– Но вы не задавайте никому никаких вопросов! – внезапно воскликнул заместитель комиссара. Доктора Даруваллу задело, что на него повысили голос, однако к детективу быстро вернулась его тактичность, если не спокойствие. – Мы ведь не хотим предупредить Рахула, не так ли? – сказал Пател так, будто перед ним был ребенок.

Пыль, поднятая со двора, покрыла листья индийских мелий – пылью покрылись и перила балкона. Медный потолочный вентилятор в кабинете детектива, монотонно вращаясь, пытался вытолкнуть обратно за дверь клубы пылинок. Стремительные тени стрижей с хвостами вилкой время от времени чиркали по столу заместителя комиссара. Открытый глаз слона на верхней фотографии в стопке, казалось, подмечал детали, которые, как доктор чувствовал, уже никогда не забыть.

– Значит, сегодня за ланчем? – предложил детектив.

– Мне лучше завтра, – сказал доктор Дарувалла.

Необходимость передать Мартина Миллса в руки иезуитов Святого Игнатия была подходящим поводом, чтобы отложить встречу. Кроме того, он хотел поговорить с Джулией и найти время, чтобы рассказать все Дхару, – тому предстоит ланч в компании с некогда раненной хиппи. Фаррух полагал, что Джон Д., с его исключительной памятью, мог что-то еще знать о Рахуле.

– Завтра так завтра, – сказал заместитель комиссара, хотя он был явно разочарован.

Слова его жены, какими она описала Рахула, не выходили у него из головы. Он помнил о крупных руках Рахула, державших большие груди его жены, о высоких, красивой формы грудях Рахула, которые Нэнси ощущала своей спиной, а также о маленьком шелковистом мальчишеском пенисе, который Нэнси ощущала своими ягодицами. Нэнси говорила, что Рахул был полон наглости, насмешки, издевки – несомненно, изощренности и, вероятно, жестокости.

Поскольку доктор Дарувалла только приступил к сочинению письменных показаний на Рахула Рая, испытывая при этом явные проблемы, детектив не мог оставить его одного.

– Пожалуйста, опишите мне Рахула одним словом, – попросил Пател Фарруха. – Первым, какое придет вам на ум. Мне просто интересно, – добавил детектив.

– Наглый, – ответил доктор.

По лицу детектива было видно, что этого ему недостаточно.

– Пожалуйста, что-нибудь еще, – сказал детектив.

– Высокомерный.

– Это ближе, – заметил Пател.

– Рахул над всеми издевается, – пояснил Фаррух. – Он снисходит до вас, он дразнит, он третирует вас с каким-то утонченным самодовольством. Как и у его покойной тетки, его оружие – это изощренность. Я думаю, по сути он жестокий человек.

Доктор замолчал, поскольку детектив, сидящий за столом, закрыл глаза и заулыбался. Все это время заместитель комиссара полиции Пател перебирал по столу пальцами, будто печатал еще один отчет, однако пальцы его опускались не на клавиши пишущей машинки. Детектив снова разложил фотографии – они заполнили весь стол, – и пальцы застучали по головам насмешливых слонов, попадая по пупкам убитых проституток… по всем этим вечно подмигивающим глазкам.

Из кабинета под балконом кто-то кричал, что говорит правду, а полицейский спокойно возражал, миролюбиво повторяя одно и то же слово «ложь». Со двора из-за огороженной площадки для собак раздавались соответствующие звуки – это лаяли полицейские собаки.

Закончив писать свои показания о Рахуле, доктор Дарувалла вышел на балкон, чтобы взглянуть на гавкающих собак. Солнце позднего утра ярко освещало двор, и полицейские собаки, одни доберманы, разлеглись в единственном тенистом углу своего питомника – деревья мешали Фарруху рассмотреть их. Однако на балконе стояла маленькая клетка, выстланная газетой, и доктор опустился на колени, чтобы поиграть со щенком добермана, пленником этого переносного узилища. Щенок завертелся и заскулил, требуя внимания Фарруха, просунул свою гладкую темную мордочку сквозь прутья решетки и лизнул руку доктора – его острые как иголки зубы покусывали пальцы доктора.

– Ты хорошая собака? – спросил щенка Фаррух.

Вокруг глупых глаз щенка были ржаво-коричневые пятна, знак породы, которую предпочитала для работы полиция Бомбея, – гладкошерстный доберман не боится жары. Это крупные, мощные и быстрые собаки, у них хватка и стойкость терьера, хотя по уму доберманы уступают немецким овчаркам.

