Кстати, Шуриком меня звали только родители.

— Саньки, идите за стол! — позвала из кухни Тамара.

Сегодня я зашел к ним после баскетбола. Саня с Тамарой жили у ее родителей. Отец, Иван Иванович, был деканом филологического факультета пединститута, и квартира у него была большая.

— Чем занимаешься? — спросила Тамара.

— Работаю, — пожал я плечами.

— Иногда смотрю твои передачи, — улыбнулась уголками губ Тамара. — Мало чем отличаются от других передач Белорусского телевидения.

От этой ее улыбки уголками губ мне всегда становилось не по себе.

— Если бы отличались, меня бы давно оттуда выгнали, — сказал я. — Норовистых коров в колхозном стаде не держат.

— А передача про Короткевича получилась хорошая, — сказала Тамара. — Выговор за нее получил?

— Нет, — качнул я головой. — Выговор был за выступление поэта Антона Белькевича.

— Не те стихи прочитал?

— Те, но после того, как он полез под стол, передачу пришлось остановить.

И я рассказал, что произошло в студии на передаче «Поэзия».

Саня с Тамарой хохотали так, что из своей комнаты вышла не только мама Тамары, но и папа.

— Пойдем в нашу комнату, — сказала Тамара.

Одной рукой она вытирала слезы, второй держала тарелку с нарезанной колбасой.

Я опять подумал, что Камлыге повезло с женой. Смеяться до слез умеет не каждая.

— Жалко, что я не видела этого по телевизору. Ты в следующий раз звони, когда выходишь в эфир.

— Ладно, — кивнул я.

Квартира у декана была хорошо спланирована, и если в комнате молодых пели, например, под гитару, родители этого не слышали. К тому же они были воспитанными людьми.

— Книгу написал? — спросил Саня.

— Написал, — кивнул я.

— Про лютый?

— Про лютый тоже.

— О чем еще? — присоединилась к расспросам Тамара.

— Мало ли о чем пишут, — снял я с полки томик Хемингуэя. — О рыбалке, например.

— На майские поедем в пущу, — сказал Саня. — Я новое удилище купил.

В Налибокской пуще мы ловили липеня — европейского хариуса, и выезд туда для меня был, пожалуй, самым ожидаемым событием в году.

— Для меня тоже, — согласился со мной Саня. — Баскетбол, липень и пиво — что еще нужно для жизни?

На третьем месте у него были, конечно, девушки, однако не обо всем можно говорить при жене.

— Я тоже поеду, — сказала Тамара. — И тоже буду пить пиво.

Видимо, она все же о чем-то догадывалась, но какое мне до этого дело?

— Правильно, у Шуры шары, — усмехнулась Тамара. — Жениться не собираешься?

— На ком? — удивился я. — Уже всех расхватали.

— А Светка?

Со Светкой Ивановой на пятом курсе у меня действительно был роман, но кто об этом помнит?

— Я помню, — сказала Тамара. — Хорошая девушка.

— Все хорошие, — согласился я.

Тамара знала, что в студенчестве она мне нравилась, вместе с Натальей, конечно. До пятого курса они были подружками не разлей вода — Наташка Калмыкова и Тамара. На четвертом курсе Саня Камлыга начал встречаться с Наташей. Я, конечно, переживал, но куда мне до Камлыги. Все шло к свадьбе, но перед защитой диплома Саня неожиданно женился на Тамаре. Они и не встречались особенно, во всяком случае, я этого не заметил. Наташа и Тамара не то чтобы поссорились — они выкинули друг дружку из своей жизни. Довольным выглядел один Саня, но это и понятно: квартира у родителей Тамары была намного больше, чем у Калмыковых.

И вот я в гостях у Тамары с Саней. Калмыкова преподает русский язык и литературу где-то в Зеленом Луге. И никто из нас студенческие времена не вспоминает.

— Почему? — посмотрел на меня Камлыга. — Хорошие были времена. Виталик Шаталин каждый год заводил новую подругу.

Мы засмеялись.

— Он так ни на одной и не женился? — спросила Тамара.

— Дочку сотрудника ЦК партии взял, — вздохнул Саня. — Виталик у нас птица высокого полета.

Я не знал, где сейчас летает Виталик, однако студентом он звезд с неба не хватал. Или это теперь не главное?

