Окружает ее глубокая тишина, а ранним утром раздается радостное пение петухов.
…То, о чем я сейчас расскажу, там и произошло. Я оказался в деревне случайно. День был воскресный, праздничный. Случайно я проходил мимо кладбища, где как раз хоронили кого-то. Сначала это не вызвало во мне тягостного чувства, хотя похороны всегда действуют на меня крайне болезненно. И я наверняка б прошел мимо — что ж, смерть, увы, явление вполне естественное, все живое когда-нибудь погибнет, включая и саму природу (что вызывает во мне неимоверный ужас), — однако пришлось приостановиться. Появилась процессия, и, как у нас полагается, я придержал шаг, чтобы пропустить покойника. Замечу, что процессия была весьма многолюдной, и лица всех выражали боль и скорбь. Необычайно печальная процессия! Но еще больше меня удивило, как много в ней было детей. Они-то и придавали процессии особую печаль: никогда, наверное, не соединить в мыслях детство и смерть. Ребята несли в руках букеты самых чудесных горных цветов. Дело было весной, и все цвело: желтый кизил, красный клен, повсюду бурлила жизнь. На ярком солнце нагретая земля курилась. Погода стояла прекрасная. Вся деревня от мала до велика пришла на кладбище, а хоронили молодую женщину (я услышал, как старик причитал: «Голубушка, тебе б еще жить да жить»), умерла она от родов. Внезапно. Была здоровехонька, кровь с молоком, в этих краях испокон веков бабы рожали, где придется — в дороге ль, в поле, в горах, на работе… И легко родила, и ребеночек прехорошенький, что ангелочек, солнце ликовало, родители молодые без ума были от радости… Люди поражались столь непомерной их радости, даже предупреждали отца: «Негоже, друг, такую радость выказывать!» А на третьи сутки у женщины началось кровотечение, побледнела и сознание потеряла, еле привели ее в чувство… Муж бросился за врачом. Снег еще не сошел, мороз, в поселке сказали, что врач уехал, вернется через неделю. Пришлось идти пешком в город. Добрался туда заполночь и прождал до рассвета. Утром пришли врачи, приняли его, выслушали и говорят ему: «Надо срочно в больницу». Муж нашел грузовик, объяснил водителю свое горе, тот согласился добросить его до самого поселка. Из больницы он вышел, как пьяный, шатался, не видел, куда идти, из головы не выходили слова врача: «Срочно в больницу», но по пути, разговорившись с шофером, слегка успокоился. А в поселке сразу разговоры слышит: женщина какая-то скончалась, а что за женщина, где — неизвестно. Он подробно-то и не расспрашивал, кинулся в деревню. И всю дорогу бежал, не верил, все казалось: нет, невозможно, жива она, жива.
Вот в тот погожий, весенний день, когда я случайно оказался тут, ее и хоронили.
Значит, правда, недаром церковный колокол бьет не умолкая. Кладбище в Зовиче расположено рядом, по одну сторону дороги — деревня, по другую — кладбище. Похороны — они и есть похороны, раз — и кончились, земля мягкая, проснулась уже после зимы, и все в ней бурлило жизнью — это было особенно печально: на глазах у тебя она распахивается, липнет к рукам, ну как человеку поверить, что в такой-то земле суждено тлеть юной жизни? На тех похоронах произошла невероятная история, заставившая оцепенеть всех, кто там находился. Муж покойной, высокий, красивый молодой человек, с бледным, продолговатым лицом и светлыми, золотистыми волосами, с огромными, как у прорицателя, глазами, упал на свежевыкопанную землю и в безумии забился. Он будто боролся с землей, совершал странные движения, выкрикивая слова, рвущиеся из самого его сердца, и слова-то простые, обычные, деревенские, их ни в одном словаре не сыщешь, но сколько же было в них подлинного чувства, как говорится, и камень бы заплакал… Он разговаривал с женой, будто та была живою, будто они дома, вместе со своим чадом…
— Коли есть бог, — говорили люди, слыша такое, — должен он оживить ее и вернуть ему.
— Опамятуйся, — упрекали его близкие, тащили за рукав и старались поднять на ноги. Борьба с землей всех напугала, она походила на богохульство, люди страшились нового, еще большего несчастья. Но никакими силами нельзя было оторвать его от могилы, он никого не слышал, он звал жену, заклинал ее вернуться к нему. «Дома, — говорил он, — ждет тебя наше солнце ясное, наше дитятко, оно же только тебя одну и ждет, никто его не успокоит… Мамочка, мамочка дорогая, — плачет оно и днем, и ночью, только тебя одну зовет…»
— Представьте-ка, чтобы новорожденный говорил нечто подобное, — заметил учитель. — Ведь это невозможно! Нет, нет и нет! — Он неожиданно остановился. Не спеша отошел от окна и со странною, мягкой улыбкой спросил: — Вы-то верите во все это, мой друг?
