– Нет, конечно нет, – сказал доктор Дарувалла.

В ночном воздухе до них доносились крики большой обезьяны и удары трости Кунала. И когда играл оркестр, хорошо ли, плохо ли, миссионер и дети были благодарны за это музыкантам.

Если у Гаутама бешенство, то обезьяна умрет; лучше бить его на случай, если он все-таки не бешеный и выживет, – такова была философия Кунала. Что касается лечения Мартина Миллса, доктор Дарувалла считал, что самое мудрое – это допустить, что у шимпанзе бешенство. Пока же дети смеялись на тем, что происходило на арене.

Когда один из львов в ярости помочился на табурет, а затем ступил в лужу, Мадху и Ганеш засмеялись. Однако Фаррух чувствовал себя обязанным напоминать колченогому мальчику, что мойка этого же табурета может стать первой его работой.

Был, конечно, и «Танец с павлином» – две маленькие девочки исполняли, как всегда, роли павлинов, – и сценарист подумал, что его персонаж Пинки должна быть в костюме павлина, когда вырвавшийся из клетки лев убивает ее. Фаррух подумал, что лучше, если лев убьет ее, поскольку принимает ее за павлина. Так более пронзительно… больше сочувствия ко льву. Таким образом, сценарист подтвердил бы свое давешнее предположение, что беспокойные львы в узком проходе нервничали, потому что выступали следующими и видели соблазнительно близко от себя девочек-павлинов. Когда Кислотник подберется со своей кислотой к запертой клетке, лев, который вырвется, будет взбудоражен. Бедная Пинки!

После «Прогулки по небу» артистку вызвали на бис. Миссис Бхагван не стала подниматься до самого верха шатра, чтобы повторить прогулку, которая не особо впечатлила зрителей. Она поднялась наверх лишь для того, чтобы повторить свой спуск на зубнике^[100], прикрепленном к трапеции. Публике понравилась трапеция с зубником; точнее, им понравилась шея миссис Бхагван. У нее была очень мускулистая шея, накачанная благодаря всем этим трапециям с зубниками, и, когда она спускалась во вращении с самого верха, крепко сжав зубами зубник, мышцы ее шеи вздувались под то зеленым, то золотым лучом прожектора.

– Я мог бы это сделать, – прошептал Ганеш доктору Дарувалле. – У меня сильная шея. И крепкие зубы, – добавил он.

– А я полагаю, что ты мог бы висеть и ходить вниз головой, – ответил доктор. – Ты должен жестко держать обе ступни под прямым углом – твои лодыжки держат весь твой вес.

Сказав эти слова, Фаррух понял свою оплошность. Раздавленная ступня калеки окончательно срослась с его лодыжкой, образовав идеальный прямой угол. Для него было бы нетрудно держать эту ногу жестко под прямым углом.

На арене тем временем начинался идиотский финальный номер – шимпанзе и клоуны-карлики раскатывают на мопедах. Шимпанзе, возглавлявший процессию, был одет как молочник из штата Гуджарат, что нравилось местной публике. Колченогий мальчик безмятежно улыбался в полутьме.

– Значит, мне придется тренировать только здоровую ногу – это вы хотите сказать? – спросил он.

– Я хочу сказать, Ганеш, что твоя работа – это вытирать львиные ссаки и убирать слоновье дерьмо. И может, если тебе повезет, – добавил Фаррух, – ты получишь работу на кухне.

Теперь, как и в начале представления, на арену вышли пони и слоны, и оркестр заиграл громче – невозможно было слушать, как избивают Гаутаму. Мадху за все это время ни разу не обмолвилась ни об одном номере: «Я могла бы это сделать», тогда как мальчик-калека мысленно уже представлял, как он ходит вверх ногами под куполом цирка.

– Там наверху, – сказал Ганеш доктору Дарувалле, указывая на купол шатра, – я смогу ходить не хромая.

– Даже не думай об этом, – сказал доктор.

