___________________________________

* Ватола - самая толстая и грубая крестьянская ткань; основа из самой толстой пряжи, уток из легко скрученых охлонков, толщиною в гусиное перо; ряднина, дерюга, воспище, торпище, веретье, но грубее и толще; идет на покрышку возов, на подстилку и одеяла.** Фероньерка – обруч или цепочка с драгоценным камнем или жемчужиной посредине, которую носили на лбу._________________

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть I. Глава 9

Дворня столпилась возле конюшни, взирая на происходящее с затаённым ожиданием развязки. Мужики тихо переговаривались, бабы всхлипывали в концы платков и испуганно шептали что-то.

В воздух со свистом взлетали длинные плети, которыми два дюжих молодца в мокрых на спинах рубахах с закатанными рукавами секли привязанного к лавке парня. Тот тихо стонал, при каждом ударе вздрагивал всем телом. Его спина сплошь покрылась вздутыми кровоточащими рубцами и представляла ужасное зрелище.

- Однако, не выдержит он… - заметил молодой приказчик, хладнокровно наблюдающий эту жестокую картину, и вопросительно взглянул на стоящего рядом старосту.

Тут, словно в подтверждение его слов, избиваемый вдруг захрипел и дёрнулся вперёд, будто попытался последним усилием разорвать удерживающие его верёвки. И вмиг его измученное тело обмякло, распластавшись на лавке.

- Ну, будет, будет! – воскликнул староста, с раздражением похлопывая изящной плёткой начищенную голяшку сапога.— Этак вы его совсем запорете! Барыня недовольна будет!

По толпе пробежал глухой ропот. Сердито сверкнув глазами, староста приказал:

- А ну-ка, плесните на него!

Один из молодцов поднял полное ведро воды и резко вылил на избитого.

- Эх, говорил же я вам, Василий Лукич…- проворчал приказчик, покачивая головой . – А ну как не оклемается, не сносить нам тогда головы…

- Цыц, ты! – прошипел на него староста. – Не твоего ума дело! Перед барыней мне ответ держать! Так что не бойся за себя, - злобная усмешка исказила его загорелое до черноты лицо.

Избитый, наконец, пришёл в себя и застонал. Его отвязали и по приказу старосты пово-локли на конюшню.

Василий Лукич повернулся к собравшейся дворне и твёрдым тоном размеренно произнёс:

- Расходитесь! Наука вам… Так будет со всяким, кто ослушается приказов барыни.

Толпа стала медленно расходиться и вскоре двор опустел.

В качестве иллюстрации использована Акварель П. Ф. Соколова,1820-е гг. - портрет Н. К. Загряжской.

Марья Фёдоровна сидела в кабинете за массивным письменным столом. Откинувшись на спинку широкого кресла, плохо слушающейся рукой перебирала бумаги. Последнее время её здоровье пошатнулось. Бледное лицо с синеватыми кругами вокруг припухших глаз было недовольным. Всё больше и больше запускались дела поместья, но всё меньше и меньше было возможностей как-то изменить ситуацию к лучшему. Её попытки уговорить племянника поправить положение отставкой и выгодным браком не имели успеха. Он неизменно отшучивался, приводя в пример своего отца или вообще заявлял, что намерен остаться холостяком. Тут и появилась единственная надежда на графа Никитина: женившись на Анне, он мог бы предоставить нечто вроде кредита. Для Марьи Фёдоровны представлялось немыслимым потерять имение, бывшее некогда их родовой гордостью.

Когда вошёл староста, она, казалось, не заметила его. Василий Лукич остановился в нерешительности и осторожно кашлянул. Барыня, не поднимая глаз, строго спросила:

- Что у тебя, Василий? Говори… Знаешь, что я не люблю, когда тянут время…

- Всё хорошо, барыня. Сделали всё, как велели… Не извольте беспокоиться.

- Не перестарались? Мне нужно, чтобы Ванька был здоров через несколько дней, - Марья Фёдоровна, наконец, взглянула на него.

- Здоров-то он будет… Что ему? Оклемается… Да к чему? – сказал неожиданно Василий.

- Ты о чём это? – хозяйка удивлённо вскинула брови, отчего её лицо приобрело совиное выражение.

Василий Лукич замялся.

