Вскоре после того, как мы познакомились с будущей матерью, в комнату вошла царица Хамора, ей любопытно было посмотреть на сельских повитух, о которых столько повсюду рассказывали. Царицу звали Ре-нефер; на ней была полосатая льняная туника без рукавов и поверх нее - еще одна, сделанная из бирюзовых бусин. Никогда прежде я не видела столь изящной одежды. Однако вряд ли царица могла затмить мою тетю. Они были примерно одних лет, но Рахиль была вызолочена солнцем, тело ее было крепким от трудов и не таким изнеженным. Она присела на пол, опираясь рукой между ногами роженицы, и мне показалось, что тетя сама светится, испуская золотое сияние. Рахиль и царица переглянулись и явно одобрили друг друга.

Ре-нефер подняла подол выше колен и присела с другой стороны от роженицы, которую звали Ашнан; та стонала больше от страха, чем от боли. Две старшие женщины заговорили о маслах, которые могли бы облегчить движение головки ребенка, и меня поразило, что знатная дама так много знала о деторождении, а также удивило, сколь непринужденно Рахиль беседовала с самой царицей.

Выяснилось, что Ашнан была дочерью царской кормилицы и молочной сестрой царского сына, как я была молочной сестрой Иосифа, - правда, мы с ним родились от одного отца. Кормилица умерла, когда дети были еще маленькими, и с тех пор Ре-нефер воспитывала девочку, которая со временем стала наложницей ее супруга Хамора. Так что теперь Ашнан должна была произвести на свет царского отпрыска.

Всё это мы узнали от Ре-нефер, которая оставалась с Ашнан с полудня и почти до захода солнца. Молодая женщина была крепкой и здоровой, осложнений не предвиделось, но роды продвигались медленно. Сильные схватки перемежались долгими паузами, и, когда Ашнан заснула, измученная болью и трудами, Ре-нефер отвела Рахиль к себе отдохнуть, оставив меня наблюдать за роженицей. Я и сама задремала и очнулась, когда услышала за дверью мужской голос. Мне было скучно, и я отправилась взглянуть, кто это там пришел и зачем.

Его звали Салим. Он был первенцем, самым красивым и проворным из детей царя, любимцем жителей Сихема. Он был золотым и прекрасным, как закат.

Я опустила глаза: мне показалось неприличным столь откровенно пялиться на человека, как будто он был двуглавым козленком или другой диковинкой, бросающей вызов природе. Хотя он как раз и был чудом природы, ибо являлся совершенством.

Поскольку я избегала смотреть юноше в лицо, то невольно заметила, что ногти у него были чистыми, а руки гладкими. Они не почернели от солнца, как у моих братьев, но при этом были сильными. На нем была только юбка, а грудь оставалась обнаженной - безволосой и мускулистой.

Он тоже смотрел на меня, и я пришла в ужас от того, что фартук мой был покрыт пятнами. Теперь даже самая лучшая праздничная туника казалась мне потрепанной и серой в сравнении с роскошной льняной одеждой, которую этот молодой человек носил дома.

Волосы мои растрепались и не были покрыты, а ступни порядком запылились. Я слышала звук затрудненного дыхания - моего или его, я уже не понимала.

Наконец я не утерпела и подняла на незнакомца глаза. Он был выше меня на ширину ладони. Волосы его были черными и блестящими, а зубы ровными и белыми. Глаза одновременно казались золотыми, зелеными и карими. По правде говоря, я недостаточно долго смотрела в них, чтобы различить цвет, потому что никогда прежде не встречала такого взгляда. Губы юноши тронула вежливая улыбка, но смотрел он на меня удивленно и вопросительно, хотя я не понимала, о чем именно этот человек намерен спросить.

В ушах звенело. Мне хотелось сбежать, и в то же время я боялась прервать эту сладкую пытку, где смятение перемежалось со жгучим интересом. Юноша тоже смутился. Он кашлянул в кулак, взглянул на дверь комнаты, в которой лежала Ашнан, и снова уставился на меня. Наконец он, заикаясь, осведомился о состоянии своей молочной сестры. Должно быть, я что-то ответила, хотя и не помню слов. В памяти остались лишь боль и тревога от той первой встречи в узком коридоре. Я ужасно ругала себя: глупая, глупая, ну просто беспомощный ребенок! Вот мать будет смеяться, когда я ей расскажу.

