Лёнька пожал плечами: ну, Танечка так Танечка. Валерий Сергеевич иногда высказывался весьма туманно, выдавая одному ему понятные вещи как нечто само собой разумеющееся.

– Берегите её, она честная и нежная девочка. И я очень рад, что Танечку выбрали именно вы, Леонид. Вы, как мне кажется, способны на большую любовь.

Лёнька растерялся от неожиданных слов директора, не понимая, как реагировать, опустил глаза и пробормотал:

– Спасибо.

– Да, – продолжил Валерий Сергеевич уже совсем другим тоном, – есть у меня давняя мечта – скрипичный ансамбль. Я знаю, что вы бываете в школе по воскресеньям. Если завтра вы не заняты, приходите к десяти утра в актовый зал. Договорились?

В субботу, особенно ближе к вечеру, музыкалка пустела. Задерживались лишь те, кто по какой-то причине не мог много играть дома. Лёнька заходил в любую свободную комнату и занимался часами, пока баба Валя не начинала свой обход помещений перед закрытием.

Обычно Лёнька выбирал кабинет музлитературы. Свободного пространства там было не очень много из-за пианино и парт, зато на стене висела целая галерея портретов русских и зарубежных композиторов, выполненных чёрной тушью. Их перерисовал из учебников сын учительницы Анны Гавриловны, о чём она непременно сообщала каждой группе не реже трёх раз за четверть. Портреты, несомненно, несли сходство с оригиналами в учебнике, но с лёгкой руки самодеятельного художника приобрели и дополнительные черты, делавшие их более живыми и близкими Лёньке: Бах смотрел с прищуром и будто подначивал на безумства во имя музыки, Моцарт выглядел больным и усталым, как после итоговой контрольной, Мусоргский напоминал мужа соседки снизу, целыми днями сидящего в обувной мастерской около «Гастронома».

Лёнька чуть сдвинул учительский стол, чтобы освободить себе побольше пространства, достал из футляра смычок и неторопливо прошёлся по нему канифолью. Потом аккуратно вытащил скрипку.

– Знакомьтесь, это Танечка, – сообщил он портретам. Портреты церемонно кивнули. Они не удивились, что у скрипки есть имя. В отличие от Лёньки, который предыдущую скрипку, тоже полученную из рук Валерия Сергеевича, никак не называл.

Лёнька начал с простых упражнений, чтобы приноровиться к новой длине грифа и смычка, попутно размышляя над словами директора о своей способности к большой любви и о любви вообще.

Вот мама любила папу. Папа любил маму. Они любили его, Лёньку. А Лёнька любил их. По воскресеньям они ходили в парк. Мама в выходном белом платье в голубую полоску, а папа в светлой рубашке с закатанными рукавами. Папа покупал Лёньке два мороженых и от одного чуть откусывал сам, а иногда кормил маму, а мама махала руками и смеялась. И Лёнька смеялся, глядя на них. А потом папа… сложно говорить такое слово, понимаешь, Танечка? Но это же не значит, что ничего не было. А мама ведёт себя так, будто бы не было, стоит у окна и молчит. Но ведь Лёнька продолжает любить и папу, и маму. Только не знает, как сделать, чтобы она услышала. Но если он сыграет ей на скрипке, на концерте… Он специально приходит заниматься в музыкалку каждый день, чтобы не играть дома и сделать маме подарок. Валерий Сергеевич говорит, что музыкой можно сказать даже то, что не можешь произнести словами.

«Понимаешь?» – спрашивал Лёнька.

«Понимаю», – отвечала скрипка.

«Как думаешь, получится? Я очень хочу, чтобы получилось».

«Получится. Я тебе помогу».

Лёнька играл короткую пьесу для концерта бессчётное количество раз: заканчивал и тут же начинал заново, не замечая опустившегося на город синего весеннего вечера и замершей у дверей бабы Вали. Он будто выговаривался за многие месяцы, впервые ощутив, как рождается под пальцами музыка, нежная и светлая.

Став взрослым, Строкин любил момент, когда кто-то из его учеников, пройдя через зажатые пальцы, первые робкие и корявые звуки, усталость тела от следования правилам постановки рук и ощущение, что ты ни на что не годишься, вдруг обретал голос.

