Мартин Миллс подумал, что, раз он в поле зрения стюарда, ему следует использовать полотенце. Он попытался вытереться с таким видом, как если бы всегда поступал подобным образом после акта мочеиспускания, но, поскольку такая процедура была ему в новинку, бумажное полотенце зацепилось за его пенис, а затем упало в писсуар. Что полагалось делать в случае такого промаха? – озадачился Мартин. Пронзительный взгляд стюарда был устремлен на иезуита. Словно по вдохновению, Мартин Миллс вытянул несколько чистых бумажных полотенец и, удерживая их между большим пальцем и перевязанным указательным, вынул то, что уронил в писсуар. Покраснев, он бросил бумажный комок в серебряное ведро, которое внезапно накренилось и чуть не опрокинулось; миссионеру пришлось удержать его обеими руками. Мартин попытался ободряюще улыбнуться мистеру Сетне, но тут осознал, что поскольку он схватил серебряное ведро обеими руками, то забыл спрятать в штаны свой пенис. Может быть, именно поэтому старый управляющий отвел взгляд.

Когда Мартин Миллс покинул мужскую комнату, мистер Сетна обошел стороной писсуар миссионера; стюард помочился на максимальном удалении от того места, где мочился больной актер. У него определенно болезнь, передаваемая половым путем, подумал мистер Сетна. Стюард никогда еще не был свидетелем такого нелепого примера мочеиспускания. Он не мог себе представить медицинскую необходимость того, чтобы вытирать пенис каждый раз после исполнения малой нужды. Старый стюард не знал наверняка, поступал ли кто-нибудь из даквортианцев так же, как Мартин Миллс. Долгие годы мистер Сетна предполагал, что бумажные полотенца предназначены для вытирания рук. И теперь, вытирая руки, мистер Сетна аккуратно положил свое полотенце в серебряное ведро, с сожалением размышляя о судьбе Инспектора Дхара. Некогда полубог, а теперь больной. Впервые с тех пор, как он вылил горячий чай на голову того хлыща в парике, мир предстал перед мистером Сетной как правильный и справедливый.

Пока Мартин Миллс экспериментировал с писсуаром, доктор Дарувалла, сидя в карточном зале, понял, почему дети испытывали такие трудности, когда их пытались научить игре в «сумасшедшие восьмерки» или любой другой карточной игре. Их никто не учил цифрам; они не только не умели читать, но не могли и считать. Доктор выставлял пальцы в соответствии с играющей картой – три пальца для тройки червей, – когда Мартин Миллс вернулся из мужской комнаты, все еще отмеченный листиком мяты между передними зубами.

Не убоюсь зла

Самолет на Раджкот взлетел в семнадцать часов десять минут, почти на восемь часов позднее запланированного времени. Это был видавший виды «Боинг-737». Поблекшую надпись на фюзеляже еще можно было прочесть – СОРОК ЛЕТ СВОБОДЫ.

Доктор Дарувалла быстро подсчитал, что самолет впервые был введен в эксплуатацию в Индии в 1987 году; где он летал до этого, можно было только догадываться.

Их вылет еще подзадержался из-за того, что мелким чиновникам понадобилось конфисковать швейцарский армейский нож Мартина Миллса как оружие потенциального террориста. Пилот самолета положил это «оружие» в свой карман, чтобы вернуть его Мартину по прилете в Раджкот.

– Ну, я-то полагаю, что больше никогда нож не увижу, – сказал миссионер. Он произнес эти слова не как стоик, а скорее как мученик.

Фаррух, не теряя времени, стал поддразнивать его.

– Зачем он вам? – сказал доктор. – Вы ведь приняли обет бедности, не так ли?

– Я знаю, что́ вы думаете о моих обетах, – ответил Мартин. – Вы думаете, что, раз я принял обет бедности, у меня не должно быть привязанности к материальным вещам. К этой рубашке, например, или к моему ножу, к моим книгам. И вы думаете, что если я принял целомудрие, значит я должен быть свободен от сексуального желания. Но вот что я вам скажу: я сопротивлялся обязательству стать священником не только из-за любви к каким-то моим вещам, но и потому, что был влюблен, – так мне казалось. Целых десять лет я был охвачен страстью. Я не только страдал от сексуального желания – я был сексуально одержим. Я абсолютно не мог выбросить этого человека из головы. Вас это удивляет?

