— Братья, — сказал Хейвуд, — и звук всех голосов затих под тяжестью его голоса, — с терпеньем, удивившим и даже огорчившим меня, вы слушали этого бездельника… Теперь поговорим о серьезных вещах.

Хейвуд повернулся лицом и грудью к толпе, и Крейн со страхом увидел, что лицо это обезображено. Над невидящим левым глазом неподвижно и низко висело мертвое веко.

— Мы собрались в Чикаго, осуществляя волю пятидесяти тысяч рабочих сорока шести различных профессий. Двадцать семь тысяч из них — ваши братья, западные рудокопы. Индустриальные рабочие мира вышли из рудников Колорадо, Идаго и Монтаны. Говорят, мы основали организацию, конкурирующую с Американской федерацией труда. Это неправда, — мы основали рабочую организацию. И в нашем манифесте стоят слова: «Историческое призвание рабочего класса — уничтожить капитализм».

Мы ушли из Американской федерации труда, потому что ее мирные идеи — это обросшие мхом реликвии времен воловьей упряжи и ремесленных цехов, члены которых владели орудиями производства. В течение девятнадцати лет АФТ неуклонно стремится к разделению рабочего класса. Она разделила рабочих по профессиям, и в ее рядах уже числится профессиональный союз рыболовов, занятых ловлей семги, чьи интересы, по мнению Гомперса, отличаются в корне от интересов рыболовов, занятых ловлей белуги. Она разделила рабочих на обученных и необученных — и союз электрических рабочих заставляет вновь вступающих сдавать экзамен по механике и математике. Разделила нас на получающих высокую заработную плату…

— О, Билль! Это мы знаем… И на получающих низкую плату…

— И на получающих очень низкую плату. Знает ли это союз плотников и столяров, назначивший восемьдесят пять долларов вступительного взноса?! Остается добавить, что Американская федерация труда разделила рабочих на американцев и иммигрантов, на иммигрантов натурализовавшихся м иммигрантов, не имеющих прав гражданства; на мужчин и женщин, — и союз парикмахеров не принимает женщин в число своих членов; на белых, черных и желтых, — и почти все союзы закрыты для китайцев и негров. Все существующие на земле способы разделения людей знакомы этой удивительной Федерации и ею использованы.

Во главе АФТ бессменно стоит Сэмми-Жаба. Самуэль Гомперс — сигарочник, заседающий в комиссиях и проповедующий в церквах, получающий двенадцать тысяч долларов в год в качестве президента Американской федерации труда и шесть тысяч долларов в качестве вице-президента Национальной федерации граждан, где толкуют о том, что «рабочие союзы существуют для рабочего, но не против кого бы то ни было».

Я никогда не пойму, почему этот субъект с рыбьим ртом и плешинками на голове, смахивающий на больного стригущим лишаем младенца, — почему этот низкорослый экземпляр человеческого рода считает себя подходящим вождем для ребят с Запада, пролетариев с красной кровью, из которых каждый без труда может прихлопнуть его на месте!

— Эге, Биль! Отчего ты не сделал этого?

— Очень возможно, ребята, что я это сделаю… «Я не хотел бы, — сказал Гомперс недавно, — чтобы у нас приучились играть правами предпринимателя». Напротив того, он хотел бы увидеть представителей капиталистов и рабочих, мирно встретившихся вокруг стола для обсуждения общих интересов.

Рабочие города Виктора! Не играйте правами Вильфрида Реджа! Ступайте, садитесь с Реджем за стол потолковать о ним о хлебе и мире. Идите, на этом столе вас ждет блюдо для безработных, о котором писала одна промышленная газета: «Блюдо из свинца, способное удовлетворить даже самый прожорливый аппетит».

Левой рукой Хейвуд откинул со лба светлые волосы, и Крейн увидел, что у него на левой руке между мизинцем и средним пальцем — короткий обрубок.

— Я кончаю. Я нахожусь здесь не для того, чтобы говорить о правах хозяев. Я пришел вам сказать… Рабочие плавильного завода «Стандарт» в городе Денвере и завода Глоб и Грант в городе Колорадо только что предпочли голод и стачку голодной заработной плате при двенадцатичасовой работе у горящих печей. Для Западной федерации рудокопов каждая стачка — этап в смертельной борьбе с эксплуататорами. Западная федерация рудокопов знает, что два плавильных завода не могут выиграть стачку! Западная федерация призывает плавильные заводы округа Крипл-крик прекратить работу; рудокопов — прекратить доставку руды Плавильному тресту; углекопов — прекратить доставку угля Северной тихоокеанской дороге, родной сестре Плавильного треста!..

