«Или просто игра воображения?».

– Вы сказали, что лицо хозяина дома было изуродовано?

– Да, Ваша Лучезарность.

– Тогда как вы узнали, что это именно Бел-Адад, хозяин хижины?

Эмеку-Имбару нахмурил брови:

– Я сделал разумный вывод, господин. Хижина принадлежала Бел-Ададу. Кто, как не он должен покоиться под ее обломками?

Жрец снисходительно улыбнулся:

– Я не сомневаюсь в ваших способностях, Эмеку-Имбару, но я обязан был задать этот вопрос, – он пододвинул к себе еще одну глиняную табличку, окинул ее беглым взглядом, а затем спросил у командира, – вы провели осмотр тела?

– Да, достопочтимый жрец.

– Вы нашли какие-нибудь особые приметы?

– У погибшего имелись два глубоких шрама на левом запястье.

Жрец утвердительно кивнул и обратился к табличке:

– У храмового писца Бел-Адада имелись два глубоких шрама на левом запястье, полученные несколько лет назад в результате операции по удалению змеиного яда. Укус писец получил, случайно наткнувшись на опасную тварь во время обхода южных пригородов, дабы составить перечень продуктов, причитавшихся в качестве налога с земледельцев в пользу бога Мардука.

В глазах командира стражи вновь блеснул тот нехороший огонек, который мне уже единожды удалось повидать. Но он потух так же быстро, как и в прошлый раз.

– Выходит, – начал Эмеку-Имбару, – погибший и вправду был писцом. Но зачем ему понадобилось скрываться в виде корзинщика?

Верховный жрец Кашшур окатил командира таким взглядом, словно пытался заморозить того насмерть. Его лицо превратилось в подобие бронзовой маски.

– Я не давал вам права говорить, командир.

– Простите, Ваша Лучезарность, – в голосе Эмеку-Имбару не звучало и намека на раскаяние.

Поразмышляв несколько секунд, Кашшур добавил:

– Впрочем, должен признать – ваш вопрос уместен.

Эмеку-Имбару продолжал молча смотреть на Верховного жреца, и тот начал пояснение.

– Последний месяц Бел-Адад не занимался какого-либо рода деятельностью, связанной со службой Мардуку или совету. Однако мне донесли сведения о том, что храмовый писец продолжал брать серебро из жреческой казны, пользуясь своими полномочиями. Разумеется, совет не мог оставить без внимания сие действие. Мы приставили к Бел-Ададу своего осведомителя. Вы наверняка столкнулись с ним в приемном зале. Ариду, крестьянин, что работает на каналах к югу от Вавилона.

Командир стражников согласно кивнул.

Верховный жрец продолжил:

– Согласно сведениям, добытым нашим осведомителем, храмовый писец занимался раздачей казенных средств местному населению и вел с ним тайные беседы. Однако смысл этих бесед установить мы не успели. Бел-Адад погиб под обрушившейся крышей собственного дома. Мы можем лишь предполагать об истинных мотивах писца. Вы знаете пекарей? Тех, что задержали за оскорбление нашего повелителя Самсу-дитану?

Командир стражников вновь утвердительно кивнул.

– Накануне их возмутительной выходки в местной таверне Бел-Адад, согласно все тем же сведениям нашего осведомителя, вел с ними некую беседу и передавал денежные средства в виде серебряных сиклей. Совет Храма Мардука начал подозревать писца не только в растрате казны Эсагилы, но и в распространении недовольства среди населения пригорода. Не исключено, что Бел-Адад занимался подстрекательством. Я намеревался отдать приказ о задержании и его дальнейшего допроса, однако не успел. Случилось то, что случилось.

С уст Эмеку-Имбару уже хотел сорваться уточняющий вопрос, но, видимо, вспомнив предыдущую реакцию Кашшура на свое любопытство, так и не произнес его вслух.

Заметив это, Верховный жрец молвил:

– Как только Ариду узнал о произошедшем с Бел-Ададом, он сразу сообщил об этом нам.

– Значит, меня отпустят? – с надеждой в голосе спросил я.

Лицо Кашшура, вновь превратившееся в бронзовую маску, повернулось ко мне:

– Виновность Бел-Адада в растрате казенных средств на непонятные цели не освобождает тебя от ответственности за недобросовестное строительство хижины.