Однако сам сценарист не переставал думать о том же самом, поскольку это могло бы стать отличным финалом картины. После того как лев убивает Пинки, а Кислотник получает по заслугам (может, кислота случайно прольется на промежность злодея), Ганеш понимает, что его не оставят в цирке, если от него не будет там никакого проку. Никто не верит, что он может исполнить «Прогулку по небу». Суман не будет давать уроки мальчику-калеке, а Пратап не позволит ему тренироваться на лестнице, установленной в палатке артистов. Единственное, где он может научиться «Прогулке по небу», – это главный шатер. Если он собирается попробовать, он должен взобраться на реальное устройство и исполнить все по-настоящему на высоте восьмидесяти футов без страховочной сетки.

Какая великолепная сцена! – подумал сценарист. В предрассветном тумане мальчик выскальзывает из палатки поваров. Никто не видит, как он взбирается по веревке трапеции к самому куполу шатра.

«Если я упаду, то это смерть, – звучит его голос за кадром. – Если никто не увидит, как ты умер, никто и не помолится за тебя». Отличная реплика! – подумал Дарувалла, хотя и усомнился в ее правдоподобии.

Камера находится внизу, в восьмидесяти футах под мальчиком, когда он повисает вниз головой на лестнице; он держится за нее обеими руками, продевая вначале здоровую, затем больную ногу в первые две петли. Всего на лестнице восемнадцать петель, и для выполнения номера надо сделать шестнадцать шагов. «А теперь нужно отпустить руки, – раздается за кадром голос Ганеша. – Не знаю, в чьих я буду руках».

Мальчик перестает держаться руками за лестницу и повисает на ступнях ног. (Весь фокус в том, чтобы начать раскачиваться, инерция от раскачивания позволяет вам шагнуть вперед – по шагу зараз, вынимая ступню из петли и вставляя в следующую, продолжая раскачиваться. И не прекращать движения, уверенно продвигаясь вперед.) «Я думаю, бывает момент, когда ты должен решить, кто ты и откуда», – говорит за кадром голос мальчика. Теперь камера приближается к нему с расстояния восьмидесяти футов. Крупный план его ног. «В этот момент тебя больше никто не держит, – говорит голос за кадром. – В этот момент все ходят по небу».

Потом в ином ракурсе мы видим повара – он обнаружил, чем занимается Ганеш; повар замер, задрав голову, – он считает шаги. В главном шатре появляются другие артисты – Пратап Сингх, Суман, карлики-клоуны (один из них все еще чистит на ходу зубы). Их взгляды следуют за мальчиком-калекой, и все считают – они знают, сколько всего шагов в «Прогулке по небу».

«Пусть считают, – произносит за кадром голос Ганеша. – Я говорю себе, что просто иду, я не думаю, что иду по небу, я думаю, что просто иду. В этом мой маленький секрет. Никто другой не возгордится тем, что он просто идет. Никто больше не придаст этому значения. Но для меня мысль просто идти – она очень особенная. Я говорю себе, что я иду, а не хромаю».

Неплохо, подумал доктор Дарувалла. Позже там должна быть сцена с мальчиком уже в цирковом костюме – в трико, расшитом сине-зелеными блестками. Когда он опускается на трапеции, вращаясь в свете прожекторов, сверкающие блестки отражают свет. Ганеш не должен коснуться ногами земли. Вместо этого он попадает в распростертые объятия Пратапа Сингха. Пратап поднимает мальчика над восхищенной толпой, а потом убегает с арены с мальчиком на руках. Никто не должен видеть хромоты прошедшего по небу мальчика-калеки.

Это вполне может сработать, подумал сценарист.

После представления им удалось найти припаркованный Раму «лендровер», но только не самого Раму. Для поездки по городу к муниципальной гостинице четырем пассажирам потребовались два рикши. Мадху и Фаррух ехали за рикшей, который вез Ганеша и Мартина Миллса. Дарувалла не терпел этих рикшей на трехколесных велосипедах; старый Лоуджи как-то заявил, что в трехколесном рикше смысла не больше, чем в мопеде, буксирующем садовое кресло. Однако Мадху и Ганеш наслаждались поездкой. Пока рикша раскачивался из стороны в сторону, Мадху одной рукой крепко ухватилась за колено Фарруха. Доктор Дарувалла заверил себя, что в этом нет ничего сексуального – обычное прикосновение ребенка. Другой рукой девочка помахала Ганешу. Глядя на нее, Фаррух подумал, что, возможно, с девочкой будет все в порядке и все у нее получится.