Гомес кивнул и едва заметно улыбнулся.

— Да, этот человек и впрямь мечтает о третьей картине. Он пригласил меня и во время разговора дал понять, что готов выложить большие деньги ради удовлетворения своей страсти.

Господин Грубер развел руками.

— Страсть к коллекционированию картин достойна всяческого уважения.

И умолк, выжидая. Но и Гомес хранил молчание. Наконец хозяин кашлянул.

— Что же препятствует исполнению желания вашего клиента? Вы сказали, что третья картина существует. Если она не хранится в каком-либо музее, то ее можно купить. Все в мире имеет свою цену, а вы, кажется, сказали, что ваш клиент очень состоятелен? Может быть, он не знает, где находится картина?

— Знает.

— Но разве он не попросил вас помочь ему осуществить сделку?

— Попросил.

— Тогда мне не очень ясна роль моей скромной персоны. Покупать вы умеете так же хорошо, как и я. Ваше имя знают на всех крупных аукционах, оно известно любому торговцу картинами. Ваша подпись стоит миллион долларов, а то и больше.

— Да, — вздохнул Гомес. — Без всякого хвастовства должен согласиться, что мне удалось осуществить несколько серьезных, даже весьма серьезных сделок, но в данном случае, к сожалению...

Он взял третью фотографию, с которой смотрело одухотворенное лицо короля-арапа. Черный лик был как бы пронизан таинственным сиянием, исходящим из верхнего угла картины.

— К сожалению, эта картина не продается. Поэтому я вынужден купить ее у вас.

Он положил фото обратно на стол и взглянул на Грубера.

— Я понял вас. — И Грубер с внезапно пробудившимся интересом принялся рассматривать снимок.

— Сколько вы готовы заплатить за эту картину?

— А вы не хотели бы вначале поинтересоваться, где она находится и с какими трудностями придется столкнуться вашим людям?

— Прежде всего меня интересует цена, — спокойно ответил Грубер.

— Мой клиент согласен заплатить за нее двести тысяч долларов.

— Вам или мне?

— Мне.

— Значит, мне вы предлагаете...

— Половину.

— Сто тысяч?

— Сто тысяч.

— Это немало, если речь идет о рядовой операции...

— Рядовая операция? Все зависит от ваших возможностей. Я лично ее таковой не считаю. Впрочем, не знаю, какую операцию вы назвали бы сложной.

— Ну, к примеру, если бы эта картина находилась в Польше или в какой-то другой коммунистической стране. Это всегда осложняет ситуацию, так как в игру вступают факторы, на которые мы не имеем никакого влияния.

— Значит, вы все же знали... — произнес Гомес. — Откуда?

— Это очень красивая картина, — улыбнулся Грубер. — Я действительно ее не видел, но ведь поляки издают книги о своих культурных ценностях, а мой книготорговец посылает мне едва ли не все, что публикуется в этой области где бы то ни было в мире. Музейные каталоги, буклеты, путеводители и прочее. Вы правы. У поляков эту картину купить невозможно. В коммунистических странах картины, являющиеся общественной собственностью, не продаются.

— Так вы беретесь? — спросил Гомес, и в его голосе прозвучало легкое нетерпение, в то время как лицо оставалось по-прежнему бесстрастным.

— Если я скажу «да», то завтра мне придется вместо Лондона лететь в Вену.

— В Вену?

— Мой восточноевропейский филиал расположен в Вене. В Восточной Европе, и тем паче в Польше, австрийцы воспринимаются совсем иначе, чем немцы. Я немедленно заказываю билет.

Он поднял трубку, но задержав палец на диске, спросил:

— Так вы сказали — сто пятьдесят тысяч долларов?

— Я сказал сто тысяч. Ведь вы пока даже не знаете, есть ли какая-нибудь надежда на успех...

— Детали меня сейчас не интересуют. Только деньги. Надо сколотить в Польше группу толковых людей, найти помощников, вывезти картину за рубеж и передать ее вам в руки. Все это дорого, сложно и опасно.

— А какие вы мне дадите гарантии в случае, если получите сто двадцать тысяч?

— Никаких гарантий. Сегодня вы заплатите двадцать тысяч долларов задатка, который вы теряете, если по каким-либо причинам откажетесь от сделки. Это все. Но между нами могу вам гарантировать, что... — он помедлил, — за сто тридцать тысяч картина будет у вас.