– Да, – смиренно признал доктор Дарувалла.

Кроме того, он боялся исповедей этого психа в присутствии детей, но Ганеш и Мадху были слишком увлечены предстартовыми маневрами самолета и не обращали ни малейшего внимания на их разговор.

– Я продолжал преподавать в этой жалкой школе, где моими учениками были уголовники, и все потому, что я должен был проверить себя, – сказал Мартин Миллс доктору Дарувалле. – Объект моего желания был там. Если бы я уехал, убежал, я бы никогда не узнал, есть ли у меня силы противостоять такому искушению. И потому я остался. Я заставил себя максимально приблизиться к этому человеку, только чтобы увидеть, есть ли у меня мужество противостоять такому притяжению. Но я знаю, что́ вы думаете о священническом отречении. Вы думаете, что священники – это люди, которые просто не испытывают обычных желаний или испытывают их не так сильно, как вы.

– Я вам не судья! – сказал доктор Дарувалла.

– Нет, вы судья, – ответил Мартин. – Вы думаете, что вы знаете обо мне все.

– Кто этот человек, в которого вы были влюблены?.. – начал доктор.

– Это был один из школьных учителей, – ответил миссионер. – Я был искалечен желанием. Но я держал объект моего желания вот на таком расстоянии от себя! – И тут подвижник вытянул руку перед своим лицом. – В конце концов притяжение уменьшилось.

– Уменьшилось? – повторил Фаррух.

– Либо притяжение ушло, либо я преодолел его, – сказал Мартин Миллс. – В конце концов я выиграл.

– Что вы выиграли? – спросил Фаррух.

– Не свободу от желания, – заявил будущий священник. – Это больше похоже на свободу от страха желания. Теперь я знаю, что могу противостоять этому.

– А что с ней? – спросил доктор Дарувалла.

– С ней? – сказал Мартин Миллс.

– Я имею в виду, каковы были ее чувства к вам? – спросил его доктор. – Возможно, она даже знала о ваших чувствах к ней?

– К нему, – ответил миссионер. – Это был он, а не она. Вы удивлены?

– Да, – солгал доктор.

Что его удивило, так это то, насколько он не был удивлен исповедью иезуита. Доктор был расстроен, не понимая почему; Фаррух испытывал сильную тревогу, не зная ее причины.

Но самолет стал выруливать на взлетно-посадочную полосу, и одного его грохота было достаточно, чтобы Мадху запаниковала; она сидела через проход от доктора Даруваллы и миссионера и теперь захотела пересесть к доктору. А Ганеш, устроившийся в кресле у окошка, был счастлив. Замешкавшись, Мартин Миллс поменялся местами с Мадху – иезуит сел рядом с восхищенным мальчиком, а девочка-проститутка проскользнула через проход в кресло рядом с Фаррухом.

– Не бойся, – сказал ей доктор.

– Я не хочу в цирк, – сказала девочка; отвернувшись от окошка, она смотрела вниз, в проход.

Она была не одинока в том, что летела первый раз в жизни; похоже, для половины пассажиров это было внове. Впереди поднялась рука, чтобы настроить струю воздуха над головой, и тут же еще тридцать пять рук занялись тем же. Несмотря на неоднократное объявление, что ручную кладь следует разместить под сиденьями, пассажиры продолжали запихивать свои тяжелые сумки наверх, на полки, которые, по словам бортпроводника, предназначались для головных уборов, хотя таковых было лишь несколько на борту. Возможно, виной тому была большая задержка с вылетом, но в салоне было много мух – они относились с абсолютным равнодушием к перевозбужденным пассажирам. Кого-то уже рвало, хотя они еще не взлетели. В конце концов «боинг» оторвался от земли.

Колченогий мальчик верил, что он может летать. Ему представлялось, что это он поднял самолет в воздух. Маленький нищий, если ему скажут, будет ездить верхом на львах; он будет сражаться с тигром, подумал доктор Дарувалла. Вдруг доктор испытал страх за калеку! Ганеш будет подниматься на вершину купола на все восемьдесят футов над ареной. Возможно, в порядке компенсации за его бесполезную ногу у мальчика были исключительно сильные руки и пальцы. Какие инстинкты защитят его? – подумал доктор, ощущая, как под его рукой дрожит Мадху; она стонала. Фаррух чувствовал грудью биение сердца в ее маленькой груди.