладные.
«Так... — подумал Щеголев. — Интересная тактика».
— А когда они расправляются с этими накладными? В начале месяца, в середине, в конце?
— Когда как. Обычно когда продают очередную партию товара.
— Ага! — удовлетворенно воскликнул Щеголев. — Значит, они выписывают на меньшую сумму.
— На меньшую. Как вы угадали?
— Это нетрудно. У вас ведется только суммарный учет?
— Да.
«Вот тебе и ревизия! — подумал Щеголев. — Что может сделать ревизия, когда обувь продана, а накладные уничтожены? Ищи ветра в поле. Нет, ревизии ничего доказать не удастся. Коварная тактика...»
— А вы откуда узнали о накладных? — спросил он.
— Лида сказала, подружка моя. И вообще, Леонид Николаевич, может быть, мне уходить из торговли, а? Они же и мне скоро предложат.
— Что?
— Деньги. Лиде ведь предложили, как только она обо всем узнала. Вот я и думаю... Я в институт хочу поступить. В этот раз не поступила, на следующий поступлю обязательно.
— А вы пока готовьтесь к экзаменам, чтоб время не пропадало...
— Я готовлюсь, — сказала она.
«Может быть, ей действительно уходить надо?» — подумал Щеголев. Пока глядит она в мир беззащитными глазами, и пока нет еще житейского «опыта», складывающегося иногда из ложных выводов.
— А насчет работы... Что я могу посоветовать?... — Щеголев развел руками. — Если невмоготу — надо переходить в другой магазин. Я помогу. Но если можете еще...
— Я могу, могу! — поспешно проговорила Вера. — Но делайте поскорее ревизию, Леонид Николаевич!
— Будем стараться...
— Я понимаю. А как мне быть? По-прежнему продавать эти туфли?
— Ничего не поделаешь, — сказал Щеголев. — Нам надо узнать всех, кто плетет паутину. Хватит сил подождать?
— Хватит, — покорно вздохнула Вера.
«Только бы не сложилось у нее впечатление, что мы бессильны, — подумал Щеголев. — А то, что в ближайшее время никакой ревизии не получится — так это точно. И магазином пока заниматься вплотную рано. Начинать надо с этого райпромкомбината, с этой «Зари». «Заря», «Заря»... — такое поэтическое название!»
В отделе кадров Щеголев внимательно изучил личные дела всех, кто работает в обувном цехе промкомбината, в том числе начальника цеха Курасова и технорука Галицкого. И у начальника цеха, и у технорука, и у других — сплошные благодарности за хорошую работу; обувной цех план постоянно перевыполнял, все трудились в поте лица. И с кем бы он ни разговаривал, все подтверждали — работа идет по всем правилам. Выходило: вроде бы махинациями с туфлями никто не занимался. На все многочисленные поиски, беседы, расспросы Щеголеву понадобилось четыре недели. И все бестолку.
Он уже было с грустью начинал подумывать о том, что «Заря» тут ни при чем и Вера ошибается.
Но тем не менее сейчас, сидя в своем кабинете, он вытащил из сейфа папку, задумчиво постучал по ней шариковой авторучкой и крупными печатными буквами нацарапал «Мошенники», потом подумал, порвал папку, взял из сейфа другую и написал на ней: «Скороходы». В папку он сложил все бумаги, которые у него накопились по делу, а также письмо, написанное Верой, с витиеватыми красными закорючками начальника, Виктора Викентьевича Селищева: «Тов. Щеголеву. Ваши соображения».
Об этих соображениях Щеголев сейчас докладывать и шел. Начальник был занят, у него сидел корреспондент городской газеты.
— Зачем корреспондент пожаловал? — осведомился Щеголев у секретарши Зины.
Зина воодушевилась, перестала печатать на машинке и, заговорщически понизив голос, произнесла:
— Очерк пришел писать.
— Очерк? — удивился Щеголев. — У нас тут материал только для фельетона можно набрать.
— Он не о работе, он о сотруднике.
— Что, он с тобой делится? — спросил Щеголев.
— Ага! — важно сказала Зина. — Знаешь, такой симпатичный мужчина...
Нетерпеливо звякнул звонок. Зина быстро поправила прическу, глянула в зеркальце, которое лежало у машинки, и ринулась к двери. Её тяжелая пышная фигура скрылась за обитой коричневым дерматином дверью. Но тут же Зина и вернулась.
— Леня, тебя Викентьевич зовет...
Щеголев приоткрыл дверь. Кабинет начальника походил на бильярдный зал с двумя столами зеленого сукна, которые приставили друг к другу. Комната была полна воздуха и света. Над столом большой писанный акварелью портрет Дзержинского, на боковой стене — огромная крупномасштабная карта города, на которой обозначены едва ли не отдельные дома. От двери вела темно-красная ковровая дорожка, а на столе стояли три разного цвета телефона — внутренний, городской и министерский.
Щеголеву, как всегда, не хотелось идти, утопая в этой ворсистой ковровой дорожке, хотелось обогнуть ее, но это было невозможно, ибо она вела прямо к столу Виктора Викентьевича. Он бесшумно шагал по ней, искоса поглядывая на моложавого корреспондента, примостившегося у стола с блокнотом, и думал о том, что весь этот просторный зал-кабинет и длинные столы, ряды стульев и телефоны придавали всему значительность. Щеголев ликовал, когда они приводили «крупных птичек» к самому Викентьевичу, и тот выплывал, большой и грузный, из-за стола и закрывал по привычке один глаз, словно целился в них, и голосом, словно из репродуктора, задавал вопросы.