Он замолчал в ожидании ответа. Гомес не спешил. Наконец он полез во внутренний карман пиджака, вынул оттуда чековую книжку и положил ее на стол.

— Я принимаю ваши условия, господин Грубер!

Они обменялись рукопожатием, и Грубер набрал номер.

— Я хотел бы заказать билет на ближайший рейс в Вену. Когда? В четыре дня? Хорошо. Фамилия Грубер. Г — Грета, Р — Розамунда...

Все преступники международного масштаба и некоторые из простых смертных знают, что штаб-квартира Международной криминальной полиции, сокращенно именуемой Интерпол, находится в Париже, на одной из элегантных улочек вблизи площади Звезды.

Господин Марсель Дидо, заместитель генерального секретаря Интерпола, — обладатель так называемой абсолютной памяти. Но это известно только нескольким его сотрудникам, ибо Дидо никогда не гнался за популярностью; он был спокойным, тихим и уравновешенным человеком. У него были веселые глаза и плавные жесты. Он походил на провинциального торговца, чьи дела идут столь успешно, что в один прекрасный день он сможет позволить себе закрыть магазин, поселиться в деревне и заняться выращиванием роз или разведением кур, которые будут брать призы на всяческих выставках.

Мало кто знает также, что в тридцати километрах от Парижа, в лесу между Сеной и Марной, стоит небольшой домик, возле которого вздымаются к небу три мачты антенн. Они посылают в эфир сотни шифрованных сообщений о деяниях лиц, находящихся вне закона. Эта радиостанция — уста и уши Интерпола, она собирает и распространяет информацию по всему миру.

Господин Дидо сидел в своем скромно обставленном кабинете, единственным украшением которого служил бронзовый бюст князя Монако Альберта, основателя Интерпола. Скульптура выглядела весьма реалистично, не было забыто даже любимое пенсне князя, и сейчас он глядел сквозь него на невысокого молодого блондина с розовым младенческим лицом, сидящего напротив господина Дидо. Звали этого человека Галерон, и был он, конечно, не младенцем, а офицером французской полиции, прикомандированным к Интерполу. Галерон специализировался на живописи. Он мог ответить на любой вопрос, связанный с подделкой картин, хотя ни разу в жизни не прикоснулся к кистям и палитре. Разумеется, интересовали его и кражи произведений искусства.

— Вы занимались этой голландской бандой, шеф, поэтому я решился действовать на свой страх и риск. Подумал, что лучше не отвлекать вас, — сказал он, оправдываясь.

— Грубер. — Дидо провел рукой по лбу. — Знакомое имя! Немец, не так ли? Коллекционер картин. Да-да, припоминаю. Несколько раз был причастен к кражам. Кажется, в контакте с «Синдикатом». Но это мы только предполагаем, никаких доказательств у нас нет. А в чем дело?—дружески улыбнулся он Галерону, — Что хотят от нас немцы?

— Немецкая полиция вот уже несколько лет очень интересуется господином Грубером. Несколько лет она, если можно так выразиться, следит за его здоровьем.

— Как видно, им никак не удается установить симптомы болезни, — засмеялся Дидо. — Продолжайте, пожалуйста.

— Вчера в Штутгарт, где живет господин Грубер, прилетел один известный торговец картинами из Южной Америки.

— Фамилия?

— Гомес. Энрике Гомес.

— Не знаю. Продолжайте.

Прямо с аэродрома он отправился к Груберу. Пробыл у него в гостях примерно два часа и улетел обратно в Южную Америку, а Грубер, в свою очередь, тут же вылетел в Вену.

— И чего им всем не сидится! Я лично самолет не выношу. Но это между нами. Что же было дальше?

— Немцы позвонили нам сразу же после отлета Гомеса. У него была пересадка в Париже, поэтому они решили беспрепятственно выпустить его из Германии, сделав вид, что там его визит никого не заинтересовал. Я получил телеграмму и немедленно поехал в аэропорт, чтобы присутствовать при досмотре, кстати, весьма вежливом, ручной клади господина Гомеса. В кейсе были обычные мелочи. Но помимо них там лежал большой конверт. Я заглянул внутрь и увидел три фотографии картин. Разумеется, я немедленно вернул их, ведь фотографии не должны занимать таможню. Через несколько минут Гомес улетел.