На балкон из соседнего кабинета, откуда доносился стук по крайней мере трех пишущих машинок, вышел молодой офицер младшего звания, и этот юный представитель полиции сердито отчитал доктора Даруваллу в том смысле, что «испорченного» щенка добермана невозможно дрессировать для выполнения полицейских задач, что нельзя относиться к будущей полицейской собаке как к домашнему любимцу. Когда кто-то так резко заговаривал с ним на хинди, доктор просто цепенел – он плохо владел этим языком.

– Извините меня, – сказал по-английски доктор Дарувалла.

– Нет, это не вам нужно извиняться! – внезапно воскликнул кто-то. Это из кабинета на балкон вышел заместитель комиссара полиции Пател, держа в руке показания Фарруха. – Играйте, играйте со щенком сколько хотите! – рявкнул Пател.

Юный офицерский чин осознал свою ошибку и быстро извинился перед доктором Даруваллой.

– Виноват, сэр, – сказал он, но, прежде чем он юркнул обратно в свой кабинет к безопасному стуку пишущих машинок, детектив Пател облаял его:

– Это ты должен извиниться за то, как ты разговариваешь с моим свидетелем!

Так я, оказывается, «свидетель», внезапно осознал Фаррух. Доктор сделал небольшое состояние, высмеивая полицейских, – а теперь оказалось, что он был в полном неведении относительно таких тривиальных вещей, как иерархия среди них.

– Продолжайте – играйте со щенком! – повторил Пател доктору, так что Фаррух снова повернулся к доберману.

Поскольку собачонок только что наложил до странности большую кучу на подстеленную газету, доктор обратил на это внимание. Тут до доктора Даруваллы и дошло, что под щенком сегодняшний номер газеты «Таймс оф Индиа» и что доберман попал прямо на обзор фильма «Инспектор Дхар и Башни Молчания». Это была скверная рецензия, настолько враждебная, что мрачное впечатление от нее, казалось, только крепло из-за вони собачьего дерьма.

Куча позволяла прочесть только часть отзыва, однако и этого было достаточно, чтобы взбесить Фарруха. Там был даже дурацкий выпад насчет того, что у Дхара проблемы с весом. Обозреватель ерничал, что, дескать, Инспектор Дхар слишком накачался пивом, дабы оправдать утверждение киностудии, что Дхар – это Чарльз Бронсон Бомбея.

По шелесту страниц за спиной доктор догадался, что заместитель комиссара закончил знакомство с его письменными показаниями. Детектив Пател стоял неподалеку и видел, что читает Фаррух, – он и застелил клетку этой газетой.

– Боюсь, что это не очень хорошая рецензия, – заметил заместитель комиссара полиции.

– Хороших я не встречал, – сказал Фаррух.

Вслед за Пателом доктор вернулся в кабинет. Он чувствовал, что детектив не очень-то удовлетворен его письменными показаниями.

– Садитесь, – сказал детектив Пател, но, когда доктор двинулся к стулу, на котором прежде сидел, детектив взял его за руку и повел вокруг стола. – Нет-нет. Садитесь на мое место!

Так Фаррух уселся в кресло заместителя комиссара. Оно было выше, чем стул, отсюда было легче рассмотреть фотографии убитых проституток – или, скажем, труднее игнорировать. Доктор вспомнил день на Чоупатти-Бич, когда маленького Джона Д. так напугали праздничная толпа и головы слонов, которых тащили в море. «Они топят слонов! – кричал малыш. – Теперь слоны рассердятся!»

В своих письменных показаниях Фаррух заявил, что все телефонные звонки-угрозы, касающиеся смерти его отца, шли от Рахула, – на это указывал женский голос, пытающийся звучать как мужской, что соответствовало голосу Рахула, кем бы он ни стал в результате. Двадцать лет назад голос Рахула еще находился в стадии становления, поскольку не определился с точки зрения половой принадлежности. Но хотя Пател нашел это соображение интересным, детектива не устроил вывод доктора Даруваллы о том, что Рахул был убийцей старого Лоуджи. Для этого надо было иметь слишком богатое воображение – тут была большая натяжка. Такого рода домысел подрывал правдоподобность письменных показаний доктора и сводил их, по мнению заместителя комиссара, к «профанации».