— Главное — это тесть, — сказал Саня. — Он Виталика на киностудию устроил.

— Кем? — спросил я.

— Ассистентом режиссера.

— Перестаньте говорить о грустном, — отодвинула от себя фужер с вином Тамара. — Шура, куда ты в последний раз ездил в командировку?

— В Ташкент, — ответил я. — Снимал передачу про Якуба Коласа. Он там во время войны жил в эвакуации.

— Интересно было?

— Конечно. Записал интервью с поэтессой Зульфией. Она рассказывала, что Константин Михайлович помогал материально поэтам, которые были вместе с ним в эвакуации. Например, Анне Ахматовой.

— Он был такой богатый? — удивился Камлыга.

— Зульфия говорила, что Колас получил так называемые депутатские деньги, ну и поделился ими с Ахматовой. Просто поэты редко бывают богатыми.

— Бедность и богатство — понятия относительные, — сказала Тамара. — Ты уже стал богатым?

— Откуда? — посмотрел я на нее.

— Нужно романы писать, — сказал Камлыга. — Так ты едешь с нами в Налибокскую пущу?

— Обязательно, — кивнул я. — Смонтирую передачу про Якуба Коласа и поеду.

— Хорошая компания собирается, — усмехнулся Саня, — Дима, Петр, мы с Тамарой. Все хариусы будут наши.

Я в этом не сомневался.

2

Поплавок пропал с глаз, и я подсёк. Удилище согнулось в дугу, и я понял, что на крючок засеклась хорошая рыба.

— Не спеши! — крикнул Дима. — Это может быть форель.

Я и сам знал, что спешить не надо.

Сегодня утром мы отправились ловить парами — Саня Камлыга с Петром пошли вверх по реке, мы с Димой вниз. Дима бросал под берега искусственную муху, а я набрал ручейника. На Днепре ручейники сидели в своих хатках на ивняках, окунувших нижние ветки в воду. На этой реке ивняков не было, и ручейники цеплялись за обломанные сучья на перекатах и даже за камни. Но это был тот самый ручейник, любимая пожива речной рыбы.

Я подвел рыбу к берегу и выбросил на песок. К счастью, она не сорвалась в воде.

— А это не форель, — сказал Дима.

Я опустился на колени и взял добычу в руки. Красные плавники на белой чешуе не оставляли сомнений — голавль.

— Классная рыба, — сказал Дима. — За килограмм.

Да, голавль был хорош. На удочку никому из нас он еще не попадался, только на перемет, на который мы наживляли речную миногу. Находить миног в песке под берегом нас научил Петр. Собственно, он был нашим наставником во всем, жена, и та у него была красивее других.

— Так я же биолог! — в недоумении смотрел на друзей глубоко-синими глазами Петр. — Мы пьем только спирт.

Но голавля на удочку не ловил и Петр.

— На что поймал? — спросил Дима.

— На ручейника.

От волнения у меня дрожали руки.

Месяц назад Дима пришел работать в редакцию литературно-драматических программ, и по моей, конечно, протекции. Но его родители были не последние люди в минском литературном окружении, это тоже сыграло свою роль. Мы с ним вместе учились на филфаке, он на белорусском отделении, я на русском. Близкими друзьями не были, но и не враждовали.

— Может, и мне перейти на ручейника? — посмотрел на свою муху Дима.

Мушки он делал сам, и отказаться от них для него было непросто.

— Продолжай бросать, — сказал я. — Если здесь есть хариус, обязательно возьмет. А он есть.

Мы по излучине вышли на открытый берег реки, и я в ошеломлении остановился. На песке под кручей загорали три хорошенькие девушки — черная, светлая и рыжая.

— Наяды! — присвистнул Дима.

«Старшеклассницы», — подумал я. Все-таки у меня за плечами был не только филфак университета, но и год физруком в средней школе.

Судя по взглядам, девушки были не очень рады появлению рыболовов.

— Из деревни, что стоит на шоссе, — высказал догадку Дима. — Но это далеко отсюда.

— Подвез кто-то, — сказал я. — Или на велосипедах приехали.

Мы миновали девушек и опять полезли в кусты. Вдогонку нам долетел смех.

— И зачем ржать? — встопорщил усы Дима. — Рыбаков никогда не видели?