Шимпанзе был старым самцом по имени Гаутам, потому что еще малышом он демонстрировал удивительное сходство с Буддой – он мог часами сидеть в одной и той же позе и смотреть в одну точку. С возрастом Гаутам расширил свои медитативные возможности, включив сюда несколько повторяющихся трюков; переднее сальто на спине лошади было всего лишь одним из них. Гаутам мог повторять его без устали – неслась ли лошадь галопом или стояла неподвижно, шимпанзе всегда попадал в седло. Тем не менее свое переднее сальто, равно как и другие трюки, он исполнял со все меньшим энтузиазмом. Его тренер, Кунал, объяснял эмоциональный спад Гаутама тем, что он увлекся юной шимпанзе Мирой. Мира была новичком в «Большом Голубом Ниле», и Гаутам подчас отвлекался на нее в самый неподходящий момент.
Если Гаутам видел Миру, исполняя свое сальто, он промахивался не только мимо седла, но и мимо лошади. Поэтому Мира ехала верхом на лошади в самом конце процессии животных, вышагивающих вокруг главного шатра перед парадным появлением на манеже. Только во время разминки в крыле старый шимпанзе мог увидеть Миру; ее держали возле слонов, потому что Гаутам их боялся. Словно в состоянии транса, большой шимпанзе смотрел на нее издалека, ожидая, когда поднимется занавес и заиграет музыка, открывающая представление, и этого взгляда на Миру было ему достаточно. Механически он делал первые сальто, как бы под воздействием слабых ударов электрического тока примерно с пятисекундными интервалами. Краем глаза Гаутам отмечал, что Мира далеко, однако ее присутствие обеспечивало ему мирный настрой.
Гаутам был крайне недоволен, если что-то заслоняло от него Миру. Только Куналу можно было стоять между шимпанзе и его взглядом, направленным на Миру. Кунал никогда не находился возле Гаутама без трости в руке. Гаутам был крупным для шимпанзе, Кунал говорил, что самец весил сто сорок пять фунтов и был ростом почти пять футов.
Проще говоря, Мартин Миллс оказался не в том месте и не в то время. После этого нападения Кунал предположил, что Гаутам мог принять миссионера за еще одного самца-шимпанзе. Мартин не только перекрыл Гаутаму вид на Миру – Гаутаму могло показаться, что миссионер ищет любви Миры, потому что Мира была очень привлекательной самкой, и ее дружелюбие (к самцам шимпанзе) регулярно приводило Гаутама в бешенство. Что касается того, почему Гаутам мог ошибочно принять Мартина Миллса за обезьяну, Кунал предположил, что бледность кожи схоласта, несомненно, поразила Гаутама как что-то неестественное для человека. Если цвет кожи Мартина был в новинку для людей Джунагадха, которые таращились на него, сидящего в проезжающем «лендровере», и старались пощупать, то Гаутам едва ли был более знаком, чем они, с бледноликостью, которой был отмечен и Мартин. Поскольку, с точки зрения Гаутама, Мартин Миллс не был похож на человека, обезьяна, вероятно, посчитала миссионера самцом шимпанзе.
Руководствуясь примерно такой логикой, Гаутам прервал свои передние сальто на спине лошади. Взвизгнув, шимпанзе обнажил клыки, затем прыгнул через круп одной лошади и через спину другой и опустился на плечи и грудь Мартина, навзничь повалив миссионера. Далее Гаутам наискось вонзил зубы в шею удивленного иезуита – Мартину повезло, что он прикрыл горло рукой, но это означало, что его рука тоже оказалась укушена. Когда все кончилось, у Мартина на шее осталась глубокая колотая рана и еще одна – резаная – рана от основания кисти до подушечки большого пальца; у миссионера также пропал и кусочек правой мочки уха. Гаутам был слишком сильным, чтобы его можно было отогнать от сопротивляющегося схоласта, но Куналу это удалось с помощью трости. Все это время Мира кричала; трудно было понять, что означали ее крики – вознаграждение за любовь или осуждение.
