Окруженный глубоким рвом, с толстыми воротами, сработанными из цельных дубовых брёвен, скреплённых коваными железными наличниками.

Сейчас ворота были открыты, внутри виднелись белые строения, сараи, навесы, вдалеке угадывался огород или выпас. Мычали коровы, кричал петух, слышалось дружное жужжание пчёл, и сбоку от ворот, под стеной, я заметил несколько ульев.

По двору шастали занятые делами монахи. Все - в чёрных рясах, в остроконечных скуфейках и добротных сапогах на толстой подошве.

- Зайдёшь? - неуверенно спросил инок.

- А у меня есть выбор?

- Тебе же больно, - сказал он, понизив голос почти до шепота, хотя рядом никого не было. - Словно тебя обмакнули в кипящее масло... Кости от жара трещат, как сухие сучья в костре... Внутри освященных стен будет стократ хуже. Ты можешь просто сгореть, истаять, как свечка.

- Откуда тебе знать, что я чувствую? - меня взяло зло на этого монашека. Всегда раздражало, когда люди младше меня ведут себя покровительственно. В жизни мне хватало одной Антигоны, так что терпеть снисходительный тон какого-то чернеца не было никакого желания. - Ты даже не представляешь, как это: быть не-мёртвым. Ходить, разговаривать, чувствовать боль, но при этом не есть, не пить - просто не иметь возможности испытывать эти простые радости, которые делают жизнь людей более-менее сносной.

- Ну ты прям мою жизнь описал, - усмехнулся чернец. - Точь-в-точь, словно с языка снял.

- Но ты же - человек. Живой, с горячей кровью...

- А в скиту - всё равно, что мёртвый. Полная отдача служению - это отказ от всего человеческого. Спи на камне, ешь запаренную пшёнку - не варёную, заметь, просто залитую кипятком... И без соли. Молись днём и ночью, работай, как вол.

- Но... Ты ведь об этом знал, когда сюда пришел? Я так понимаю, монахами силком не становятся.

- Ты стригоем по своей воле стал?

- Да нет. Просто так получилось.

- Вот и у меня. Жил себе в Воронеже, учился на педагогическом. Родители, девушка. А потом раз - и сюда.

- Но... Почему?.. Вряд ли ты столько успел нагрешить, что только в монастыре отмолить можно? Или... Успел?

- Ты заходить будешь? - угрюмо повторил вопрос инок.

- А куда я денусь?

По-моему, пока мы стояли у ворот, я немного привык. Всё ещё было больно, но я понял, что войдя в скит, не расплавлюсь и не загорюсь. А потерпеть всегда можно.

- Тогда идём. Сам всё увидишь.

Инок пошел в ворота первым.

Ни Алекса, ни отца Онуфрия я во дворе не увидел - не дожидаясь меня, они скрылись где-то внутри. Ну и ладно. Значит, шефу я пока не нужен.

Инок Софроний шел, ни на кого не глядя, заложив руки в рукава широкой рясы. Монахи перед ним расступались. Удивили угрюмые взгляды, которые бросали на паренька пожилые бородатые дядьки. При виде меня многие крестились.

В спину долетал лёгкий, как пёрышко, шепот: "спаси и сохрани"... Уж не знаю, за себя монахи просили, или за мою грешную душу, а только мне стало легче. По крайней мере, "стригоем поганым" не ругались - и на том спасибо.

Обойдя здание монастыря кругом - выстроено оно было, как и многие церковные постройки, в форме креста - инок подвёл меня к подножию колокольни, одинокий шпиль которой соперничал с острыми верхушками елей.

Когда обходили здание, взгляд зацепился за высокую чёрную фигуру. Она стояла на фоне белого камня в рост человека, рядом с одинокой сосной. В первый миг я принял фигуру за морок, или призрака. Но когда подошли ближе, оказалось, что это человек. Глубокий старик. Длинные седые волосы смешиваются с такой же бородой, руки спрятаны в рукава рясы. Глаза у старика были совершенно белыми, без всяких признаков радужки. И всё равно казалось, что он меня видит...

- Это старец Нестор, - словно бы смутившись, быстро проговорил инок и потащил меня дальше.

Что характерно: пока не завернули за угол, я чувствовал спиной недобрый тяжелый взгляд...

Колокольня была каменная, и только на самом её верху размещалась деревянная, открытая всем ветрам надстройка.

Чувствовал я себя уже совсем хреново. Казалось, что сами кости напоены жаром, и вот-вот начнут потрескивать и пускать искры.

- Закрой глаза, - приказал инок.

Не думая, я подчинился, и невольно ахнул. Плетения заклинаний здесь были особенно густыми, мы буквально купались в них по самую шею. Виделись они всё так же: раскалённой колючей проволокой, исходящей из колокольни в разные стороны.

- Поднимемся, - предложил Софроний, я не стал сопротивляться. Хуже, чем сейчас, быть уже не могло - во всяком случае, я искренне на это надеялся.

Внутри белых стен было тихо, сумрачно и немного пыльно. Вверх уходила винтовая лестница, установленная вокруг центрального столба. На самом деле, сооружение было довольно просторным: центральный столб состоял из поставленных одна на другую комнатушек, или келий - в них виднелись каменные топчаны, тусклые образа на стенах и узенькие окошки, которые смотрели не на улицу, а внутрь башни. Бойницы, - понял я. - Если на лестницу ступит враг, те кто забаррикадируются в кельях, смогут отстреливаться сквозь бойницы...

- Вот здесь я и живу, - махнул рукой на одну из келий Софроний. Кроме каменного ложа, в комнатке стоял массивный табурет, на котором стопкой лежало несколько книг. Ещё с десяток ютились на узкой полочке, приколоченной к стене. - Отец Кондратий, памятуя о моём пристрастии к учёбе, разрешил держать библиотеку и учить деревенских ребятишек - тех, кто сами изъявят желание...

Я вспомнил деревенского оборотня.

- Так это ты Гришке Плиния подсунул?

- У него аналитический склад ума. Его развивать надо, а вместо этого... - парень дёрнул острым носом и отвернулся.

Мы вновь начали подниматься. Ступени были основательные, широкие, хотя идти приходилось гуськом: места между стеной колокольни и внутренней башней было довольно мало - на одного человека.

С каждой ступенькой мне становилось легче дышать. Боль уходила, утихала, словно угли залили прохладной водой. Время от времени я закрывал глаза, чтобы увидеть плетения силы, и с удивлением понимал, что башня словно купается в этой энергии, сами стены пропитаны ею. Вера монахов истекала из каждой каменной поры, из всех щелей, струилась вниз по ступеням, как ручей - и она больше не жалила.

- Что случилось? - спросил я, когда мы с иноком остановились перед выходом на деревянную площадку. Я уже слышал пение ветра, и негромкое поскрипывание деревянных досок под его напором.

- Тебе приходилось обжечь палец, и сунув ожог под горячую воду, пережить взрыв дичайшей боли, а затем - полное онемение?