- А, ну, говори! Что там ещё случилось? – с беспокойством приказала Марья Фёдоровна.

- Да ничего не случилось, барыня! Не извольте беспокоиться… Но ведь ежели он в себя придёт, всё едино убежит… Ванька упрямый! Как что удумает, не вышибешь и плетью. Да и других смущать зачнёт. А мужики горячие нынче, чуть поднеси огоньку, так и вспыхнут.

- Да уж и сама думала… - Марья Фёдоровна, закрыв глаза, немного помолчала. Потом заговорила, не открывая глаз:

- Вот потому-то мне и надо, чтобы здоров был. Не останется Ванька у нас, в солдаты отдам.

- В солдаты? – эхом переспросил Василий.

- Да, - Марья Фёдоровна открыла глаза и строго посмотрела на управляющего. – А что ещё? Всё равно работник он никакой, бегать только мастер…

- Ваша правда, - кивнул староста, не договаривая что-то.

- Опять ты увиливаешь, Василий, - поморщилась барыня, - а ну, говори!

- Ваньку, конечно, наказать надобно. Но в солдаты…Всё ж таки отец у него, Матвей-то – конюх, каких поискать. Кому ремесло передать? Да и сам Ванька - в лошадях дока… А других-то пока научишь… - Василий махнул рукой.

- Ну, вот ещё! К Матвею приставишь кого. Да я лучше пешком ходить стану, чем терпеть Ванькины выходки, - строго отрезала Марья Фёдоровна и опять уткнулась в бумаги, давая понять, что разговор окончен.

Василий Лукич не уходил. Молча переминаясь с ноги на ногу, он ожидал дальнейших распоряжений.

- Ладно, ступай и смотри у меня, - не поднимая головы, разрешила барыня.

***

Майские сумерки опустились на землю. Словно красуясь перед россыпью звёзд, из-за облаков медленно и торжественно выступил яркий месяц. С крыльца барского дома осторожно, стараясь быть незамеченной, спустилась женская фигура. Прижимая к груди небольшую корзинку, она быстрым шагом направилась к конюшне, время от времени оглядываясь назад.

- А ну, стой! – чей-то строгий окрик остановил её у самых дверей конюшни.

Из-за угла вышел Григорий, паренёк лет четырнадцати с веснушчатым рябым лицом и торчащими во все стороны непослушными рыжими вихрами.

- А ну, стой, не то как стрельну! – пригрозил он, снимая с плеча старую ручницу.*

- Гриш, да я это, Лукерья.

Лукерья остановилась в лунном свете.

- Ну, чего тебе? – стараясь говорить басом, спросил Григорий. – К Ваньке, што ль, пришла?

- Ага, к Ваньке…

Девушка кивнула и выжидательно посмотрела на паренька. Тот всё так же нарочито строго, по-взрослому проворчал:

- Ходят тут всякие… Не велено никого пускать…

- Да как не велено?.. Я же мигом, - Лукерья просительно взглянула ему в лицо и, протягивая вперёд корзинку, прибавила: - Я же вот, поесть ему… никто не узнает…

- Чего у тебя там? – полюбопытствовал Григорий.

Лукерья с готовностью сняла салфетку, прикрывавшую верх корзинки.

- А ты возьми, возьми пирожок-то, - не предложила, а попросила она.

Григорий почесал затылок, пытаясь пригладить непослушные вихры, осмотрел содержимое корзинки и вкусно откусил кусок румяного пирожка.

- Ну, ладно, проходи, - миролюбиво разрешил он, - только быстро.

Лукерья шмыгнула в дверной проём, но он опять остановил её.

- Слышь, нешто у барыни кажный день такие лопают? – спросил, дожёвывая пирог.

- Лопают? – улыбнулась девушка. – Да я сама Ване напекла. А у барыни и повкусней бывают.

Иван лежал на животе, вытянувшись и не смея пошевелиться от нестерпимой боли в спине. Лунный свет едва пробивался сквозь щели в стенах и маленькое оконце, укрывшееся под самым потолком. Лошади в стойлах изредка всхрапывали, просыпались от любо-го шороха и чутко пряли ушами.

- Кто здесь? – хриплым голосом спросил Иван, почувствовав движение.

- Вань, я, Лукерья…

Она осторожно, стараясь ступать как можно тише, подошла к нему, присела рядом.