Один из хлеборезов, узбек, выскочил из кухни, в недоумении посмотрел на партизан и пропал. Вскоре оттуда вышел прапорщик, начальник кухни.

— В чем дело? — спросил он, вытирая ладонью рот.

— Пошел вон! — поднялся с места Сивцов. — Мы отказываемся есть твои помои. Сборы, на выход!

Грохот отодвигаемых стульев был похож на разрыв снаряда. Мы вышли из столовой и уже беспорядочной толпой вернулись в казарму. Я заметил, что прапорщик смотрел нам вслед с вытаращенными глазами.

— До него еще не дошло, что сытная служба кончилась, — сказал Лисин. — Мозги жиром заплыли. Что будем делать?

— Расписывать пульку, — пожал я плечами. — Ничего другого не остается.

— Могу сбегать в магазин, — предложил Фурман. Видимо, он решил, что его время настало. Пропадать, так с музыкой!

— Так рано не продадут даже тебе, — остудил его пыл Лисин. — Да и пить на голодный желудок вредно.

— А мы закуску купим! — не успокаивался Иван.

— Подождем.

Но долго ждать нам не дали.

— Строиться! — послышалась команда Сивцова.

Я заметил, что сейчас власть в свои руки взяли партизаны, которые офицерское звание получили не в университете, а после срочной службы в армии. До сих пор они не выделялись ни на физподготовке, ни на занятиях. Теперь приказы отдавали только Сивцов с соратниками.

Мы выстроились в колонну по четыре и прошли на плац перед столовой.

— Иваньков уже ждет, — встревоженно сказал Зябкин, шедший передо мной. — А с ним какой-то полковник.

— Заместитель командира дивизии по тылу! — подмигнул нам Сивцов. — Видел, какое брюхо?

Живот у полковника действительно был солидный. Я и не знал, что такой может быть у командного состава.

— Трудовой мозоль! — опять подмигнул нам Сивцов. — Ты думаешь, к кому на стол попадают наши харчи?

— Подполковник, что происходит в вашем подразделении? — повернулся полковник к Иванькову.

Тот доложил о бунте офицеров запаса.

— Отказываются от питания?! — удивился полковник. — Советские офицеры?!

— Так точно! — козырнул Иваньков.

На его потемневшее лицо было страшно смотреть.

«В Палестине, видимо, было легче», — подумал я.

— Там партизан не было, — сказал из-за спины Лисин. Как всегда, он прекрасно читал мои мысли.

— Начальника кухни сюда! — распорядился полковник.

Чеканя шаг, подошел прапорщик. Фигурой он был похож на полковника, только вдвое моложе.

«Одного поля ягоды», — мелькнуло в моей голове.

— Ты чем, сволочь, кормишь офицеров?! — заорал полковник. — Куда делись продукты, которые тебе выдали?!

Лицо заместителя командира дивизии налилось краской. Ремень, подпоясывавший его большое брюхо, натянулся так, что казалось, вот-вот лопнет. Папаха на голове свесилась набок, готовая в любой момент свалиться.

Полковник размахнулся и изо всей силы стукнул кулаком в белой перчатке по лицу прапорщика. Тот пошатнулся, но устоял на ногах. С его головы слетела ушанка и откатилась под ноги Иванькова, словно вражеская мина. Тот вздрогнул и сделал шаг назад.

Папаха с головы полковника, кстати говоря, не свалилась.

«Настоящие боевые действия! — подумал я. — Интересно, было ли что-нибудь подобное на Голанских высотах?»

По глазам Иванькова я понял, что таких боев там не наблюдалось.

— Я же сказал — прапорщику конец! — наклонился к моему уху Лисин. — Стоит как пугало. Надевай ушанку и беги отсюда!

Но прапорщик стоял, вытянув руки по швам, и ел глазами начальство.

Полковник скривился, снял с правой руки перчатку и внимательно осмотрел косточки пальцев на кулаке. Видимо, он повредил их о скулу прапорщика.

— Накрыть по новой столы и как следует накормить товарищей офицеров! — распорядился он. — Еще раз случится что-нибудь подобное — уволю всех!

Зам по тылу резко повернулся и направился к газику, в котором водитель уже завел двигатель.

Публичная расправа закончилась.

— Вольно! — скомандовал Иваньков. — Даю полчаса на приведение себя в порядок! Сивцов, ко мне, остальным разойтись!

