Дела его пошли в гору. Он расширил бизнес, купил себе вторую лавку с восточным барахлом и перестал тревожиться за свое будущее. В конце концов, не он один замарался, выстраивая империю. Все состояния мира так или иначе стоят на крови, просто в средние века с этим было проще, а сейчас, чуть что, общество поднимает вой, как будто кому-то есть дело до жизни и смерти отдельных личностей (и как будто все эти «отдельные личности» были ангелами).

Правда, когда он с Милой был на Мадагаскаре, старый колдун-умбиаси сказал ему без обиняков:

- Ты – убийца! Думаешь, что смерть принесла тебе выгоду? Нет, она принесла тебе погибель. Красные глаза смотрят на тебя! Они подчинили тебя, выпили тебя. Ты - это больше не ты, а пустая глупая оболочка. Скоро ты совсем умрешь и станешь прахом. Но винить в этом будешь свою жену.

Переводчик с местного наречия (старик не говорил по-английски) хладнокровно все перевел, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Дмитрий сурово посмотрел в его темные глаза, прикидывая, не опасен ли ему невольный свидетель, и решил, что нет. Пусть живет.

- Старый хрыч заговаривается? – поинтересовался он с усмешкой, предлагая отличный вариант все разрулить без напряга.

Переводчик с готовностью ухватился за эту возможность. Он поклонился и скорчил виноватую рожицу:

- Такое бывает, да! Он старый и плохо соображает. Его слова следует понимать иносказательно.

Дима знал, что колдун не ошибся. Он был убийцей. Мерзкий демон, украшающий рукоятку пурбы, забрал себе его душу. Впрочем, до тех пор, пока это оставалось тайной, ему было все равно.

- Хотите, я найду для вас другого умбиаси? – продолжая усердно кланяться, поинтересовался проводник. – Я найду, я знаю такого, он живет недалеко.

- Нет уж, хватит с меня пророков, - отказался Дмитрий и направился к жене: - Мила, мы уезжаем!

Чтобы там не бормотал этот выживший из ума старик, с женой ему повезло. Как и с тестем. Он добился этим браком главной цели: приобрел связи и пополнил мошну. Винить их в чем-то? Да никогда! Это опасно и непродуктивно. Ну, а то, что порой приходилось платить за услуги «грязной работой»... неприятно, конечно, но его это не пугало. Его покойный дед в девяностые и не такое проворачивал. Да и папаша щепетильностью не отличался. У Дмитрия жизнь в этом отношении складывалась куда проще.

Но однажды он сам все едва не испортил.

Произошло это по пьяни. Напиваться в доску Дмитрий не планировал, вышло само. Удачная сделка перед Новым годом наложилась на очередной взбрык жены, и это требовалось запить, чтобы переварить.

Мила давно уже освоилась в роли хозяйки и все чаще показывала норов. Дмитрий злился, но памятуя о могущественном тесте, не смел совсем уж переходить грань, чтобы раз и навсегда поставить нахалку на место. «Надо было жениться на восточной женщине, - думал он, - те не приучены перечить господину и знают, как его ублажить».

Мила – не знала, а иногда и просто не хотела. Она вообще норовила забрать себе все больше власти. Года через три, после рождения запланированного наследника, Дмитрий собирался услать ее куда-нибудь подальше: во Францию или в Швейцарию. Но пока приходилось терпеть и подстраиваться. Тесть бы развод и пренебрежение дочуркой не простил. Как и явных синяков на лице – поэтому приходилось сдерживаться и прибегать к психологическим приемам. Унижать гордячку, ломать ее, принуждать – все это тоже доставляло удовольствие.

Однако в тот вечер вышло совсем уж кривобоко. Мила простыла и ушла к себе, чтобы вволю поболеть, и Дмитрий решил, раз уж так, ни в чем себе не отказывать. Может, потом и «по бабам» отправился бы, раз жена к исполнению супружеских обязанностей не готова. С ним в доме находился его закадычный друг и помощник Андрей Серегин, и сидели они хорошо, душевно. Дмитрий не заметил, как превысил дозу и принялся трепать языком.

В какой-то момент его прервал женский вскрик. Дура-жена, оказывается, подслушивала и, как обычно бывает, мало что поняла из услышанного.

