Относительно Ивана Грозного любопытна его характеристика в Русском Хронографе XVII века, известном под именем Кубасова: «Царь Иван образом нелепым очи имея серы, нос протягновен и покляп, возрастом велик бяше, сухо тело имея, плеща имея высоки, груди широки, мышцы толстые, муж чудного рассуждения, в науке книжного научения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен, на рабы своя от Бога данныя ему жестокосерд вельми и ко пролитию крови и на убиение дерзостен и неутолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби и многия грады своя поплени и многия святительские чипы заточи и смертию немилостивою погуби и иная многая содея над рабы своими, жен и девиц блудом оскверни. Той же царь Иван многая благая сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища своего не оскудно подаваше. Таковой бо бе царь Иван». («Русс. Достоп. I.». «Изборник» Лпдр. Попова. 313). Проф. Ключевский указывает, что вошедшие в Хронограф Кубасова повествование о Смутном времени вместе с характеристикой последних царей московских принадлежит кн. Ив. М. Катыреву-Ростовскому («Боярская дума». Стр. 375. Примечание). Замечательно, что составитель так наз. второй редакции Русского Хронографа, писавший в первой четверти XVII века и, следовательно, близкий ко времени Грозного, уже ясно разделяет его царствование на две резко отличные друг от друга эпохи, разграниченные смертью Анастасии. После сей смерти «аки чужая буря велия припаде к тишине благосердия его, и не вем како превратися многомудренный его ум на нрав яр, и нача сокрушати от сродства своего многих, тако же и от вельмож синклитства своего, во истину бо сбыться еже в притчах реченное: яко парение похоти пременяет ум незлобив. Еще же и крамолу междоусобную возлюби, и во едином граде едины люди на другие пусти и прочая опричиненныя нарече, другие же собственны себе учини, земщиною нарече. И сицевых ради крамольств сына своего болшаго царевича Ивана… от ветви жития отторгну». (Изборн. А. Попова, стр. 183).
Англичанин Горсей так описывает личность Грозного: «Царь Иван Васильевич был красивой и величественной наружности, с пригожими чертами лица, с высоким челом. Голос имел пронзительный. Был настоящий Скиф: быстр умом, кровожаден, не знал милосердия; действовал во всем своим разумом: сам вел дела внешней политики, сам заведывал внутренним устройством государства». Сказания англичанина Горсея. Юрия Толстого (Отеч. Зап. 1859. Сентябрь). В числе совеременников Ивана IV был некто Ивашка Пересветов, написавший царю грамоту, или эпистолу, в которой он обращается к Иоанну с советом соблюдать строгость. (См. у Карамз. IX, прим. 849, и в «Изборнике» А. Попова). Высказанное прежде мнение, что эта эпистола подложная, не оправдывается. О ней см. далее в прим. 84.
Разнообразные мнения о Грозном русских исторических писателей и собственный свой взгляд изложены К. Н. Бестужевым-Рюминым в Москов. Вед. 1856 г., №№ 46, 54, 59; а потом в журн. Заря 1871 г. № 3, ив своей Русской Истории. T. II. Вып. 1-й. Изображение Грозного, каким он является под пером Карамзина, нашло себе противников отчасти в Арцыбашеве «Повестование о России», а глав, образом в Москов. профессорах: Беляеве («О служилых людях в Москов. Госуд.», собственно о боярах во Времен. Об. И. и Др. кн. 3. М. 1849 г.), Соловьеве (Истор. Рос. т. VI, преимущественно последние страницы) и Кавелине («Взгляд на юридический быт древней России». Coчинения I. 359.), которые тиранствам и опричнине Ивана IV пытаются придать разумное государственное значение, окрестив их именем борьбы с устарелыми боярскими притязаниями и вообще со старым порядком и выставив Грозного каким-то реформатором. В защиту Карамзинских воззрений против Соловьева восстал Погодин («Архив. Истор. и Практич. Свед.» 1859 г. кн. V.); он доказывает, что действительно все славное извне и полезное внутри было сделано московским правительством в период Адашева и Сильвестра, а после них царь не совершил никаких славных дел. Надобно отдать справедливость Погодину, если не все, то некоторые его возражения отличаются меткостью и исторической правдой. Любопытный разбор VI тома Истории России Соловьева, т. е. царствования I розного, был представлен и Конст. Аксаковым, одним из представителей так наз. Славянофильской школы. (Сочинения его. Г. I). Его возражения гораздо мягче Погодинских, и он является нс защитником собственно Карамзинских воззрений на то значение, какое имели Сильвестр и Адашев в царствование Грозного, а пытается проводить воззрения своей школы, напирая на се излюбленные мысли о земле, о земских соборах и единении государя прямо с народом помимо бояр. Но тут иногда критик и сам недостаточно критически относится к источникам. Так, напр., он с полным доверием ссылается на рассказ Одерборна о том, как после взятия Баторием Полоцка и Сокола дьяк Андрей Щелкалов, по поручению царя, собрал в Москве народ и произнес к нему речь, в которой сообщил о наших неудачах и постарался его успокоить, народ выслушал его речь в молчании, но женщины подняли жалобы и вопли; так что дьяку пришлось прибегнуть к угрозам. На этом единичном, иноземном и непроверенном известии критик выводит прямое заключение, что тогдашнее правительство (т. е. собственно Иван IV) «было в тесном союзе с народом и уважало народ». Можно ли сказать это именно об Иване IV, который сам выделил себя в опричнину, а земским и народным государем, хотя бы и номинально, поставил крещенного татарина Симеона Бекбулатовича? (Кстати замечу, что сей последний и по кончине Ивана IV продолжал именоваться «великим князем Тверским», как покачивает один документ 1585 года, сообщенной Тверской учен. Архивн. комиссией.) Далее К. Аксаков характеризует Ивана IV как человека, одаренного художественной природой, но безнравственного, человека без воли, руководимого только произволом. И тем не менее, подобно Соловьеву, сравнивает его с Петром Великим. К этим взглядам примыкает отчасти и характеристика Ивана IV, которую дает другой представитель Славянофильской школы, Юрий Самарин. (Его Сочинения. T. V. стр. 205, 206). После Погодина изображение Ивана IV Карамзиным нашло себе красноречивого защитника особенно в Костомарове. (Вестник Европы 1871 г. № 10).
