— Мы — сердце Европы!
— Хорошо, но почему все наши окраины так быстро русеют, ополячиваются?
— Потому что литовцы не объединены никакой общей идеей. — Так что, снова «от моря до моря»? Огнем и мечом?
— Нет, прогрессом и демократией. Нам нужно только начать.
— Ну ладно, вильнюсцы уловят эту мысль, но кого мы будем учить? А главное — кто у нас будет учиться? Кто и кого будет объединять? Где то величие культуры и деяний, где те наши достижения, к которым следует стремиться другим?
— Ты не веришь в творческие силы нации. Если мы и при рабстве были передовыми, то при свободе добьемся таких высот, что…
— Верю, но послушай, что о нас пишут те, кого ты собираешься воспитывать: литовцы как нация — высоконравственные и угнетенные, а как индивидуумы — угнетатели и жулики. Так, может быть, сначала чего–нибудь добьемся, а потом будем бормотать? Не слишком ли громко сказано — «сердце Европы»? Это токование глухаря против осуществляемой евреями глобализации. Тебе знакома сказка о крепостном, которого хотели поставить королем? Когда его спросили, что он сделает, став монархом, наш афинянин ответил: буду спать на соломе, питаться салом, но уж своих холопов плясать заставлю! Твоим последователям не хватит даже своего сала.
— Эта идея теплится в сердце каждого литовца… — Он вещал только заголовками собственных мыслей.
Может быть, когда–то и теплилась, даже горела, но когда этот тлеющий трут ребятки Ландсбергиса как следует раздули, то за десять лет литовцы окончательно утратили веру в самих себя, превратились в банановую республику и свалку Европы. Вот куда ведет не сдерживаемая житейской практикой болезненная фантазия. По словам У. Черчилля, «когда государством начинают управлять не влезающие в собственную шкуру экспериментаторы, остается только быть твердым, несгибаемым консерватором и спасать старых, знающих свое дело трудоголиков».
Так случилось и с преувеличением самостоятельности «Саюдиса», И со скрытностью его действий. Нами руководили и дирижировали определенные люди из КГБ. Несмотря на все «Декларации единения», «Заявления о верности», каждый из членов Инициативной группы работал только на себя или своих шефов. Внезапно появилась видеозапись, снятая в подвале Дворца пионеров. Агент работал со скрытой камерой. Очень неумело. Иногда картинка пропадала, закрытая полой пиджака, иногда объектив шарил возле ног или поднимался до потолка, но фонограмма оставалась четкой, каждый голос можно было без труда различить.
Вдвоем с Жебрюнасом мы очень быстро вычислили «оператора», однако допросили и нашу хроникершу Пангоните.
— Я не прячусь, — заявила она. — Я профессионал, а это работа плохого любителя. Вспомните, кто во что одевается, какие носит ботинки, и виновники найдутся сами собой.
— А черт с ними, — сделал я вид, что уступаю.
— Нет, — заупрямился режиссер Жебрюнас. — Почему скрытой камерой? Эта штучка стоит очень дорого и простому человеку недоступна. Такие камеры могут быть только в госбезопасности. Киностудия иногда брала у них взаймы.
Руководил этими съемками Чепайтис. Операторы менялись. В поисках истины мы довольно быстро узнали, что во время учебы в Дубне физик Зигмас Вайшвила жил у генерала Марцинкуса, который в то время курировал подразделение контрразведки СССР. Потом без особых стараний мы заметили, что Зuгмуля довольно часто заходит в здание, на которое Ленин постоянно указывает рукой. Еще позднее мы узнали и его псевдоним — «Студент», хотя его приятель и соратник Витас Томкус по сей день вводит читателей в заблуждение, называя этого стукача «Зеленым». Оба они сопровождали группы студентов заграницу и сообщали, кому Нужно, о поведении своих коллег, записывали их разговоры, подсчитывали, кто и сколько спустил долларов и личто на них выменял.
Томкус обратил на себя особое внимание КГБ после того как против него, курсанта Клайпедского мореходного у Чилища, было возбуждено уголовное дело. Этот необычайно проворный мальчик крал у своих товарищей униформы, продавал их в городе, а на деньги кутил или играл в карты. Не зря и сейчас в Вильнюсе говорят: если хочешь погубить Томкуса, открой возле редакции «Республики» игорный дом. Когда его разоблачили, то сразу исключили из комсомола, выбросили из училища, а дело передали в прокуратуру.
