Сам Каросас поехал в Мариямполе и даже не сообщил об этом местному депутату А. Байорасу. Он прятался до самого начала собрания и даже не предложил ему поучаствовать вместе. Философ самсебя выдвинул, хвалился, что он родом из сувалкийского местечка Сангруда, что ему море по колено, что у него больше опыта, чем у Байораса, что он очень много знает, но еще больше позабыл… Ясно, чтои он продул в довольно благосклонном к нам приходе, который мывместе с Байорасом начали формировать четыре года назад. Избиратели стали более грамотными: если без нашего мнения, то и безнаших голосов. Как аукнулось, так и откликнулось.

Выехав по другим делам в Людвинавас, я навестил своих давних знакомых.

— Почему вы нашего прокатили? — спросил я провинившихся товарищей.

Сельчане улыбались, смотрели на меня изучающим взглядом, что то поняли и, наконец, ответили:

— Он такой же ваш, как и наш.

— Неужто предчувствовал и? — включился в игру и я.

— Писатель, все наше предчувствие у вас на языке.

Лучше не скажешь, но я продолжал:

— Ну, а Байорас, он–то чем провинился перед вами?

— Да не перед нами, а перед вами.

— Да ведь и я среди них — белая ворона.

— Так чего не перекрасишься? — поддразнивали они меня, как сводники.

— Я не умею. Давайте лучше выпьем.

— Выпьем!

И после третьей или четвертой один мне на ушко, как большую тайну, сказал:

— Если он сувалкиец, да еще из Сангруды, такого стоит поостеречься.

Мы не поостереглись, поэтому перед самыми выборами узнали, что Каросас договорился с правыми не выдвигать против их лидеров наших самых сильных кандидатов, а консерваторы за это тоже не останутся в долгу и расплатятся тем же с нашими царьками. Но Ландсбергис остался Ландсбергисом и выполнять свои обещания не собирался. Сейчас даже смешно вспоминать, как, узнав о таком абсурде, А. Альбертинас в знак протеста сам себя выдвинул в Гарляве против идола консерваторов, будто принес себя в искупительную жертву, и пострадал. А почему Каросас или Юршенас не осмелились честно скрестить шпаги с равным себе соперником? Храбрости не хватило?

Нахальства? Политической воли? Нет, дорогие, все решилось торгашеским сговором между обеими сторонами, что доказали республике такие самоотверженные люди, как Альбертинас.

Это — неслыханное предательство собственных идей и товарищей. Его не останавливал и Бразаускас. Он все еще корчил из себя разгневанного беспартийного. Он был очень не доволен тем, чтов такой ситуации второй срок президентства ему не светит, но вместе с тем вдолбил себе в голову, что без него ДПТЛ ни на что не способна: не хотели быть моими подручными, вот и расхлебывайте эту самостоятельность сами. Думаю, не последнюю роль в такой политикесыграло желание наших верхов избавиться от членов партии, которые мыслят самостоятельно и критикуют лидеров. Верхи хотели остаться в будущем безраздельными хозяевами.

Испугавшись такого безобразия, ко мне приехал В. Великонис.

— Витаутас, помоги! У меня нет никаких плакатов, никаких средств, а Виджюнас буквально сорит своими прокламациями.

— Не понимаю, чего ты лезешь в Шакяй, когда у тебя есть Кедайняй?

— Так никто меня там не выдвигал.

— Так чего молчишь, не сопротивляешься?

— А сам чего сбежал, почему нас бросил?

— С политикой я покончил на все времена, но не понимаю, почему ты меня ругаешь, а сам просишь помощи?

— Когда говоришь правду, гораздо легче просить, хотя гораздо труднее получить что–либо.

Этой фразой он меня обезоружил. Договорившись с каунасским предпринимателем родом из Шакяй Дубининкасом, я напечатал Великонису все предвыборные материалы, но мы порядком запоздали. Все тонуло в омуте Каросаса — Киркиласа. Избирательная кампания ДПТЛ показала, что это было заранее заказанное ее руководством поражение. В Сейм попали только одиннадцать членов нашей партии: девять — по партийному списку и два — по одномандатным округам. Даже сам Юршенас в Швенченисе был разбит, как швед под Полтавой, но он и не очень старался, ведь в партийном списке он был первым. Застраховался человек еще на несколько выборов, а платила за страховку вся партия.

