– Знаете что, дорогой? Вы уже сейчас могли бы решить все ваши проблемы, стоит вам только подписать вот это долговое обязательство.

Как фокусник выдергивает за уши из своей шляпы кроликов, голубей и множество других одушевленных и неодушевленных предметов, Гюзель выдернула за уголок из инкрустированной шкатулки, поджидавшей момента на ее туалетном столике, безобидную на вид бумагу. Мистер Ньюкомб, находившийся к этому времени почти в бессознательном состоянии, пробежал бумагу глазами.

«Я, английский подданный Томас Ньюкомб, баронет, обязуюсь возвратить в такой-то срок девять тысяч фунтов стерлингов бельгийскому подданному Парменю Голону. Число и место для подписи».

Гюзель сказала, что это путь к спасению, и англичанин подписал бумагу, даже не удивившись, что она уже составлена заранее и даже сумма проставлена – та самая сумма, которую он проиграл только этой ночью.

В приемной барона Врангеля томились, дожидаясь приема, десятки офицеров. Некоторые приходили сюда ежедневно, как на работу, не одну неделю в надежде попасть на прием к Главнокомандующему и добиться решения какого-нибудь вопроса – выхлопотать пособие, денег на лечение, разрешение уехать на поиски семьи, разобраться с несправедливым увольнением…

«Беспросветные», как называли генералов за их сплошные, без просветов, золотые погоны, тоже попадались в этой приемной. Ждали они, как правило, не так долго, добивались же от барона того же самого – денег или справедливости.

Этим утром в приемной появился редкий гость – второй после Врангеля человек в Русской армии, а по чину даже более высокий, чем Врангель, – командир Первого армейского корпуса, прежде Первой армии, генерал от инфантерии Александр Павлович Кутепов.

При виде его разговоры стали тише, все с интересом присматривались к генералу и его более молодому спутнику – смуглому жилистому подполковнику с левой рукой на перевязи.

Кутепов, увидев в приемной генерал-майора Краснова, начальника личного конвоя Врангеля, подошел к нему, поздоровался и указал на своего спутника:

– Семен Николаевич, позвольте представить вам моего зятя – подполковника Реутова. Вы, кажется, были знакомы с моей сестрой? Ольга вышла замуж за Сергея Ивановича летом двадцатого года, я не был на свадьбе – сами понимаете, что творилось на фронте. А потом такая трагедия… Ольга с Сержем добрались до Ялты перед самой эвакуацией, не успели со мной повидаться, ночью в гостинице на них напали бандиты – то ли зеленые, то ли просто уголовники. Ольгу убили, Сергея тяжело ранили, он чудом остался жив. Только здесь, в Турции, нашел меня, передал последний привет от сестры… – Генерал чуть прикрыл глаза, ничем больше не выдавая своего горя, и продолжил через мгновение: – Хочу представить Сергея Петру Николаевичу. Сергей – человек энергичный и даровитый, хоть я и недавно знаю его, но вполне оценил. Думаю, Петр Николаевич найдет его способностям достойное применение.

В это время из кабинета Главнокомандующего вышел, растерянно оглядываясь, очередной посетитель. Генерал Краснов сделал сложное движение бровями, вполне понятое офицерами охраны, и Кутепов с зятем вошли в кабинет.

– Вот так-то, друг любезный, – вполголоса сказал седой полковник с черной шелковой повязкой на глазу ротмистру, чей тоскливый взыскующий взгляд выдавал тщательно скрываемое мучительное похмелье, – вот так-то. Главное в нашей жизни – связи, как раньше было, так и сейчас осталось. Попал этот подполковник в зятья к Кутепову – и все, карьера ему обеспечена, а мы с вами обречены ожидать в этой приемной Второго пришествия. Да вы, друг любезный, меня вовсе и не слушаете?