— Образцово-показательный спектакль! — сплюнул себе под ноги Лисин. — Даже в австрийской армии таких полковников не было.

— Полковники есть в любой армии, — не согласился я. — Тыл — он и в Африке тыл. Зябкин, не жалеешь, что не пошел служить после университета?

— Жалею! — сбил ушанку на затылок Зябкин. — Там у меня все были бы накормлены и напоены, а сам я уже батальоном командовал бы.

Это было похоже на правду. В отличие от меня с Лисиным, Зябкин уважал начальство. На филфаке он был любимчиком декана.

9

Мы шли с Галочкой по улице. Я уже давно ходил по городу в гражданской одежде, и можно было не беспокоиться, под левую или под правую руку меня держит девушка.

— Когда заканчиваются твои сборы? — спросила Галочка.

— Через неделю.

— Как быстро летит время! — вздохнула она.

«А у нас еще ничего не было, — подумал я. — Неужели нельзя найти квартиру, которая была бы свободна хотя бы на час?»

— Нет у меня квартиры, — искоса взглянула на меня Галочка. — Тем более Синичкин приехал.

— И что? — Я остановился.

— Ничего, — дернула она плечом. — Говорит, чтоб возвращалась к нему.

— А ты?

— Не хочу.

Я обнял ее, и мы поцеловались. Целовалась Галочка охотно и в любом месте, даже на людной улице. А вот мне хотелось уединенности.

— Давай зайдем на старое кладбище, — предложила Галочка. — Это рядом.

— Зачем? — удивился я.

— Здесь похоронены русские воины, которые погибли в тысяча восемьсот двенадцатом году. Французы тоже есть. Мне нравятся их памятники. Монументы!

Памятники действительно были величественные — колонны из красного мрамора, бюсты с эполетами. Мне было еще рано думать о надмогильных памятниках, но я тем не менее отметил надежность мраморных колонн, установленных полтора века назад. Современным офицерам такие не поставят, даже подполковнику Иванькову.

В этом конце кладбища не было ни души, и целовались мы как в последний раз.

— Я приеду к тебе в Минск, — сказала Галочка.

Тяжело дыша, она приложила к вискам кончики пальцев.

— А дочка? — спросил я.

— Родители присмотрят. А лучше отдам Синичкину, его ведь ребенок.

Мы засмеялись.

— Чему вас учат на сборах? — спросила Галочка.

Ей было трудно держать себя в руках, и она задавала нелепые вопросы.

— Тактике, — сказал я. — Определяем маршрут наступления дивизии.

— Какого наступления?

Галочка успокоилась, у нее перестали дрожать кончики пальцев.

— На Европу, — пожал я плечами. — Варшава — Берлин — Лондон. Я предложил из Берлина завернуть в Париж, и теперь этот вопрос изучается в штабе. Я даже рапорт написал.

Никакого рапорта, конечно, я не писал, но разве это имеет значение для Галочки?

— Я поеду с вами, — посмотрела на меня своими глазами-вишнями Галочка. — Медсестрой. Возьмешь?

Я попытался притянуть ее к себе, но девушка обеими руками уперлась мне в грудь.

— Не надо, — шепнула она. — Среди этих памятников я теряю голову…

Я отпустил ее, и мы пошли по узкой дорожке к выходу, Галочка впереди, я за ней. У нее по-прежнему была легкая походка, может, чуточку сильнее раскачивались бедра…

— А ты не смотри, — оглянулась на меня Галочка. — Спокойнее будешь спать.

Я хотел было сказать, что у всех воинов в нашей казарме крепкий сон, но промолчал. Не обо всех воинских секретах надо рассказывать женщинам, даже таким хорошеньким, как Галя.

— Не нужны нам ваши секреты, — сказала Галочка, не поворачивая головы. — А в Париж я поехала бы.

Но для меня в этом не было никакого секрета. Увидеть Париж — и умереть…

— Ты, когда станешь знаменитым писателем, начнешь путешествовать? — спросила Галочка, когда мы подошли к воротам кладбища.

— Обязательно, — сказал я. — Только об этом и мечтаю.

Мысли о путешествиях, к счастью, еще не портили мне жизнь.

По зимним улицам города долго не походишь, и мы зашли сначала к Рае, потом к Володе с Тамарой, а закончили свои блуждания у Инны. Там меня ждал диван, ставший таким же родным, как и кровать в казарме. Вино, песни под гитару, теплый девичий бок — что еще человеку надо?