После выборов у «сеймовского лиса» на руках были все козыри, и он без труда оттеснил в сторону Каросаса. Ущерба от такого маневра Юршенаса никто еще не подсчитывал. Виноватыми остались только не раз ломавшиеся очки, сквозь которые он не видел того, чего не хотел видеть. Вернувшиеся к власти ландсбергисты всю свою радость и желчь излили на рядовых членов ДПТЛ. ИХ вышибали со всех постов, и некому было за них заступиться. Наши царьки втихомолку зализывали свои синяки и шишки. По словам Кунявичене, у консерваторов на такую месть было полное право, так как они вернулись, чтобы править Литвой не менее ста лет.

Иного нечего было и ожидать. Всех тех, кто коллаборационировал с Ландсбергисом, рано или поздно вытаскивали, как муху из борща, досуха обсасывали и выбрасывали вон. «Папуля» не раз обходился таким образом с социал–демократами, центристами и всевозможными христианами. Больше всех от него получал Бразаускас, но ничему не научился. Я не понимаю, что влечет его к этому «горбатенькому музыканту»? Страх? Комплекс неполноценности? Такая же мания величия? А может быть, ставшая второй натурой привычка чиновника сидеть на вершине высокооплачиваемых любителей родины?

Ведь прошлое Ландсбергиса, если его сравнивать с прошлым Бразаускаса, гораздо более темное и грязное в любых светских и национальных аспектах. Кому кого следовало бы опасаться? Не будет лиэтому виной упомянутый в «Черном сценарии» принцип качелей, в том смысле, что и враг может быть полезен? Сегодня один, завтра другой, так что и виноватых не будет. Это самый верный способ разорить Литву и заставить людей думать, что при русских было лучше…

Уже тринадцать лет мы бесплодно раскачиваемся на этих качелях. То «мессия» наверху, то Альгирдас внизу, то богоизбранный разрушитель летит вниз, то «тайный католик большевистского периода»взмывает вверх, то освободитель Литвы, то избавитель, то первый миллионер–музыкант, то такой же миллионер–охотник…

Они оба стали равными, оба получили по одинаковому ордену, но все еще раскачиваются. Так кто кого будет наказывать?. Ведь оба без всякой там конопли задурили, затуманили мозги соотечественников и издеваются, как тот же Робеспьер: чего вы возмущаетесь, чего вы плачете и просите хлеба? Ведь мы оба даровали вам свободу!.. Побойтесь Бога!

Кто же должен бояться: те, кто ничего не делал, потому что ничего не умел, или те, которые трудились на благо народа и совершали ошибки? Кто вел себя правильнее: те, кто издал целую библиотеку литуанистики или те, кто сбежал и позабыл литовский язык? У кого больше заслуг перед литовским народом: у тех, кто строил заводы, поднимал страну из послевоенных руин и создавал современное сельское хозяйство, или у тех, кто занимался саботажем, мешал расцвету отечества, воровал и за это сидел, а нынче строит из себя великомученика? Откуда эта проклятая мода чернить прошлое народа и прививать литовцам комплекс неполноценности? У всякого явления есть свои корни. Из ничего ничто не рождается. А как поднять в народе авторитет бывшего стукача, извлеченного из безвестности царька? Надо каждый день и на каждом углу кричать: «Ландсбергис — Литва!» Это ложь, неправда, но если ее часто повторять, то она становится фактом. После этого уже нетрудно запугать и сомневающихся, а страх это первое, что принуждает человека поклоняться идолам.

Бразаускас — тоже идол, только лучше раскрашенный.

Не спеша, понемногу литовцам начинают вколачивать в головы, что им удобнее быть в своей стране второсортными людьми. Ведь надо же как–то оправдать причину, по которой едва выбравшихся из мешка соотечественников загоняешь в еще более страшную пещеру! Почему со времен Кревской и Люблинской уний[37] мы, повергнутые в нищету и нестроения, с плачем просим чужого приюта. Потому, что в Литве при всех жизненных перипетиях с церковного благословения вперед вылезает посредственность. Почти все ее святые — это юродивые, болезненные фанатики или люди с неустойчивой психикой, поскольку с людьми мыслящими церковь за две тысячи лет так и не научилась договариваться. Она этому еще только учится, поэтому дергаетза веревку качелей, как за церковный колокол.