Уклоняясь от ответственности, Витас некоторое время отсиживался в России, там его нашли и с такой славной тележкой пинкертоновских приключений устроили на факультет журналистики в качестве много обещающего стукача. Тогда он и сблизился с другим будущим глашатаем литовской нации — Зигмутисом Вайшвилой. Вот тебе и студенческий конкурс, и равные возможности молодых людей. Так закалялись кадры нашего будущего, так вызревал их «идейный И общечеловеческий» национальный фундамент.
Журналист Томкус издал очень воинственную, написанную на плохом газетном языке книгу «Таран», в которой, пользуясь подброшенным ему «органами» материалом, попытался изобразить себя как сверх честного деятеля, защищающего интересы трудящихся. Это была прекрасная, хорошо задуманная маскировка. Когда всплыли подробности такой «подпольной» деятельности, он очень ловко выкрутился: был, дескать, молодым, глупым, почти ребенком. А Зuгмуля все отрицал, отпирался, проливал слезы и в порыве отчаяния при всех пожаловался Шепетису:
— Нужно что–то делать, меня каждый день приглашают и приглашают в КГБ. Я теперь ответственное лицо. Они меня компрометируют…
А перестали его приглашать только после того как он, еще раз поднявшись по лесенке ответственности, вместе с Буткявичюсом выкрал около десяти мешков архива КГБ, которые под видом спальных мешков спрятал у мелиоратора К. Мицкявичюса в Гарляве. Эти мешки впоследствии стали главным орудием шантажа и источником политической деятельности в руках военного министра. На многих лидеров «возрождения» они нагоняли страх. Кстати, и отец Зигмаса, главврач Шяуляйской больницы, не был чужим в той организации. Это записано в характеристике молодого агента: «Происходит из преданной советской власти и проверенной компетентными органами семьи врача и учительницы. В характере З. Вайшвилы есть болезненные черты, он человек упрямый, любит опеку, признает волю более сильного. Имел связи с агентом Штази Эгле. Вошел в руководство «Саюдиса», поэтому, в обеспечение полной секретности доверенного, рекомендуется поддерживать связь только во время поездок за границу (в Болгарию). Личн. дело 34011. 5–е отделение. Сичюнас».
Необычайно интересен еще один эпизод, характеризующий его воспитание и моральный облик. Министр внутренних дел М. Мисюконис отмечал свою круглую дату. Первый заместитель Вагнорюса Вайшвила его поздравил и, вручая специально выкованный меч, произнес патриотическую речь. Но главную цель своего прихода скрыл видимо, побоялся или почувствовал себя неудобно. За юбилейным столом он непристойно нагрузился. Требовалось его вывести с надлежащим почтением. Кочевряжась, он выронил из кармана пиджака какие–то бумаги.
— Это секретно, совершенно секретно, — ощупывал он себя, разомлев, и никак не мог запихать в карманы разлетевшиеся бумаги.
Если бы он помалкивал, никто бы не обратил внимания, но кто от кажется рассекретить совершенно секретное, особенно если оно валяется на полу? Среди разных документов находилось распоряжение об увольнении М. Мисюкониса с работы. Фантасмагория! Но подобные людишки тогда вершили судьбу нации.
Конечно, Томкуса нельзя было сравнивать с Вайшвилой. Он был гораздо хитрее, обстрелян и хлебнул горького не только из алюминиевой кружки. Попавшись, он не только не защищался, а при каждом удобном случае писал в своей газете: «Я агент КГБ, я стукач, глист–кагебист.» А чтобы все выглядело как можно более естественно и походило на правду, рядом со своей фамилией добавлял фамилии Прунскене («Шатрия»), Адам куса («Фермер»), Кузмицкиса («Юргис») и других подозреваемых. Читая это, люди отказывались верить и смеялись — вот ведь врун, хвастун, кто же в наше время будет гордиться таким прошлым? Человек себя оговаривает, ищет популярности. А если бы защищался, лгал, изворачивался, то от этой истины не так бы скоро отделался. Срабатывала обратная реакция. Читая эти якобы «заскоки», я сам не раз думал: все–таки этот стервец — способный психолог, так сказать, настоящий журналист нового типа. Пиши правду, если хочешь, чтобы тебе не поверили, и ври вовсю, если необходимо кого–то убедить.
