Они поднялись на третий этаж. Длинный коридор, тянувшийся через все здание, освещали только тусклые лампочки, вставленные в старинные кованые фонари. В их неясном свете концы коридора терялись.

— Вот комната пани, — сказал человек в тулупе и поставил чемодан у первой двери. Потом он сделал несколько шагов, миновал вторую дверь и опустил чемодан Вечорека на пол возле третьей. — А здесь будет ваша комната.

— А что между ними? — спросила с легким беспокойством Катажина.

— Ванная. Но дверь забита еще при его светлости князе, ведь войти туда можно из комнат. — Он отступил в сторону и взглянул на капитана, который, поколебавшись, полез-таки в карман и протянул ему десять злотых.

— Благодарствуйте, — вежливо вымолвил человек в тулупе. Отвесил поклон, какого давно не помнил никто в Варшаве, и не спеша удалился.

Как только он скрылся из вида, Катажина козырнула Вечореку, бодро подхватила чемоданчик и строевым шагом вошла в свою комнату.

Стефан Вечорек опустил на пол свой багаж и с подозрением оглядел плоский кейс с копией «Третьего короля». С первого взгляда было видно, что этот футляр не польского производства. Элегантный, серый, углы отделаны светло-синей замшей.

Капитан вздохнул и подошел к окну. Снег падал так густо, что росшие вдоль подъездной аллеи деревья были едва различимы. Смеркалось. Черная «волга», доставившая их сюда, неслышно выехала за ворота, свернула направо и скрылась за оградой парка. Вечорек какое-то время смотрел ей вслед. Ему казалось, что оборвалась единственная нить, связующая его с миром. Вокруг стояла глубокая тишина, создающая впечатление, будто замок лежит под толщей воды или же находится где-то в воспоминаниях, в царстве грез, среди бесконечной белизны. До Рождества оставалось всего несколько дней...

— Наверное, погода меняется, — буркнул себе под нос капитан, хотя обычно погода его не занимала. Он пожал плечами и оторвал, наконец, взгляд от въездной аллеи. Неторопливо сняв пальто, он бросил его на огромную кровать, украшенную резьбой, и нежно погладил ладонью деревянную головку Амура, который выглядывал из-под края покрывала. Потом вышел на середину комнаты, закурил и огляделся.

В углу, почти у двери, вздымалась к самому потолку высокая печь из больших, грубо обожженных изразцов с поврежденной местами глазурью, расписанных родовыми гербами. На стене висели две картины. На одной из них, поздней фламандской школы, была изображена пастушеская сцена с овцами, бегущими от надвигающейся бури. Под деревом пастух и девушка, не замечая вихря, гнущего могучие ветви у них над головами, и ничуть не заботясь о судьбе овец, счастливые и довольные сжимают друг друга в объятиях на фоне темных туч по всему небу, расколотому вспышками молний. Вторая же картина, явно более старая, дышала покоем и выглядела почти идиллической, хотя и изображала смерть человека на глазах у созерцающего холст. На пестром фоне города, раскинувшегося на живописных холмах, привязанный к столбу, стоял святой Себастьян. Полуобнаженный страдалец смотрел спокойно, на устах застыло подобие улыбки, и кожа его была нежной и гладкой. Из груди, ног, рук и шеи святого Себастьяна торчали длинные стрелы, а из тех мест, куда вонзились их острия, стекали алые струйки крови. Однако Себастьян был счастлив. Потухающие глаза он устремил кверху, словно видел там отверстые небеса и нисходящий на него ослепительный свет, первые отблески которого уже легли ему на лицо. Казалось, он вот-вот воспрянет и вознесется если не телом, то душою, освобожденной от всех пут и мук.

Вечорек невольно отступил на шаг.

Нет, это не галлюцинация. Святой явственно шевельнулся.

— Что такое? — прошептал капитан.

Он только сейчас заметил, что вместе с картиной пришла в движение довольно большая часть стены. Капитан непроизвольно опустил руку в карман пиджака и стал ждать.

Узкая щель в стене тихо расширялась. Это была дверь, в которой показалась вначале женская рука, а потом и голова.

