Рейнхольд расстегнул куртку, бросил ее на спинку кресла и босиком прошел в гостиную. Вернее, когда-то это место и, правда, было гостиной, но теперь оно превратилось в настоящий медицинский склад. Не слишком большая потеря для квартиры, ведь гости в его доме бывают очень и очень редко. А если и приходят, то говорят только и исключительно о болезни Катрин и все чаще надевают белые халаты.

Впрочем, теперь, когда его восстановили в должности и вернули в Клинику все должно поменяться. Совсем скоро здесь не будет этих ужасных аппаратов искусственного жизнеобеспечения, искусственной вентиляции легких, капельниц, пульсометров и прочего чудовищного оборудования. Во всяком случае, Кальцер непрозрачно намекнул ему об этом. Пара месяцев на Ферме, и все пойдет на лад. Что не говори, а терять ему уже почти нечего – слишком долго Клиника кормила его завтраками, обещая всю необходимую помощь. И вот, к чему это привело.

Виктория Ауттенберг возникла в гостиной следом за ним. Она еще слишком молода, чтобы быть хорошим специалистом, но Клиника прислала именно ее. Кто знает, может эта девчонка с капризным лицом – настоящий гений. Во всяком случае, свою работу она знает, и делает хорошо уже не первый месяц. Интересно, чем Ферма купила ее?

– Доброй ночи, доктор Кестнер, – сухо произнесла она, зевнув, – Или, правильнее сказать: доброе утро?

– Не называйте меня доктором, – отмахнулся Рейнхольд, искренне надеясь, что она не заметила, как он пялился на нее со спины – Вы же знаете, что я совершенно ничего не понимаю в медицине.

– И, тем не менее, в Клинике вас очень ценят. Особенно, после того, как вы изобрели эту штуку…

«Изобрели эту штуку». Да уж, хорошая краткая хронология последних десяти лет его жизни. Авария, болезнь Катрин, развод с Мелиссой, бессонные ночи в лабораториях и мастерских, чтобы медсестра, отправленная в его дом Фермой Трупов сказала: «Славная вышла штука. Вы молодец».

Он постарался улыбнуться.

– Да, спасибо. Как себя чувствует Катрин?

– Сегодня без изменений, – покачала Виктория очаровательной головкой, – И хочется верить, что все будет так же.

– Ну, уж нет. Я буду надеяться, что она выйдет из комы, – сухо сказал он, – Тем более что ее болезнь…

– Нет-нет, я не это имела в виду, – вспыхнула девушка, и на ее щеках проступил очаровательный румянец, приложив ладони к горлу, будто на шее ее затягивалась невидимая петля, – Конечно, я хотела сказать, что…

«Черт, приятель, прекрати пялится на эту красотку, – одернул он себя, – Ты – взрослый человек, у которого куча своих проблем. Не нужно добавлять еще. Но, она хороша. Этого не отнять»

– Все в порядке, – соврал Рейнхольд, – Простите, если слишком резок. Сегодня слишком тяжелый день. Я немного на взводе.

– Клиника снова начала прием гостей? – она прекрасно знала ответ, но все равно спрашивала. Человек, отправленный Кальцером не только должен заниматься его дочерью, но и быть в курсе всех новостей Фермы.

– Что-то вроде того. Вам же известно, – грустно улыбнулся он, покачиваясь от усталости, – Так зачем спрашивать?

– О, герр доктор, мне известны только кое-какие мелочи, ничего важного, – ему искренне захотелось верить, что в медицине она разбирается лучше, чем врет, – Общие черты, да…

– Я понимаю, – сказал Рейнхольд, расстегивая воротник рубашки, – Не будем об этом. Раз уж мне удалось вырваться на несколько часов из Клиники, можете отдыхать. Машина за мной придет в шесть. Так что, у вас есть время поспать, если хотите.

– В этом нет никакой необходимости, – ответила Виктория скорее испуганно, чем удивленно, – Тем более, что господин Кальцер…

– Никто не узнает, если вы вздремнете, и оставите меня с дочкой наедине, – отозвался Рейнхольд твердо, – Обещаю. До вашего прибытия, я заботился о Катрин сам, так что не волнуйтесь. Я опытный, я справлюсь.

– Зовите меня сразу, если что-то понадобится, – протянула она неуверенно, и Рейнхольд кивнул головой.

– Обязательно. И спасибо за все.