Ротмистр действительно его не слушал, он смотрел вслед офицерам, удалившимся в кабинет Главнокомандующего. На лице его муки похмелья сменились выражением крайней заинтересованности, озадаченности и некоей смутной надежды. Такое выражение бывает, наверное, на лице нищего бродяги, который находит вдруг в грязи на дороге кошелек и, еще не успев открыть его и ознакомиться с его содержимым, по самой упоительной толщине кошелька делает предварительный вывод, что содержимое его небезынтересно. Он еще не может вполне поверить, что Провидение решило одарить его своими милостями, но надежда уже начала согревать его заблудшую душу…

Ротмистр Хренов вышел на улицу. Конечно, к Врангелю ему попасть и сегодня не удалось. Но он от этого не слишком огорчился: нынче питали его другие, более реальные надежды. Ротмистр настроился на долгое ожидание и от нечего делать разглядывал богатые витрины с выставленной в них дорогой турецкой дрянью – клетчатые модные сюртуки, узкие штаны… Хренова такие вещи мало интересовали.

Холодно было на улице. В Константинополе, говорят, всегда жара. Врут! Зимой и здесь холодно. Не так, как у нас, снегу не дождешься, но если стоишь на улице без дела, то холодно. И выпить хочется.

Сухой холодный ветер крутил по тротуару клубы пыли, обрывки старых газет на сорока языках. Проходили иногда хорошенькие барышни, на ротмистра и не смотрели – что он им, душа поношенная?

И вдруг в дверях показался тот самый человек.

Хренов встрепенулся. Пошел навстречу, но особенно виду не показывает, цену себе знает. А человек-то этот сам по сторонам оглядывается, воровато так… Значит, ротмистр не обознался и тот сам его ищет, понимает, стало быть… И вышел нарочно один, чтобы не помешал никто.

Ротмистр поравнялся с этим господином, руку к фуражке приложил и говорит так, как бы между прочим, для начала разговора:

– Неплохая сегодня как будто погода…

– Дрянь погода, – тот отвечает. – При чем тут погода? Вы меня тут для погоды караулите?

– Нет, собственно. – Ротмистр обиделся, но не очень. – Я вас тут не поджидал… Так, прогуливался, как свободный человек, витрины разглядывал, но раз уж мы с вами встретились, можно и поговорить…

– И о чем же мне с вами, свободный человек, разговаривать?

– Да уж вы, наверное, знаете, вы человек образованный, а мы – люди темные… И расходов много в последнее время. Жизнь здесь такая дорогая – это просто ужас какой-то. Понятное дело – турки эти мусульмане же, им до христиан дела нету…

После посещения турецкой бани Борис уснул на узком диванчике в Вариной комнате как убитый. Сестра рано утром ушла в госпиталь, поручив его заботам хозяйки. Старуха уразумела наконец, что молодой офицер – это родной брат ее постоялицы, а вовсе не полюбовник, а может, просто Борис ей понравился – многим женщинам независимо от возраста и национальности нравились прямой взгляд его серых глаз и открытая улыбка – так или иначе, Баба-яга сегодня утром была с ним достаточно любезна и накормила особенной турецкой простоквашей с горячими лепешками. Борис побрился и причесался перед крошечным Вариным зеркальцем, а затем отправился в госпиталь.

Алымов выглядел сегодня значительно лучше. Он полусидел на кровати, держал стоящую рядом Варю за руку и не сводил с нее влюбленных глаз. Они были настолько заняты друг другом, что Борис счел для себя возможным уйти, не преминув все же ехидно заметить, что у всех влюбленных удивительно глупый вид. Они даже не заметили его ухода.

– Как вам нравится Константинополь? – спросил Аркадий Петрович Горецкий.

Они сидели в небольшом, но уютном ресторане на Пери, который держал веселый толстый итальянец по имени Луиджи.

– Очень не нравится, – вздохнул Борис. – Кругом шум, грязь, крики, мальчишки чумазые под ноги бросаются…

– Это вы по Галате обо всем городе судите, – рассмеялся Горецкий. – А в Пери вон – богато и пышно. Красивый город…

– Мне на красоту смотреть некогда, – ворчливо ответил Борис, – и денег нет, чтобы по Пери гулять.

– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вы где устроились?

– Стыдно сказать, у сестры, – вздохнул Борис. – Ей и одной-то там тесно. Но в гостиницах такая грязь – в дешевых, конечно. Одни, прошу прощения, клопы и другие домашние животные…