Дискуссия о том, была атака спровоцирована расовой нетерпимостью шимпанзе или сексом либо тем и другим, продолжалась на протяжении всего позднего представления. Мартин Миллс не дал доктору Дарувалле заняться раной до завершения спектакля; иезуит настаивал на том, чтобы дети извлекли ценный урок из его стоицизма, который доктор считал глупостью в духе «шоу-должно-продолжаться»[99]. И Мадху, и Ганеш все время отвлекались на остаток мочки уха миссионера и на прочие кровавые свидетельства страшных укусов, от которых пострадал фанатик, – Мадху почти не смотрела на арену. Однако Фаррух уделял представлению самое пристальное внимание. Доктор был не против того, чтобы миссионер покровоточил. Доктор Дарувалла не хотел пропустить цирковое зрелище.
Отличное окончание
Лучшие выступления были заимствованы у «Большого Королевского», в частности номер под названием «Велосипедный вальс», для которого оркестр исполнял «Желтую розу Техаса». Тонкая, мускулистая и, без сомнения, очень сильная женщина исполнила «Прогулку по небу» в быстром темпе, двигаясь как автомат. Зрители за нее не переживали – хотя у нее не было страховочной сетки, никто не испытывал страха, что она может упасть. Тогда как Суман из «Королевского» выглядела красивой и хрупкой – какой и должна быть молодая женщина, висящая вниз головой на высоте восьмидесяти футов, – исполнительница этого номера в «Большом Голубом Ниле» напоминала робота средних лет. Ее звали миссис Бхагван, и Фаррух узнал в ней ассистентку метателя ножей; к тому же она была его женой.
В номере «Метание ножей» миссис Бхагван была распростерта на деревянном колесе; колесо было разрисовано как мишень – живот миссис Бхагван закрывал центр мишени. Во время исполнения номера колесо вращалось все быстрее и быстрее, и мистер Бхагван метал ножи в свою жену. Когда колесо останавливалось, ножи торчали по всему деревянному кругу, не оставляя ни одного живого места, кроме распластанного тела миссис Бхагван, которое было в целости и сохранности.
Другим номером, в котором специализировался мистер Бхагван, был «Проходящий слон», – его исполняли почти все цирки Индии. Мистер Бхагван лежит на арене, зажатый между матрасами, поверх которых доска; слон идет по этой доске, по груди мистера Бхагвана. Фаррух заметил, что это был единственный номер, про который Ганеш не сказал, что он может этому научиться, хотя искалеченная нога не помешала бы мальчику лежать под ступающим сверху слоном.
Однажды, когда у мистера Бхагвана была острая диарея, миссис Бхагван заменила своего мужа в номере «Проходящий слон». Но женщина была слишком худой для наступающего на нее слона. В результате у нее началось внутреннее кровотечение, и даже когда она выздоровела, она уже не была прежней; из-за слона изменились и ее пищевой рацион, и ее характер.
Про миссис Бхагван Фаррух понял, что ее вариант «Прогулки по небу» и ее ассистирование в номере с метанием ножей представляли собой одно и то же; тут не было ни особого обретенного мастерства, ни даже переживаемой драмы – тут была механическая покорность своей судьбе. Неверно брошенный нож ее мужа или падение с высоты восемьдесяти футов – для нее это было одно и то же. Миссис Бхагван была роботом, полагал доктор Дарувалла. Возможно, по вине прошедшего над ней слона.
Мистер Дас подтвердил наблюдения Фарруха. Ненадолго подойдя к ним, чтобы извиниться за жестокое нападение Гаутама и добавить свои соображения к рассуждениям доктора и иезуита относительно расизма обезьяны и (или) ее сексуальной ревности, мистер Дас объяснил бледное выступление миссис Бхагван последствием того номера со слоном.
– Но в других отношениях это даже лучше, потому что теперь она замужем, – признал мистер Дас. Перед своим замужеством миссис Бхагван горько жаловалась на свой менструальный цикл – на то, что висеть вниз головой и истекать кровью страшно неудобно. – И до того как она вышла замуж, ей, конечно, было неприлично использовать тампон, – добавил мистер Дас.
– Нет, конечно нет, – ужаснувшись, сказал доктор Дарувалла.
Когда между номерами наступал перерыв, довольно частый здесь, или когда между выступлениями артистов замолкал оркестр, было слышно, как наказывают шимпанзе. Мистер Дас объяснил, что Кунал «дисциплинирует» Гаутама. В некоторых городах, где гастролировал «Большой Голубой Нил», среди зрителей могли оказаться другие белые мужчины; нельзя было позволить Гаутаму думать, что с белыми мужчинами можно честно выяснять отношения – кто кого.