Но я уже знала, что не скажу Лии ни слова. И это заставило меня покраснеть. Тогда я еще даже не знала имени Салима, но встреча с ним сделала меня глупой и слабой. Щеки пылали, но гораздо более жарким был огонь в моем сердце, и я не могла признаться в этом маме.

Юноша заметил мой румянец и широко улыбнулся. Моя неловкость исчезла, и я улыбнулась в ответ. Как будто цена за невесту уже уплачена, родственники сошлись на приданом. Как будто мы были одни в свадебном шатре.

Понимаю, теперь, по прошествии стольких лет, это звучит смешно. Если бы моя собственная дочь призналась мне в таком, я громко рассмеялась бы или отругала бы ее. Но тогда я была девушкой, которая ждала своего мужчину.

Когда мы улыбнулись друг другу, я вспомнила звуки, доносившиеся из шатра Иуды, свои лихорадочные ночи. Салим, который был на несколько лет старше меня, и сам уже познал томление, однако и он тоже в тот момент испытывал нечто большее, чем простое возбуждение. Он рассказал мне об этом уже потом, когда мы наконец-то осуществили свое желание и лежали в объятиях друг друга. Он признался, что всегда был застенчив в преддверии женских покоев. И добавил, что при первой нашей встрече он был очарован, ошеломлен и взволнован. Как и я сама.

Кажется, к тому времени, когда вновь появились Рахиль и царица, вернувшие меня к реальности, мы ни о чем толком не успели поговорить. Но теперь мне уже стало не до Салима, так как у Ашнан отошли воды и вскоре она родила крупного здорового мальчика, который чуть не разорвал ей промежность.

- Разрывы заживут через неделю, - заверила ее Рахиль, и молодая мать с облегчением всхлипнула.

Той ночью мы остались во дворце, хотя я никак не могла уснуть от волнения. На следующее утро возвращение домой показалось мне подобным смерти. Я думала, что никогда больше не увижу того прекрасного юношу. Я думала, что, наверное, я преувеличиваю - все это фантазии сельской девушки, размечтавшейся в присутствии принца. Но сердце восставало против этой мысли, и я чуть не свернула шею, оглядываясь назад, когда мы уходили. Я надеялась, что юноша появится, чтобы увидеть меня еще раз, но этого не случилось, и я прикусила губу, чтобы не расплакаться, пока мы шли обратно к шатрам моего отца.

Никто ничего не знал! Я думала, что все заметят произошедшие во мне перемены. Я подозревала, что Рахиль догадалась о моей тайне и по дороге домой станет выпытывать подробности. Но тетя говорила лишь о Ре-нефер, которая похвалила умелую повитуху и подарила ей бусы из оникса.

Когда мы вернулись к шатрам, мать обняла меня, не почувствовав новый жар моего тела, и отправила в оливковую рощу, где поспел урожай. Зелфа наблюдала за работой масличного пресса и едва кивнула в ответ на мое приветствие. Даже чуткая Билха была так занята запечатыванием сосудов с маслом, на которых появились трещины, что не видела ничего вокруг.

Их невнимание поразило меня. Прежде, еще до посещения Сихема, я полагала, что мои матери способны буквально читать мои мысли и видеть всё, что таится в моем сердце. Но сейчас внезапно обнаружила, что я, так сказать, совершенно непрозрачное существо, живущее самостоятельной жизнью и двигающееся путем, о котором они не имели понятия.

Оказавшись в роще, я обрадовалась неожиданному уединению, мне хотелось подольше побыть одной; я занялась работой в самом дальнем конце и даже спать легла в маленьком временном шатре на краю оливковой рощи, рядом с женами братьев. Я была счастлива, ибо могла сколько душе угодно думать о своем возлюбленном, вспоминать его прекрасные черты, воображать его добродетели. Я смотрела на свои ладони и мечтала о том, как они коснутся его гладких плеч, его прекрасных рук. Мне снились блики солнца на воде, и я проснулась с улыбкой.

После трех дней опьянения счастьем надежды мои стали таять. Придет ли он за мной? Не слишком ли грубы и мозолисты мои руки, чтобы радовать принца? От переживаний я грызла ногти и забывала поесть. Ночью я без сна ворочалась на одеяле, снова и снова вспоминая нашу встречу. Я могла думать только о нем, но начинала сомневаться в своих воспоминаниях. Возможно, его улыбка была проявлением снисходительности, а не симпатии. Наверное, я просто глупа.