— Я боялась, — сказала Катажина, — что эта дверь ведет не к тебе. Как было бы забавно залезть вот так в чужую комнату.

Она вошла внутрь. Вечорек аккуратно закрыл за ней дверь и только сейчас заметил резную деревянную ручку, скрытую в обшивке стены.

— Взгляни! — Он показал ей картину на двери.

— Изумительно! Обожаю тайные входы.

— А ты их уже когда-нибудь видела?

— Нет, — решительно замотала она головой. — Но раз сто по крайней мере представляла. Я перечитала все детективы, какие только смогла достать. Так вот, почти в каждом втором есть что-то в этом духе.

Вечорек широко распахнул дверь.

За нею была ванная комната, шикарная, старомодная, с огромной ванной и зеркалом во всю стену, в которое без труда мог смотреться целый батальон моющихся одновременно. В глубине виднелась дверь, ведущая в комнату Катажины. Стефан заглянул туда и вернулся к себе.

— Роскошное жилье. — Катажина погладила печной изразец. — Но мне кажется все высоковатым, точно это было построено для трехметровых великанов. — Она разжала руку. — Куда тебе положить?

— Что? — Вечорек непонимающе уставился на нее.

— Ручки, разумеется. Ты же приехал сюда творить — или нет?

— Ну да, ну да... Я и забыл.

Он рассмеялся.

— Ах, зачем тебе помнить обо всяких там мелочах, — серьезным тоном ответила Катажина. — Для этого у тебя есть любящая жена, которая тебя знает многие годы и предупреждает каждое твое желание.

— Это верно, — горячо подхватил Вечорек. — Ты сущий клад. Боже мой, как часто ты была для меня источником вдохновения! Вот и сейчас, глядя на твое юное лицо и нежный профиль, всматриваясь в твои невинные, любящие глаза, я уже слышу шум крыльев Музы, которая витает у меня над головой...

Катажина воздела кверху палец.

— Вон она! Полная, глаза голубые, особых примет нет.

— Не спугни, — прошептал капитан. — Она опускается! Еще мгновение — и ... Есть! «Отчизна милая! Подобна ты здоровью...» [2]

Катажина восхищенно всплеснула руками.

— Неужели ты сочинил это сейчас?

— А все ты, мой ангел! — скромно ответствовал Вечорек. — Спасибо за ручки.

— Странно, но мне кажется, что я это уже где-то слышала. — Она подошла к окну. — Мы на третьем этаже?

— Да. Выше нас только крыша, а на крыше снег, — Он встал рядом с Катажиной. Над деревьями пролетела ворона, неслышно взмахивая огромными черными крыльями. Кто-то тихо постучал в дверь.

Вечорек обернулся.

— Входите!

— Можно? — на пороге стоял профессор Гавроньский.

— Само собой!

— Если вы уже более-менее обустроились, то я хотел бы представить вас хранителю музея пану Янасу.

Он вошел в комнату, затворил за собой дверь и, понизив голос, сказал:

— Я, разумеется, объяснил ему, что вы писатель, но Владек, то есть хранитель музея, такой рассеянный, что я сомневаюсь, понял ли он меня.

— Умоляю, — просительно сложил руки Вечорек, — не переусердствуйте с церемонией моего представления. Вы же знаете, пан профессор, я буду ощущать себя здесь плясуном на канате, для которого каждый вопрос о причине приезда сюда обернется лишней встряской.

— Конечно, конечно... Но все же позвольте мне вас спросить. В машине мне мешал водитель, но я не хотел бы откладывать на потом. — Последнюю фразу профессор проговорил, оглядываясь на дверь, и так тихо, что Катажина, стоявшая несколько поодаль, с трудом его поняла.

— Я вас слушаю. — Вечорек невольно склонился к своему собеседнику.

— Видите ли, я о «Черном короле» Риберы... — Профессор запнулся и с сомнением покачал головой.

— Продолжайте! Надеюсь, что нас тут никто не слышит.

— Нет, конечно. Но я не знаю, как мне это сформулировать. Не хочется показаться слишком настырным...

— Вы — настырным? — усмехнулся капитан. — Эго и вообразить невозможно!