– Толик заиграл, – ликуя и немного стесняясь своего ликования, сообщал он жене.

– Ты говоришь так, словно тебя это каждый раз удивляет, – сказала однажды Женечка.

– Да, удивляет. Не то, что он заиграл. А то, что до сегодняшнего дня он делал всё, как я просил, не будучи уверенным в результате. Издавал на инструменте странные звуки, выполнял упражнения. Он не мог знать наверняка, получится ли музыка. То есть до сих пор он работал потому, что полностью мне доверял.

А тогда, в тот далёкий весенний вечер, Лёнька просто радовался, что такая чудесная скрипка по имени Танечка попала ему в руки как раз накануне концерта, и играл, играл, играл.

Женя

По понедельникам и пятницам к концу занятий подтягивались родители, и школа ещё примерно на час оставалась погружённой в неторопливые звуки домашнего музицирования.

Домашнее, или семейное, музицирование Лёнечка придумал девять лет назад, когда Женя только приехала в Новозаводск. Однажды она спустилась в холл поговорить с мамой Димы Коваленко. Директор, проходя мимо, тоже включился в разговор. Он часто тогда неожиданно оказывался рядом с Женей, как бы оберегая от всего нехорошего, что может произойти с ней в его школе: от нападок завуча Шаровой или какого-то недовольства родителей молодым педагогом. В этот раз он переживал напрасно. Женя ученика хвалила, а мама смущённо улыбалась:

– Спасибо, Евгения Александровна, мы стараемся! Ждать вот устаю. Пока Димка занимается, я бы и сама что-нибудь поиграла. Я ведь тоже музыкалку закончила, по классу фортепиано. Немного помню.

– Так пройдите в актовый зал, поиграйте, пока ждёте, – предложил директор.

– А можно? – обрадовалась мама.

Леонид Андреевич кивнул. Они попрощались с мамой Димы и стали подниматься в Женин кабинет. Женя почему-то была уверена, что у директора не столько дела на втором этаже, сколько он просто провожает её. Но на середине лестницы Строкин вдруг остановился:

– А ведь хорошая идея, Евгения Александровна, как вы считаете? – спросил он и, не дожидаясь ответа, деликатно подхватил Женю под локоть, увлекая за собой. Они снова спустились в холл.

– Товарищи родители, может быть, кто-то из вас хочет поиграть на музыкальных инструментах? – громко обратился ко всем присутствующим Строкин.

Сидящие в холле люди посмотрели на него с недоумением, некоторые покачали головой, а чей-то папа пробасил:

– Да я бы поиграл, только не умею.

– А если мы научим? У нас тут школа.

Тогда Женя впервые стала свидетелем того, как рождаются и обретают жизнь идеи директора.

Поначалу желающих было немного: две мамы, одна бабушка и активный папа. Папа водил на скрипку сына Артёма, но сам бы хотел освоить контрабас. Одна мама сказала, что всю жизнь мечтала играть на флейте, поэтому отдала на музыку дочь Лизу. Бабушка Кости когда-то в детстве брала уроки фортепиано. Ну а мама Димы загорелась учиться играть на скрипке.

Леонид Андреевич поговорил с педагогами. Активного папу взял на себя мультиинструменталист Потёмкин, Слава Антипов выделил маме Лизы блок-флейту, за бабушку отвечала Пелецкая, а мама Димы, понятное дело, досталась Жене. Занятия шли по вечерам один раз в неделю, по полчаса. Остальное время родители могли практиковаться самостоятельно, пока ожидали детей. Для самостоятельной работы отвели актовый зал и «НеобыЧайную».

Дело шло туго: взрослые стеснялись своих негнущихся пальцев и плохой памяти, переживали, что над ними будут смеяться собственные дети и внуки, несколько раз пытались бросить из-за того, что не могут регулярно заниматься, – работа, проблемы, болезни, домашние дела.

– Нам, наверное, уже поздно начинать, – говорили они, когда директор заглядывал узнать, как дела.

– Никогда не поздно! – не уставал повторять он. – Посмотрите на себя, вы же в гораздо лучшем положении, чем ваши дети и внуки. Вам не надо торопиться изучать программу, не надо готовиться к экзаменам. Вы можете просто получать удовольствие от извлечения звуков!