— Слушайте! Слушайте! Правильно!

— Нет! Нет! Как же это, брат Хейвуд, всем нарушать контракт из-за двух заводов?

Голос высоко поднялся из толпы и просвистел над головами как камень, который метнули в трибуну.

— Молчите, — Хейвуд взмахнул кулаками, — замолчите! Потому что человек, который сказал это, — скэб… Не больше, чем грязный скэб… с билетом юниониста. Это Американская федерация труда придумала соглашения, заключаемые для каждого цеха и каждой местности на разные сроки. Это она воспитала удивительное чудовище — организованного штрейкбрехера, поклоняющегося контракту, как богу.

Бастуют машинисты, но в том же предприятии работают организованные котельщики. Бастуют на постройке плотники, но организованные каменщики уважают святость своих контрактов. Грузчики пытаются остановить всю работу в доках, но члены союза моряков обслуживают суда, которые погрузили скэбы. Железнодорожники перевозят уголь, добытый скэбами в угольных копиях. Скэбы добывают руду для наших металлических заводов…

Братья, жертвы, которые здесь готовятся, будут напрасными жертвами, покуда вы не поймете, что дело союза плавильных рабочих № 125 — это дело рабочих всех плавильных заводов, дело рудокопов и углекопов, машинистов и кочегаров, текстильщиков и металлистов, — дело рабочих округа Крипл-крик, рабочих штата Колорадо, рабочих Соединенных штатов Америки, индустриальных рабочих всего мира!..

Крейн продвигался к выходу. Доступ в Джефферсон-сквер, по-видимому, решено было прекратить. Вдоль решетки уже стояли и двигались люди с дубинками. Запоздавшие рабочие толпились на дороге. Надсмотрщик тучным телом заполнил калитку.

Девушка в узком синем платье, высокая, очень худая и загорелая, вышла из толпы.

— Пропустите! — сказала девушка зло.

Надсмотрщик покачивался в проходе, то одним, то другим жирным плечом прижимаясь к краю решетки.

— Пропустите, — повторила девушка и сжала руками пояс, — вы не смеете…

Надсмотрщик, не отвечая, улыбался толстыми губами. Крейн подошел совсем близко. Крейн допускал, что можно предать или убить, но оскорблять женщину нельзя было ни при каких обстоятельствах. От омерзения к улыбке надсмотрщика руки у него сжимались в такт рукам девушки в синем платье. Она шла прямо, как будто хотела не останавливаясь пройти сквозь человеческую тушу, ставшую на дороге. Надсмотрщик перестал улыбаться, и его лицо без улыбки оказалось так страшно, что Крейн вдруг закричал. Он крикнул, как на улице невольно кричат прохожему, которого сейчас раздавит автомобиль.

— Молли!.. Молли!.. — позвал кто-то в толпе, но она уже подошла. Не улыбаясь, надсмотрщик отвел назад руку с короткой резиновой дубинкой. Люди с дороги рванулись вперед. Но Крейн стоял уже рядом; Крейну казалось, что сейчас он умрет от раздиравшего его бешенства.

Он раз и второй раз ударил в толстое лицо. Сразу стало легче и сразу Крейна сильно толкнуло в грудь; он качнулся. Сзади кто-то подхватил его за локти. Крейн неясно видел, как люди бежали навстречу друг другу и смешивались у решетки. Кто-то тащил Крейна, прижимая к груди его спину. Ноги Крейна нелепо волочились сбоку по пыльной траве.

Сквер опустел. Прислонясь к дереву, Крейн сидел на земле; над ним стоял белокурый смеющийся парень.

— Ну что, прошло?

— Проходит.

От удара в грудь Крейна тошнило; он с трудом поднялся и стоял, сплевывая слюну.

— Послушай, второй удар в скулу — прелесть! Тот закачался, как травка. Они улизнули сразу, потому что мы мчались не хуже чертей. Ты откуда?