— Верю, — ни минуту не задумываясь, ответил я.
Со сдержанной радостью он ласково взглянул на меня:
— Да, все правда… И я тоже поверил… Слыша на кладбище его причитания, я сразу поверил — что ж, подумал я, все может быть, человек умирает, но душа его остается живой, душу не закопаешь, есть же души, что остаются жить вечно, не исчезают… Полагаю, и эта будет жить вечно. Простая, чистая душа, признаться, она оживила во мне что-то умершее, я ему очень обязан, этому человеку, вот только как отблагодарить его, а?
Ночь пошла на убыль, метель утихла, в окошке замерцал пробуждающий день, ночь уходила, сыпал мелкий, редкий снег. Все погрузилось в молчание, гробовую тишину.
— Расскажу вам, что произошло потом, — продолжал свой рассказ учитель Цветан Цветаноский. — То, что произошло в первый день, не забылось, а жило во мне, чем дальше, тем все более явственно, понимаете… Странно! Как будто эти люди близкие мне и знакомые… Позднее, всякий раз, когда мне случалось проходить мимо зовического кладбища, я невольно бросал на него взгляд и всегда видел там бедного вдовца. Эх, несчастный человек! В полном одиночестве он стоял у могилы. Много раз я зарекался не ходить мимо кладбища, не глядеть туда. Что поделаешь, сошел человек с ума, но и как пройти мимо?! А он, словно тень, бродит по кладбищу и всегда один, один… Весной, летом, зимой, осенью, все равно — в какое время года ни окажись там, он всегда возле могилы. «Глядите, — показывают на него пальцами, — глядите, до чего доводит любовь!»
Наступила зима. Вечерело, пошел мягкий, обильный снег. Вижу, он стоит у могилы как вкопанный, уже и толстым слоем снега его покрыло… «Бедняга, — сказал я про себя, — ведь замерзнет под снегом, пропадет». Года не прошло, а как изменился — и не узнать. Лицо высохло и будто просвечивает. Ничего не осталось от молодого красивого парня! Стоит, будто чем-то сильно напуганный, и не знаю почему, показался он мне таким маленьким, словно усох он, только волосы оставались по-прежнему светлыми и красивыми, хоть и были запущены, свисали на плечи, как у дьякона. Словом, совсем другой человек.
А глаза-то громадные, как фонари, распахнуты широко, горят, блестят, прямо сжечь тебя хотят. И вот — куда бы я ни торопился, какие бы меня ни ждали дела, я всегда отправлялся к нему на кладбище. «Может, он меня дожидается, — думал я, — может, нужен ему человек, может, он хочет слово какое услышать, с кем-то поговорить, раскрыть душу?..» А он, понимаете, слова не промолвит, будто и голос потерял, лишь глядит своими широко раскрытыми глазищами. Постоим, выкурим по сигарете, он — быстро, жадно (я-то не курю, для него только покупал) выкурит, значит, сигарету, как говорится, за упокой души, ни слова не скажет, отойдет и опять бродит по кладбищу… Один. В таких случаях, согласитесь, бесчеловечно взять и уйти, вот и торчишь вместе с ним среди могил… Бедняга, и всегда один, один!
— А она, та женщина?
— Вы и не поверите, — улыбнулся он почти спокойно и заговорил уже более свободно, на лице его появилось тихое, ублаготворенное выражение: — Знаю, что не поверите, но все равно расскажу! Никто не верит, но это правда, дружище. Как-то вечером она в самом деле пришла, не знаю, откуда и как, думаю, что этого никто не знает. Может, из леса, а может, спустилась с горных вершин или с неба — не знаю. Но в самом деле пришла… Я сидел как раз возле окошка, невольно вдруг вспомнил этого человека и подумал о нем… Была годовщина ее смерти. Такая же весенняя пора, на небе светило яркое солнце, накрапывал дождик, таяли снега, с крыш текли струйки воды… Я услышал, как зазвенело оконное стекло, поначалу я и внимания не обратил, что тут особенного: стекла держатся на одних гвоздиках, без замазки, ничего удивительного, если они и зазвенят? Я что-то писал, как говорится, нашло вдохновение, а стекло звенит, звенит! Просто зовет меня. Смотрю — а за окном чудесный женский лик, незнакомка улыбается мне и что-то говорит. Я решил, что мне примстилось, может, радуга — солнце с дождем перемешались, даже глаза протер, потому что… А она смеется, радостно так смеется, прекрасный призрак, волосы, словно серебряные нити, на голове — венок, а одета в белое — невеста… Боже, я и окаменел! Тут она первой заговорила:
