Ситуация вырисовывалась не ахти. За побои, да еще и перед литургией, могли запретить в служении и даже лишить сана. Могло попасть и настоятелю за то, что разрешил служить своему священнику после драки. «Эх, как знать, – думал отец Николай, помахивая кадилом, – не совершаю ли я сегодня свою последнюю Евхаристию?»

Служить было тяжело. Во время этой литургии, запомнившейся ему на всю жизнь, батюшка вполне ощутил правоту Церкви в ее запрете священникам бить людей. Да, нельзя теми же руками, которыми только что проливал кровь, брать чашу с Телом и Кровью. Невозможно, ударив в лицо человека – образ Божий, – через час молиться словами: «Милость мира, жертву хваления»…

Хотя что же он должен был делать, когда его машину угоняли? Сложно все в нашем падшем мире…

В понедельник батюшка стоял перед дверью в кабинет архиерея. Сказать, что он волновался, – значит, ничего не сказать. Отец Николай совсем не знал нового владыку. Епископ был молодой, и епархия, в которую входил храм священника-спортсмена, числилась его первой кафедрой. «Молодой и неопытный… Конечно же, с амбициями… Сейчас будет строить… Небось и орать. Ему ж надо себя показать», – думал отец Николай, рассматривая портреты в приемной архиерея.

– Вас просят войти, – сказал секретарь.

«О, приглашение на казнь. Все. Грядет расплата за мои грехи», – подумал отец Николай. Он перекрестился и на негнущихся ногах вступил в кабинет.

Владыка сидел перед компьютером и что-то писал. Он несколько секунд не поднимал головы, заканчивая какое-то предложение.

За эти мгновения отец Николай успел рассмотреть его. Спокойное, но живое лицо. Круглые очки. Фигура стройная, даже аскетичная. В целом чувствуется человек умный, целеустремленный, конкретный… Вспомнилось, что новый архиерей имеет два высших образования и степень доктора богословия.

«Что ж… Этот, может, орать и не будет. Будет уничтожать морально. Унижать будет», – мелькнуло в уме отца Николая.

Наконец владыка оторвался от клавиатуры, встал, благословил священника. «С чем пришли, отец?» – спросил он после всех деталей приветственного этикета.

Отец Николай начал свой грустный рассказ. Епископ слушал внимательно. Когда священник закончил, владыка задумался.

«Решает, как поставить меня на место. Снимать с меня сан или запретить в служении. Интересно, на сколько. На год? На полгода? Уж точно не меньше. Да… И спорт запретит. Прощайте, тренировки…»

Архиерей вдруг оживился, как будто что-то его осенило.

– Греко-римская борьба, говорите?

Отец Николай с опаской смотрел на епископа. Он не понял вопроса. «Так. Наверное, сейчас выведет к тому, что это языческое искусство. Типа как православный священник может заниматься…»

– Вы занимаетесь греко-римской борьбой, отец?

– Да, владыка.

– Это где используются захваты, броски, где противника можно положить на землю и слегка придушить?

– Да.

«О, все понятно! Тема насилия. Будет предъявлять мне, как же это вообще можно людей на землю укладывать. Сейчас скажет: отец Николай, вам людей на небо надо возводить, а вы их на землю валите…»

– Итак, борьба. Вы бой Александра Карелина с Маедой смотрели?

«Господи, это что ж такое… Сейчас скажу, что смотрел, а он скажет: “Вы все время жестокости и агрессию смотрите? А когда же вы святых отцов читаете?” Это ж надо, так долго подходить. Это не владыка, это гестаповец какой-то».

– Кхм… Смотрел, владыка.

– Да? И как вам?

«Нет, это невыносимо. Он же просто издевается. По идее, я должен сейчас осудить этот поединок и в целом всю борьбу за жестокость… Сказать, что это неправославно… Как же ответить? Уффф… Святой Николай, помогай!»

– Ну… Оно, конечно, может, и жестоко. Я против жестокости. Это неправославно…

Владыка приподнялся со стула.

«Все. Началось», – подумал отец Николай. И как-то непроизвольно, инстинктивно перекрестился.

– Отец, а как он его вверх тормашками-то поднял, а? Японца-то. Как таракана! Какая сила у него, это же просто невероятно! Эх, борьба… В юношестве ходил немного. Хороший вид спорта, мужской. Да… Кхм…

Владыка взял со стола стакан с водой и немного отпил.

– Батюшка, так вам нужно было поступать по правилам классической борьбы. Сделали бы бросок прогибом или разворотом или захватили бы преступника «петлей»; перевели бы его в партер и подушили бы немножко, чтоб ему запомнилось. И крови никакой не было бы. А?

– Виноват, ваше преосвященство.

– В следующий раз – преступника на землю и придушить. Вот как Карелин. Поняли?

– Да, владыка!

– А сейчас ступайте, отец. У меня тут дела посерьезней ваших угонщиков. Хотя, честно, вот весь день с вами про борьбу говорил бы. Но увы – дела, дела…

Отец Николай не поверил.

– Я могу идти, владыка?

– Ну да.

– Идти… и все?

– И все. Отец, не сочтите за дурной тон, но вы уже должны были выйти. Простите, занят как никогда.

– Спаси Господи, ваше преосвященство!

– Помогай Бог.

Отец Николай шагнул было по направлению к выходу, но остановился. Нет, он не мог так просто уйти. Не совсем отдавая себе отчета в том, что он делает, священник резко обернулся и спросил:

– Владыка, а почему вы меня отпускаете так… без наказания?

Архиерей поднял голову от какой-то бумаги, в которую он уже успел углубиться, и внимательно посмотрел на отца Николая. Чуть помедлив, он ответил:

– Понимаете, батюшка, вот такие необычные случаи, которые в жизни с нами происходят, попущены Богом для того, чтобы мы что-то поняли. Вы – священник и должны все понять сами. И я не собираюсь вас как-то поучать и тем более наказывать. Не люблю эти игры. Идите с Богом.

Отец Николай вышел из кабинета. У него кружилась голова. Секретарь-семинарист что-то сказал ему. Священник кивнул, не разбирая речи, и вышел на улицу.

Солнечные лучи ударили ему в лицо, свежий ветер растрепал бороду и волосы на голове. Ощущение блаженства и какой-то свободы наполнили священника. Он ощутил, как же прекрасно быть прощенным. И понял, что от всего сердца прощает тому… странному угонщику.

Ему подумалось, что вот такие беседы, как сегодняшняя, – это редкие встречи с настоящим христианством. Они согревают сердце, как свеча – замерзшие ладони. А еще отец Николай почувствовал, как же хочется в спортзал – размять мышцы и отработать пару бросков. Через минуту он уже был в машине и мчался на тренировку, попутно рассказывая Диме про нового архиерея.

Еду в метро. Рядом, пошатываясь, стоит пьяный верзила. Вращая по сторонам мутными глазами, явно ищет, к кому бы прицепиться. Пытался пошутить с какой-то девушкой – она промолчала и вышла на следующей станции. Громко прокомментировал рекламный плакат, висящий на стенке вагона, – но никто не обронил ни слова. Посматривал пару раз и на меня, но я спокойно читал что-то с мобильного, не обращая внимания на попутчика. В конце концов пьяный приуныл и задумался о чем-то, склонив голову.

Поезд выехал из туннеля, вагон наполнился солнечным светом. Вдали засверкали купола монастыря. По привычке я перекрестился. Среагировав на мое движение, нетрезвый попутчик тут же поднял голову, оживился, и придвинулся ко мне. Очевидно, он нашел мишень для атаки. Начался разговор.

– Веруешь, значит?

– Значит, верую. А что?

– А то, что плохо ты веруешь.

Не понял. Озадаченно смотрю в пьяные глаза. Что значит «плохо верую»? Что он имеет в виду, этот выпивоха? Увидев мое замешательство, попутчик удовлетворительно крякнул и продолжил свою странную речь.

– Ты голову свою видел?

– Допустим, видел. А чего с ней такого?

– Да того, что ты наполовину лысый, – вот чего. Молодой парень, а лысина, как у профессора Преображенского.

Люди вокруг начинают смеяться. Я по-прежнему ничего не понимаю. Ну, положим, я лысоват – но при чем тут моя вера? И какая разница ему, пропойце? К чему его слова?

– Посмотри, – говорит, – на мою голову. Что видишь?