Дмитрий вспомнил о категорическом запрете тестя распространяться о секретных делах в ее присутствии и перепугался. Серегин тоже – он торопливо сбежал, для проформы попытавшись внушить Миле, что ее муж просто пьяный дурак и привирает под влиянием алкоголя.

Мила, конечно, не поверила. Дима видел это по ее глазам, хотя во всеуслышание она утверждала обратное. Но в глубине-то души она считала супруга порочным! Мила ненавидела его, и Москалев это чувствовал. Из удобного средства для достижения цели жена стремительно превращалась в обузу.

«Хоть бы наследника скорей родила!» - в запале подумал он и решил ускорить сей процесс, приступив к нему немедленно.

Мила сопротивлялась и кричала, и Дмитрий окончательно потерял лицо. Он орал на нее, нещадно бил, чего не позволял себе прежде, и грозил придушить, если та проболтается хоть кому-то о своих подозрениях.

Он не шутил. Он и впрямь был готов ее убить, тем более, что от возни его мужской запал исчез, и фиаско больно задело самолюбие. Первая осечка за всю жизнь – и когда! А главное, с кем! И если для того, чтобы стереть этой бабе память, потребуется открутить ее хорошенькую головку, то он бы пошел и на это. Да, пошел бы, если б не страх перед ее отцом.

Страх унижал, и Дмитрий хотел отомстить за это той, которая оказалась свидетельницей.

Он бросил ее в спальне на измятой кровати. После произошедшего Мила двигалась с трудом, и он счел, что с нее достаточно. Он даже подумал, что придется потом снова разыгрывать сцены покаяния и дарить подарки в надежде, что она не станет жаловаться папочке. Мила вечно норовила выставить его сволочью, хотя почти всегда была во всем виновата сама.

Москалев вернулся к накрытому столу и обвел его мутным взглядом. Прислуга убрала грязные тарелки, заново разложила закуску и выставила еще одну бутылку. Его привычки старались предугадывать, но сейчас кухарка явно промахнулась – пировать в одиночестве Дмитрию претило. Андрей же, гадина, слился, не захотел присутствовать при семейных разборках.

Дмитрий уселся на стул и подпер голову руками. Прежде он никогда не позволял себе распускаться на людях. Серегин хоть и свой, но все равно чужой. Растреплет. Сколько он ему выложил за вечер? Дмитрий плохо помнил, эмоциональная вспышка выжгла его дотла.

- Пойти проветриться или лечь спать? – спросил он сам себя. – Дилемма…

Он выбрал прогулку. Садиться за руль благоразумно не стал и вызвал такси (оба водителя были отпущены на Рождество к семьям). Москалев решил поехать в центр и завалиться в какой-нибудь бар, все равно какой. Лучше даже незнакомый, где точно не встретишь известных и осточертевших ему рож.

Так он и сделал. Кутил до утра, потом отсыпался в номере гостиницы и домой собрался лишь под вечер 7 января. Такси приехало быстро, но на выезде из города образовалась пробка – Москва, праздновавшая всю неделю, слегка оклемалась и попыталась вернуться в привычный ритм, ведь завтра был первый рабочий день.

По пути Москалев велел таксисту остановиться у Торгового центра и вышел, чтобы купить букет цветов. От магазина до дома было десять минут пешком, и Дмитрий захотел пройтись, настроиться на нужный лад.

В калитке, наполовину просунутый под накладной замок, белел конверт. Москалев не сразу сообразил – думал, это снег. Писем ему никто не писал, а если и писал, то не втыкал их в щели калитки.

- Обнаглели эти рекламщики! – проворчал он, выдирая конверт и собираясь бросить под ноги.

Однако картинка в виде свастики, забранной в круг, в том месте, где лепят марки, остановила его.

- Это еще что?

Дмитрий зажал цветы под мышкой и разорвал конверт, добираясь до послания. Почерк был знаком: руку де Трейси он бы ни с чем не перепутал.

«Вам известно, что бывает с клятвопреступниками? Им вырывают языки»

Москалев покрылся холодным потом и заозирался. В мозгу билась только одна мысль: КТО? Кто посмел настучать на него?!

Вариантов было немного, всего три. Кухарка (но ее не было в комнате, когда он откровенничал), Сергей (но до сих пор друг платил ему преданностью) и Милка…