Коллаж автора

Зимой деревенская жизнь входит в спокойное, размеренное русло. Улицы, сплошь укрытые глубокими сугробами, пустеют. Изредка по ним проедут сани, доверху нагруженные дровами, прошагает к колодцу баба с вёдрами, или пробежит ватага ребятишек. Но эта тишина обманчива: в избёнках, по самые оконца утонувших в снегу, кипит жизнь. С раннего утра над деревенькой плывёт пахучий прозрачно-сизый дым из печных труб, это хозяйки принимаются за нехитрую крестьянскую стряпню. По вечерам подслеповатые, затянутые морозным кружевом, окошки расцвечиваются изнутри таинственным желтоватым светом, и в избах собирается молодёжь.С середины октября из всех окрестных деревень по наезженной белой дороге вдоль бескрайних заснеженных полей тянутся обозы, везущие в город всевозможные припасы. Сердито понукая лошадей и подталкивая тяжелогружёные сани, прикрытые ватолой*, обозники торопятся, стараясь успеть до Рождества. Но иногда они останавливаются, разводят огромные жаркие костры и, пританцовывая вокруг них, протягивают к огню озябшие руки в больших рукавицах. И на многие вёрсты вокруг – тишина, только слышно, как трещат в огне сухие ветки, да долетит откуда-то упоительно-нежный звон ямщицкого колокольчика.В поместье Версаевой тёмные зимние вечера тянулись долго и однообразно. Огромный старый дом с его бесчисленными комнатами и коридорами был наполовину пуст, так как хозяйка занимала лишь его правое крыло. Дом одиноко возвышался среди заброшенного сада, особенно дикого в зимние холода, и казалось, вспоминал прошедшие годы, когда была молода его хозяйка и были живы многие из её родных, когда он сам являлся безмолвным свидетелем многих событий. В лунные ночи прошлое оживало – его тени неясными бликам скользили по стенам и зеркалам, а его звуки, казалось, растворялись в каждом скрипе, доносившемся словно из ниоткуда.Для Анны весь реальный мир вмещался в этом доме, тихом пустынном саду, их окрестностях, но её юная душа не могла довольствоваться столь малым, и она придумала свой, воображаемый мир. Читая по вечерам Марье Фёдоровне или слушая нравоучения Эмилии Карловны, девушка думала о своём. Мысли, сдерживаемые лишь её фантазией, уносились в придуманную даль, в мир, где жили прекрасные герои, поступками которых руководили благородные, возвышенные чувства. Конечно, Анна отдавала себе отчёт в том, что её идеалы – лишь плод разыгравшегося воображения, имеющий немного общего с реальной действительностью. Но, увы, она так мало знала эту реальную жизнь, что могла только догадываться обо всех её проявлениях.И несмотря ни на что девушка верила в свои идеалы: да, пусть где-то далеко, но они существуют. Не могут не существовать! В противном случае жизнь казалась ей лишённой всякого смысла.Анна умела довольствоваться малым. Она любила свой размеренный и, по сути, одинокий образ жизни. Но временами её вдруг охватывало неожиданно-странное безотчётное состояние какого-то ожидания, предчувствия чего-то нового и необыкновенно светлого. В такие минуты всё её существо наполнялось непонятным ей самой волнением, нежная улыбка трогала губы, и только глаза оставались задумчиво-печальными, выдавая грусть, которая пряталась где-то в глубине её души.Расположившись на скамеечке у кресла, на котором полулежала Марья Фёдоровна, Анна читала вслух какой-то сентиментальный нескончаемый роман. Её голос звучал ровно, точно передавая все интонации книги, но она едва ли вникала в смысл текста.- Право, голубушка, что-то ты скучна стала, - прервала её Марья Фёдоровна. – Ну да, поди, уж недолго я докучать тебе буду.- Ах, Марья Фёдоровна, зачем вы так говорите? – отозвалась Анна, подумав, что покровительница опять заводит речь о своей скорой кончине. – Доктор уверяет, что повода для беспокойства нет… И кроме того…- Да не о том я! – поморщилась старая барыня.Немного помолчала, словно обдумывая что-то, и попросила:- Выслушай всё, что я скажу тебе, Анна. Видит Бог, я воспитала тебя как родную, исполнив обещание, данное твоему отцу… Не перебивай!.. Но ты не можешь провести свою жизнь со мной, или… скоро уже и без меня. Я была бы спокойна, если бы нашёлся человек, который смог бы позаботиться о тебе…- Сударыня, я не понимаю вас… - пробормотала Анна. – Заботиться обо мне?.. Но разве я сама не могу сделать это?- Да можешь… Можешь, если ты богата и влиятельна. – Марья Фёдоровна глубоко вздохнула и продолжила: - Но и в этом случае одиночество женщины не приветствуется обществом, уж поверь мне. А посему ты должна выйти замуж.- Замуж?! Но я… я никого не люблю и… - девушка покраснела, не нашлась, что же ещё сказать и, опустив глаза, замолчала.- Да я и не говорю о любви, - поморщилась Марья Фёдоровна. – Экая романтическая дурь приходит тебе в голову! Ты должна выйти за достойного человека. Твоё приданное невелико, но я думаю, при определённых стараниях мы могли бы рассчитывать на графа…- На графа? – эхом отозвалась Анна и растерянно взглянула на покровительницу. – Но он, кажется, не давал мне повода…- Ах, я всегда возмущаюсь твоей недогадливостью! – рассердилась та, но сразу же миролюбиво принялась объяснять: - Поверь мне, Никитин неравнодушен к тебе… Вспомни, какие знаки внимания он тебе оказывает. И он уже давно бы сделал предложение, но его смущает, возможно, разница в летах… Двадцать девять лет – существенно… Хотя бывает и больше. Впрочем, это лишь доказывает его искренние чувства: ежели бы их не было, он так не смущался бы и решил всё разом. Но важно не это! Граф богат, и для него не составит труда взять хоть бы и бесприданницу. А ты – не такая! Кое-что за тобой он получит.Марья Фёдоровна замолчала, изучающе глядя на совершенно растерянную воспитанницу. Потом, словно желая окончательно убедить её, добавила:- Лучшей партии для тебя я не вижу… Кого в нашей глуши искать? Даже мелкий чиновник сюда не заглядывает, - она вздохнула, - вот кабы довоенное время было, поехали б в город.. Глядишь, в свете кто-то бы и обратил внимание… Но … дела имения совсем пошатнулись, дом в городе продан. Эх, да что там говорить?! Чего искать лучше? Граф – великолепная партия. Титул на дороге не валяется. Вот кабы и Серёжу женить выгодно, я умерла бы спокойно. Да, видно, о нём мои мечты напрасны: ни о чём кроме службы и знать не желает.Анна густо покраснела и отошла к окну, пряча лицо от Марьи Фёдоровны. Непонятное ей самой смятение охватило её. Хотелось убежать, спрятаться, чтобы не слышать этих рассуждений. На мгновение ей представилось лицо графа, полное, самоуверенное, с маленькими колючими глазками оно, приближаясь, наступало на неё. Девушка что есть силы зажмурила глаза, пытаясь избавиться от этого наваждения. Чтобы не закричать и не дать волю подступившим слезам, она словно сжимала внутри себя какую-то пружину.- Думаю, граф скоро попросит твоей руки… - точно не видя состояния Анны, продолжала Марья Фёдоровна. – Ты можешь сразу ему не отвечать, с него и подождать станется. Впрочем, и тянуть тоже не следует.Вдруг сжимаемая невероятным усилием пружина разжалась, и Анна стремглав бросилась из ставшей ей ненавистной комнаты. Ничего не замечая на своём пути, скользнув невидящим взглядом по Лукерье, на которую наткнулась в коридоре, выбежала вон из дома. Морозный воздух ударил свежей волной, остужая разгорячённое лицо. Не помня себя, очутилась в любимой беседке и только там остановилась, прильнув пылающей щекой к ледяному камню одной из колонн. Словно во сне она увидела бегущих к ней людей, и впереди всех – Лукерью в накинутом на голову пёстром платке. Они засуетились вокруг, набросили на плечи что-то тяжёлое, повели в дом.Потом она помнит только давящую тяжесть в груди, горьковатый вкус каких-то капель и тихий голос Эмилии Карловны, настойчиво повторявший: «А сейчас мы примем капль, доктор гофорить, что нужно непременно приниймайть капль». И этот её акцент, и смешно перепудренное лицо, обрамлённое чёрными буклями замысловатой причёски, казались такими родными, близкими, что хотелось плакать. Но плакать не было сил, и Анна, шепча что-то, снова и снова погружалась в сладостно-мутное беспамятство.

***

В Рождество деревня преображалась. Крепкие морозы никого не пугали, а наоборот, приносили радость и оживление: считалось, что сильные холода обещают обильный урожай. До поздней ночи вдоль пологих берегов скованной ледяным стеклом реки не стихал весёлый смех. Молодёжь скатывалась по ним на салазках, пулей вылетая на зеркальную речную твердь и долго ещё скользя по ней.Хозяйки, покрикивая на снующих под ногами ребятишек, тщательно убрав избы, готовили скоромное. А по вечерам в дом с шумом заваливала толпа ряженых и с шутками, приговаривая стихами, выпрашивала у хозяев нехитрые гостинцы.В сочельник и первый рождественский день по дворам зажигали костры, полагая, что ими согреются души умерших. И от огненного моря тёмная ночь светлела и, казалось, сам воздух, наполненный смолистым запахом веток и горьковатым ароматом дыма, становился теплее.И конечно, никакие святки нельзя было представить без девичьих гаданий. Каждая, следуя обычаям бабушек, надеялась узнать свою судьбу. «Суженый-ряженый, приди ко мне…» Так шло из года в год. Вертелось колесо времени. И на каждом его новом витке люди, сменяя друг друга, играли одну нескончаемую пьесу под названием жизнь.Оставив в передней шубу, Анна направилась в кабинет, чтобы взять забытую там книгу. В доме было тихо, только из людской доносились негромкие голоса и девичий смех. Пахло яблочным пирогом и хвоей. Проходя мимо большого зеркала, девушка невольно остановилась, с грустной улыбкой окинула своё отражение. Стройная фигурка в тёмно-вишнёвом платье, высокая причёска, фероньерка** с розовым жемчугом, бледное после недавно перенесённой болезни лицо показались ей чужими и незнакомыми. Лишь блеск тёмных глаз и мечтательно-печальная улыбка говорили, что это она сама. Поправив выбившуюся прядь волос, девушка хотела взять свечу.- Барышня, как хорошо, что вы вернулись! – перед ней появилась Лукерья. Её лицо было взволнованным, она словно бы не решалась сказать что-то важное.- С Марьей Фёдоровной что-то? – испугалась Анна.- Нет, нет, Господь с вами! – замахала руками служанка. – Она вас в кабинете ждёт…- Ах, Лукерья, говори же! Что стряслось?- Граф приехали…Они с барыней вас ожидают.- Хорошо…- лицо Анны стало сосредоточенно-серьёзным. – Я иду.- Наконец-то, - недовольно протянула Марья Фёдоровна, едва воспитанница появилась на пороге, - как всегда, голубушка, заставляешь себя ждать.Граф, сидевший на диване, поднялся с несвойственной ему прытью, поклонился, поцеловал Анне руку и с улыбкой, обращаясь к Марье Фёдоровне, заметил:- Право, вы слишком строги, мадам. Анна Александровна, ведь только что вернулась.Он открыто любовался девушкой, чем окончательно смутил её- Прошу прощения, - вымолвила она, покраснев.- Ладно! – Марья Фёдоровна изобразила одну из тех своих гримас, которую можно было одинаково принять и за недовольную усмешку, и за холодною улыбку. – Я полагаю, лучше говорить без обиняков, – она взглянула на графа, как бы желая подтвердить свои слова, и тот кивнул, - Поликарп Иванович попросил твоей руки. И я, - она уставилась колючими выцветшими глазами на воспитанницу, словно желала проникнуть в её мысли, - я дала безусловное согласие. Это огромная честь для нас…Барыня тяжело поднялась с кресла, опираясь на трость, медленно прошлась по комнате. Потом, строго глядя в глаза Анне, заметила:- Ну, вот уж и дар речи потеряла… Не стой, как статуя!- Мадам, - заговорил Никитин, - не могли бы вы оставить нас? – он улыбнулся, украдкой бросив взгляд на Анну. – Мне хотелось бы поговорит с Анной Александровной лично. Возможно, это лишь формальность, однако… я хотел бы объясниться с ней.- Хорошо, граф, - засмеялась Марья Фёдоровна, - как вам будет угодно. Я воспитала Анну, как собственную дочь, и у неё нет секретов от своей названой матери. Но – воля ваша. Я вам доверяю, оставляю вас наедине. О делах поговорим потом. А ты, голубушка, - она строго взглянула на воспитанницу, - веди себя благоразумно.Протянув Никитину руку, Марья Фёдоровна удалилась.На некоторое время воцарилось молчание, тягостное и для Анны, и для Никитина. Наконец, как-то изучающе глядя на девушку, граф заговорил:- Анна Александровна, я действительно попросил у Марьи Фёдоровны вашей руки и получил согласие.Он вновь замолчал, на секунду взглянув Анне в лицо, и, заметив её волнение, продолжил почти торжественно:- Но я понимаю, что этого мало…Я должен лично вас уверить в моих самых, - он приложил руку к груди, - самых искренних чувствах к вам… Да, я не молод, но и не стар, - граф смущённо улыбнулся, - поэтому смогу дать вам всё, в чём нуждается девушка ваших лет и ваших достоинств.Анна стояла всё так же, молча, нервно теребя кружевной платок. Она не могла найти в себе сил, чтобы ответить Никитину. Тот терпеливо ждал.- Граф, я… ценю ваше предложение, - наконец, выдавила она. Потом, после паузы, взяв себя в руки, заговорила ровно, тщательно подбирая слова: - Для меня это большая честь.Никитин польщено улыбнулся. Но дальнейшие слова Анны поразили его. Сказанное ею было столь неожиданным, что лицо графа глуповато вытянулось, маленькие глазки навыкат ещё больше округлились и застыли в немом изумлении.- Однако, полагаю, - продолжала девушка, - с моей стороны было бы бесчестно не предупредить вас, что я не питаю к вам ничего, кроме самого высокого уважения и почтения… Я не люблю вас… И думаю, я не должна принимать ваше предложение. Иначе… иначе это было бы обманом с моей стороны.- Но позвольте! – возразил Никитин, - разве я говорю о ваших чувствах? – он усмехнулся. – Понимаю, вы молоды и многое… очень многое предстаёт для вас в романтическом свете. Но, помилуйте, жизнь – не французский роман! Поверьте моему опыту… Любовь и брак – вещи, скорее, далёкие друг от друга, нежели близкие.Тень пробежала по лицу Анны.- Если вы так думаете, - строго спросила она, - то извольте ответить: как можно жить с человеком, не любя?- Ну, зачем вы так? – протянул тот почти обиженно. – Ведь я же сказал, что питаю к вам самую искреннюю привязанность.- Возможно, - согласилась Анна и вновь спросила: - Но неужели вы примете жену, которая не сможет ответить на ваше чувство?- О, дитя моё! – засмеялся граф. – Если вас волнует только это, конечно! Такое положение вещей – удел нашего времени. Меня вполне устроит ваше уважение и послушание. Учитывая нашу разницу в летах, полагаю, я вправе ожидать от вас этого? И, кроме того, всегда есть надежда, что, узнав меня получше, вы… ответите на мои чувства, - улыбаясь, заключил Никитин.О свадьбе было решено поговорить через два года - у графа случились неотложные дела заграницей. По возвращении он намеревался назначить точную дату, пока же объявили о помолвке. Казалось, жизнь вернулась в прежнее русло. Ничто не нарушало привычного ритма размеренного существования поместья. Покорившись этому новому положению вещей, Анна старалась не думать о предстоящем событии, но всякий раз, оставаясь наедине, давала волю слезам.