Из меня вырвался стон отчаяния, а Верховный жрец снова обратился к командиру стражников:

– Что бы ни помышлял Бел-Адад за нашими спинами, он по-прежнему оставался храмовым писцом, и его убийство является делом государственного уровня. Этим объясняется мой приказ о задержании ремесленника Саргона и дальнейшее препровождение оного в тюрьму Эсагилы. Надеюсь, я сумел утолить ваше явное любопытство, командир?

Эмеку-Имбару продолжал сохранять непроницаемое выражение. Ни один мускул не дрогнул на лице. Я даже подумал, что он и Верховный жрец могли бы стать неплохими соперниками в плане того, кто сумеет скрыть друг от друга как можно больше знаний.

Поскольку Кашшур ждал ответа, командир стражников молвил тоном, в котором не было ничего, кроме официальной вежливости:

– В полной мере, Ваша Лучезарность.

– Тогда вы можете быть свободны. Спасибо за донесение, Эмеку-Имбару. Возвращайтесь на службу.

Командир сдержанно поклонился и уже собирался уйти, как я окликнул его:

– Стойте!

Он посмотрел на меня.

– Вы нашли Сему? Торговца из северного пригорода?

Командир окатил меня ледяным взглядом, а затем сухо произнес, давая понять, что разговор окончен:

– Нет, – и твердым шагом вышел из зала суда.

«Сему… Куда ты пропал?!».

– Что ж, – произнес Верховный жрец, – полагаю, следствие по делу об убийстве писца Бел-Адада можно считать законченным.

– Найдите Сему, Ваша Лучезарность! – взмолился я.

Верховный жрец медленно обернулся в мою сторону, и я все понял.

Его дальнейшие слова только подтвердили мои опасения:

– Мы не намереваемся тратить время на поиски твоего возможного свидетеля, который располагает сомнительными сведениями.

– Но он знает, что Бел-Адад погиб ночью…

– Не имеет значения, когда он погиб. Главное, как он погиб, – резко отрезал тот.

– Что?! – выдохнул я.

Кашшур, не обращая внимания на мой возмущенный возглас, повернулся к другим членам совета судей и спросил:

– Ваше решение?

Те, не задумываясь, произнесли:

– Виновен.

– Виновен.

– Виновен.

Каждое их слово, словно молот кузнеца, выколачивал из меня надежду на спасение и справедливость. Мой внутренний мир, еще недавно казавшийся таким прочным, дал трещину.

Верховный жрец встал и торжественно произнес:

– Согласно закону нашего Великого Хаммурапи, да хранят его боги в загробном царстве, если строитель возвел для человека дом, оказавшийся настолько непрочным, что он развалился и стал причиной смерти его владельца, то наказание такому строителю – смерть.

– Я сделал работу, как надо – промямлил я, глядя в пустоту.

– Доказательства и слова свидетелей говорят другом, – холодно возразил Кашшур. – Поскольку вина обвиняемого ремесленника Саргона полностью доказана и, учитывая то, что он не признался в содеянном…

– Я признался, что строил этот дом, будь он проклят! – рыкнул я, но Верховный жрец проигнорировал мой возглас.

– …наказание в виде испытания Божьим судом не имеет смысла. Поэтому обвиняемый приговаривается к казни – обезглавливание с помощью меча, а его останки должны быть захоронены в степи за городом, дабы никто, кроме палачей, не узнал места его последнего упокоения. Приговор привести в исполнение завтра на рассвете. Да хранит Эрешкигаль[3] твою душу в Иркалле[4]

– Нет! Шамаш свидетель, я невиновен! – закричал я, пытаясь встать, но на этот раз удар о стол оказался такой силы, что мрак и забытье окутали сознание почти мгновенно.

[1] Стиль – бронзовый стержень, заостренный конец которого использовался для нанесения текста на глиняную табличку или дощечку, покрытую воском. Противоположный конец делался плоским, чтобы стирать написанное.

[2] Адад – бог непогоды в аккадской мифологии, создатель бури, ветра, молний, грома и дождя, воплощение разрушительных и созидательных сил природы.