Чепайтиса вербовал капитан Витаутас Петнюнас, одобряющую резолюцию поставил полковник М. Мисюконис. Новоиспеченный агент писал не только обо мне, но и о Й. Вайчюнайте, П. Яцкявичюсе–МорКусе, Т. Вянцлове, о своем патроне Й. Авижюсе, тесте Ю. Балтушисе ио других. Согласно служебной характеристике, «в своей работе не признает никаких сантиментов, за исключением денег».
В поле зрения этого стукача я попал не за свои сочинения или писательскую деятельность, а за то, что отказался от услуг переводчика Чепайтиса.
— Ты не знаешь русского языка, — сказал я ему. — Московские писатели смеются над твоими переводами и называют их еврейско–русскими. Ты исказил Йонаса Авижюса, и поэтому он тебя прогнал.
— Ах, так! — рассердился он. — Я подожду, когда ты начнешь писать свои поэмы в подходящем месте!
— Интересно, где это?
— В одиночке. — Сел в машину и умчался.
Ромас Озолас в то время от писателей несколько отдалился и шпионил за своим непосредственным начальником А. Чеснавичюсом, у которого работал помощником. Когда заместитель премьер–министра пронюхал, кого он должен «благодарить» за утечку очень деликатной информации, «великий Пинкертон» был переведен в издательство «Минтис», в котором немедленно начал новый круг интриг и «съел» главного редактора. Было намерение сунуть его куда–нибудь преподавателем, но оказалось, что знаменитый философ не смог защитить научную работу и сдать кандидатские экзамены.
Озолас на заседаниях группы тоже очень много и бессвязно говорил, но, к счастью, никто его толком не понимал, поэтому ему не мешали, ждали только, чтобы он поскорее закончил. Однажды я пошутил:
— Ромас, а ты сам понимаешь, что говоришь?
Такой исполненный презрения взгляд мог бросить только очень хороший актер, так сказать, одновременно улыбаться и метать молнии. Некоторое время спустя я очень неудачно попробовал исправиться. Из одного его выступления я вычеркнул все международные, латинские, греческие слова, и… от выступления ничего не осталось. Никакого смысла, никакой мысли! Этого он мне простить не мог, так как подобным же образом поступил какой–то рецензентс его диссертацией. После таких неудачных попыток следовало провести серьезную работу или все обратить в шутку, но и во мне сидел какой–то бес.
— Тот, кто много говорит, не успевает услышать того, что он уже сказал, — пошутил я, но этим только подлил масла в огонь. Он устроил против меня публичное заявление и обвинил в подрыве «Саюдиса» изнутри.
Эта находка ему так понравилась, что в дальнейшем он сам все уничтожал и разваливал изнутри. К такой политике пресыщенной гусеницы он прибегал в президиуме партии Бразаускаса, в правительстве Прунскене, в Сейме, в верхах партии центристов — так что однажды объевшись мякотью, шлепнулся на землю, но так и не превратился даже в куколку, тем более — в легкокрылую бабочку.
Словом, эта троица с самых первых дней очень сблизилась, просто слиплась. Хотя поначалу В. Ландсбергис не проявлял никакой активности и старался никуда не встревать, спустя некоторое время он вдруг сошелся с этой троицей и обратил ее себе на пользу. С некоторого момента, видимо, после получения определенного приказа, трое болтунишек повели себя, словно телохранители профессора — куда он, туда и они, что бы он ни сказал, они хотя бы покивают головой. Это сильно меня удивляло, ибо я очень хорошо знал этого типа. Он все чаще стал бывать у меня дома, что–то проверять, о чем–то расспрашивать, предлагать всевозможные планы. О себе не говорил, предпочитал помалкивать. По словам его жены Гражины, Вuтулuс был очень замкнутым и осторожным, еще никогда и никому не говорил всей правды, еще никогда и ни для кого не пошевелил пальцем без определенной корысти. Я и сам прекрасно знал об этом, потому не очень стремился сблизиться с ним. Заискивая, он любил пускать пыль в глаза, поскольку страдал манией преследования, которая впоследствии очень ему пригодилась в житейских гонках.
Однажды он зашел ко мне, собрав в консерватории кучу подписей под требованием прекратить строительство моста через реку Нерис напротив улицы Шило. В тексте предусматривались пикеты, демонстрации… Видите ли, это строительство очень повредит Антакальнисскому заповеднику, распугает здешних косуль, перепортит раскидистые сосны…
— Тебе удалось прекратить добычу нефти в районе Ниды, помоги и живущим здесь интеллигентам…
— Но на улице Шило живут Насвитисы, Й. Белинис, работники ЦК… ОНИ сильнее.
— Но ты есть ты, — мямлил Ландсбергис, оглаживая бородку, однако всей правды так и не сказал.
Я позвонил в консерваторию В. Лаурушасу.
— Консерватория тут ни при чем, — был ответ. — Насколько мне известно, на улице Шило ему обещают квартиру.
— Какая подлость!
— Ты что, еще его не знаешь? Для него подлость — лишь первый шаг к успеху, а все прочее он использует потом, раздувая, как талантливый интриган, до огромных размеров ошибки других людей. Будь осторожен, он умеет улавливать такие моменты.
Я насторожился. Но когда этот «бедняжка» притащил в «Саюдис» кадрового работника КГБ Кястутиса Урбу и порекомендовал его на место казначея, а потом начал проворачивать с ним всякие делишки, покупать на наши деньги музыкальные синтезаторы и прочие нужные ему вещи, возмущение пришлось сдерживать и по серьезнее присмотреться к прошлому этого деятеля.
Порывшись в собственной памяти и воззвав к памяти друзей, я нашел множество «жемчужин» из прошлого. Их хватило бы на несколько портретов этого деятеля. При взгляде на послевоенный период выяснилось, что рекомендацию в комсомол В. Ландсбергису дали не только комсомольцы гимназии. На заседании бюро кто–то высказал сомнение в новом кандидате:
— При немцах его отец был министром и посылал Гитлеру приветственные телеграммы.
Члены бюро заколебались, тогда комсорг мужской гимназии «Аушра», впоследствии — гимназии им. Комсомола, А. Раманаускас уверил, что он сам лично изучил дело «где следует» и что под текстом телеграммы Гитлеру подписи старика Ландсбергиса нет. Это заявление произвело впечатление, тем более что оно подтверждалось заранее заготовленной вырезкой из фашистской газеты «И лайсве»за 26 июня 1941 года.
— А сейчас, только между нами, — таинственно произнес Раманаускас, — так сказать, не для печати. Витаутас нам нужен. Он помог раскрыть созданную в гимназии подпольную организацию. Это наш человек.
Как нам потом объяснили на совещании каунасского актива, эта подпольная организация читала и распространяла запрещенную литературу, а один, самый нахальный, писал тайные письма и воззвания и вербовал кадры для будущей организации. Этим грамотеем, поверившим в солидарность друга Вuтулuса, был его товарищ и сосед по парте Алоизас Сакалас. О важности происшествия свидетельствует и тот факт, что дело гимназистов вел не какой–то там, как обычно, начинающий лейтенантик, а сам начальник отдела Н. Душанскис.
— Хоть ты, Петька, и ходячая энциклопедия, но в политике еще сопляк. Газету нужно уметь читать между строк. Его старик и сейчас кое с кем поддерживает связи. Он помог найти в Германии Плехавичюса и Кубилюнаса, — воспитывали меня после собрания актива уже двое — сам Раманаускас и секретарь Сталинского райкома города Вильнюса В. Рочка.
— А чего ты раньше ругал его — аж весь корчился?
— Что было, то было, а сейчас мы его как следует заломали.
И все–таки было! В. Ландсбергису приглянулась подружка товарища, получив от которой «от ворот поворот», он стал распространять о ней всякие слухи и писать ей непристойные письма. Когда девушка пожаловалась товарищам, те отвели провинившегося донжуана на Кармелитский пляж, уложили на живот, прижали к песку руки и ноги, спустили штаны и как следует отстегали крапивой егоры царскую задницу.
— Знаешь, за что? — спросили участники экзекуции.
— Приблизительно.
Экзекуцию повторяли, пока преступник не припомнил всех подробностей.
Этот факт получил в среде гимназистов широкую огласку и стал популярным в борьбе с доносительством, а сам Раманаускас хвалился, что вместе со знакомым графологом он долго изучал написанные левой рукой записки и определил, что их автор, пачкавший бумагу такими мелкими, похожими на блошек буквами, — жадный, мстительный и очень мелочный человек. Конечно, что–то уже забыто, поэтому такой ничтожный сынок отвечать за героического отца не мог.