Да, кажется, Кальцер держит в кулаке не только весь персонал Клиники, но и сторонних сотрудников. Интересно, как дорого этой девчонке придется заплатить, если с Катрин что-то случится? Отправится ли она на нижние этажи, или будет что-нибудь более серьезное? Во всяком случае, пока за Катрин отвечает Клиника, ему можно не переживать. Нужно думать, думать и думать. Это всегда получалось у Рейнхольда лучше всего.

Он прошел в ванную комнату, скинул с себя пропахший моющим средством свитер, помятые брюки и долго стоял под ледяным душем, пока дыхание не перехватило окончательно, а пальцы не свело судорогой. Не слишком полезная процедура, но зато позволит отогнать сонливость, хоть ненадолго. Теперь нужно заглянуть к Катрин, а после заняться самыми необходимыми вещами. Собрать все чертежи, наработки, модели и инструкции, над которыми пришлось корпеть последние годы.

Рейнхольд растерся жестким полотенцем и с мрачным видом изучил свое измученное отражение, под глазами которого пролегли огромные черные круги. Да, пройдет немного времени и поездка в РИО понадобится ему самому. Вот это будет действительно забавно.

– Обхохочешься, – мрачно сказал он сам себе, переодеваясь в домашнее, – Просто животики надорвешь.

Комната Катрин была самой дальней. Когда-то это была ее детская, но теперь она превратилась в настоящую больничную палату, где по стенам свисали провода, горели мониторы, светились экраны и слышался равномерный тихий гул. Электричество поддерживало жизнь в этом маленьком изувеченном ужасной аварией хрупком теле, снабжая кровь кислородом, поднимая и опуская грудную клетку, заставляя сердце дробно стучать, хоть и через силу.

Проклятый черный джип, вылетевший с проезжей части не просто ударил ее капотом – он впечатал ее в дерево, а потом, протащил Катрин по инерции еще десять метров, превратив ее позвоночник в настоящее крошево. Что стало с тем ублюдком, что был за рулем? Как там его звали? Кажется, Альфред Батуум. Торчащие во все стороны седые космы и татуировка в виде черепа на правой щеке запомнились ему навечно. Что там у него? Пожизненное? Инъекция? Электрический стул? Да, как бы не сложилась его судьба, он все равно легко отделался. В отличие от Катрин. Разрывы внутренних органов (топор мясника и то рубит гуманнее), повреждение черепа (будто кто-то наступил стальным сапогом на скорлупу гнилого ореха), открытые и закрытые переломы (кости, похожие на стебельки измятой травы, торчащие из белой кожи) – Рейнхольд всегда содрогался от воспоминаний, когда переступал порог бывшей детской комнаты. Сложенные аккуратной горкой любимые игрушки Катрин смотрели на него из всех углов, заставляя сжиматься сердце. Но он так и не сумел избавиться от них, хотя и трижды пытался. Может быть, люди из Клиники сделают это за него? На самом деле, это было бы просто чудесно.

После развода стало еще тяжелее. Мелисса ушла. Как потом стало известно, укатила с новым мужем куда-то на восток. Оригинальная реакция на трагедию, но Рейнхольд не удивился. После катастрофы его вообще мало что могло удивить, а еще меньше – тронуть за душу. Он несколько минут стоял на пороге, разглядывая перебинтованное крохотное тело дочери за прозрачной пластиковой перегородкой, после чего рискнул сделать несколько осторожных шагов – таких аккуратных и тихих, словно боялся ее разбудить.

Он остановился возле кровати, больше похожей на высокотехнологичный гроб, придуманный сумасшедшим художником, опустился в небольшое кресло, чтобы видеть лицо Катрин, на которое падал мертвенный белый свет.

– Здравствуй, любимая, – сказал он, пытаясь справиться с эмоциями, которые волнами накатывали на него, вставая поперек горла, – Не волнуйся, папа дома.

Переход с четырнадцатого этажа на тринадцатый занимает у меня больше десяти минут: я жду возле одной из кривых колонн, пока рой бледных тусклых бабочек разлетится в стороны. Жирандоли здесь почти потухли, и тлеют всего две свечи, но пол завален тлеющими мотыльками, точно залит жидким огнем. Не люблю это место. Во-первых, мне жаль бабочек, а во-вторых, об их пылающие крылья можно сильно обжечься. Прадедушка Ганс давно обещал вывести этих тварей из всех уголков Дома, но пропал, так и не взявшись за дело.