Историческая оценка Грозного — это один из немногих пунктов моего разногласия с многоуважаемым К. Н. Бестужевым-Рюминым, который в данном случае принял сторону Соловьева против Карамзина. Между прочим, он заканчивает свой обзор царствования Грозного следующими словами: «Вспомним, что народ знает не только покорителя Казани, но и царя, который «вывел измену из Новгорода, а не вывел измены из каменной Москвы». (Русская История. T. II. Вып. I. Примечание.). Тут указание на измену есть только отголосок тех обвинений, которыми Грозный царь осыпал русских бояр и новгородцев; это простое эхо, которое встречается иногда и у наших старых книжников. Напр. Псковская летопись говорит: «и государя на гнев подвигли и за великую измену государь царь учинил опричнину, и бысть мятеж по всей земле и разделение». (П. С. P. Л. IV. 343). Но ведь мы имеем перед собой довольно подробную и документальную историю сего царствования, и никакой серьезной измены в Русской земле не находим. Не можем мы возводить в общее правило несколько отдельных случаев, вроде Курбского, когда люди бежали от тирана, спасая свое существование, и потом мстили ему. Тут следствие тиранства, а не причина его. Нет, повторяю, разумнее являются те книжники, которые просто «попущением Божиим за грехи наши и советами злых людей» объясняли бедствия опричнины и мучительства Ивана IV. (См. у Соловьева VI. в примеч. 84 ссылку на рукопись Имп. Публ. Библ. Сокращенный Временник до 1691 года).
Защитники Грозного пытаются смягчить приговор истории указанием на эпоху, которая отличалась суровыми нравами, и ссылаются на примеры других стран в то время. Но и эти ссылки мало помогают. О необычайной свирепости и мучительствах Грозного, далеко оставляющих за собой все примеры, единогласно свидетельствуют иноземные и русские источники, ему современные; свидетельствует и сам царь в своих синодиках и посланиях. Подобные свидетельства, но только отчасти, указаны в прим. 3. к T. IX у Карамзина, который совершенно основательно приравнивает Ивана IV к языческим тиранам древности, каковы Калигула, Нерон и пр. Например, вот какими словами начинает Жизнеописание Ивана Васильевича протестантский пастор Одерборн: Nemo unquam ab ulla hominum memoria, ex his, qui Regia dignitate et Summi imperii fastigio claruerunt, vel majori crudelitate, vel insigniori libidine, loanne Basilide, adversus cives et exteros est usus, т. e.: «На людской памяти никогда никто из тех, которые обличены были царским достоинством и верховной властью, не свирепствовал против своих и чужих с большей жестокостью и большим произволом, чем Иван Васильевич». И подобные отзывы проходят почти по всем современным свидетельствам! Так, другой иноземец, младший современник Грозного, Георг Паэрле, начинает свои записки о путешествии в Москву следующими словами: «В 1584 году умер свирепый мучитель Иван Васильевич, великий князь Московский, который за 34-летнее правление свое превзошел Нерона жестокостью и тиранством, Калигулу злодеяниями, Елиогабала непотребною жизнию». Сказания Современников о Димитрии Самозванце. Ч. II. Спб. 1832. Хотя русский издатель сих (казаний, Устрялов, в примечании и называет эти слова «столь несправедливым приговором» и говорит, что «в сем случае свидетельство Паэрле не имеет никакого веса» (стр. 173), но мы не знаем, насколько сие примечание не было вызвано условиями печати того времени.
