Ничего удивительного, что Иаков, увидев мою тетю у колодца, сразу попал под ее очарование. Другие мужчины с годами привыкли к облику и аромату Рахили, но Иакову, должно быть, она показалась чудесным видением. Он заглянул ей в глаза - и пропал. Поцеловав ее, Иаков обрел жажду мужчины, желающего возлежать с женой. Голос его изменился и разбудил Рахиль от детского сна. Она едва успела рассказать родным о встрече с Иаковом, как пришел он сам. Иаков искал Лавана, и Рахиль вопросительно взглянула на отца, ожидая его решения.

Первым делом Лаван отметил пустые руки чужака, однако мой дедушка не упустил из виду и того, что одежда его была сшита из хорошей тонкой ткани, бурдюки изготовлены весьма искусно, а рукоятка ножа сделана из резной полированной кости. Иаков встал перед Лаваном, склонил голову и проговорил:

- Дядя, я сын Ревекки, твоей сестры, внучки Нахора и Милки и дочери твоих родителей Бетуэля и Саруги. Мать послала меня к тебе, ибо брат мой преследовал меня, да и отец тоже велел уйти сюда. Я расскажу тебе всю историю, когда буду не таким грязным и усталым. Я прошу оказать мне гостеприимство, которым славится эта земля.

Рахиль открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Лия дернула ее за руку, бросив на сестренку предостерегающий взгляд; юный возраст Рахили не послужил бы оправданием ее дерзости - девушка не смела вмешиваться в разговор мужчин.

Рахиль едва заметно топнула ногой, про себя обозвав сестру, которая слишком уж раскомандовалась, старой коровой и косоглазой козой.

Слова Иакова о гостеприимстве Лавана были, конечно, вежливой ложью, потому что меньше всего дядю радовало внезапное появление племянника. Стареющему главе клана вовсе не нужны были голодные бродяги, от которых только и жди неприятностей. Но поделать он ничего не мог: фамильная честь требовала признать свою кровь. Иаков сообщил имена родных, да и лицом юноша напоминал сестру Лавана.

- Мы готовы принять тебя, - сказал Лаван без улыбки и без малейшего намека на приветственный жест.

И, развернувшись, чтобы уйти, отец указал пальцем на Лию, поручая ей обо всем позаботиться. Моя мать кивнула и впервые оказалась лицом к лицу с мужчиной, который не отвел взгляда, посмотрев в ее глаза.

Зрение у Лии было превосходное. Одна из нелепых легенд, связанных с нашей семьей, утверждает, что она якобы погубила зрение, проливая реки слез из-за угрозы быть отданной в жены моему дяде Исаву. Если вы в это верите, то, вероятно, принадлежите к числу женщин, которые охотно покупают волшебную жабу для любовного приворота и прочую ерунду. На самом деле глаза моей матери были здоровыми и зоркими. Однако они заставляли людей испытывать неловкость и смотреть в сторону: один глаз Лии был ярко-голубым, как лазурь, а другой - зеленым, словно трава в Египете.

Когда она родилась, повитуха в ужасе закричала, что девочка - ведьма и ее следует утопить, чтобы избавить семью от проклятья. Но моя бабушка Ада дала дурехе пощечину и велела ей прикусить язык. «Покажи мне дочь», - заявила она так громко и гордо, что голос ее услышали даже мужчины, ожидавшие снаружи. Ада назвала желанную дочь Лией (это означало «госпожа») и со слезами произнесла над ребенком благодарственную молитву, надеясь, что девочка будет здоровой, ведь ранее бедняжка уже похоронила семерых детей.

Однако многие оставались при мнении, что младенец нечистый. По какой-то причине Лаван, обычно суеверный (он постоянно сплевывал, если приходилось сворачивать влево, и следил за фазами луны, приносящими удачу и несчастья), не обращал ни малейшего внимания на то, что болтали про Лию, и не прислушивался к советам отвезти малышку ночью в пустыню и оставить ее там умирать. Он, правда, выругался, поскольку родилась дочь, а не сын, но потом просто игнорировал девочку, даже не произносил имени Лии, словно ее вообще не было. Женщины тогда не в первый раз заподозрили, что Лаван плохо различает цвета.

Глаза Лии и много лет спустя оставались яркими, хотя родные надеялись, что они постепенно поблекнут; различие цвета с возрастом стало даже заметнее, а почти полное отсутствие ресниц лишь подчеркивало эту странность. Лия моргала, как и все прочие, но это было почти неразличимо - казалось, будто бы она никогда не прикрывает веки. Даже тем, кто любил ее, эта особенность напоминала взгляд змеи, а большинство людей так и вовсе не могли смотреть моей матери в глаза. Зато те, кто осмеливались это сделать, щедро вознаграждались поцелуями, объятиями и хлебом с медом.

Иаков смотрел Лие прямо в глаза, и сердце ее растаяло. На самом деле она заинтересовалась юношей еще и из-за роста. Она была на добрых полголовы выше большинства знакомых мужчин, за что и презирала их. Лия понимала, что это неправильно. Разумеется, рост не главное, и наверняка среди тех, чья макушка маячила у нее перед носом, были хорошие люди. Но мысль о том, чтобы возлечь с мужчиной, чьи ноги короче, чем ее собственные, представлялась девушке нелепой. Впрочем, никто ее об этом и не просил. Лия слышала, как люди шептались у нее за спиной, называя ящерицей и ведьмой, а то и похуже. Отвращение Лии к низкорослым мужчинам подкреплялось также и сном, в котором к ней являлся высокий незнакомец, нашептывавший нежные слова.

Правда, сами слова она не запомнила, но в памяти осталось тепло, растекавшееся по бедрам и разбудившее ее. При виде Иакова моя мать вдруг вспомнила тот сон, и ее странные разноцветные глаза расширились.

Иаков тоже одобрительно взглянул на девушку. Хотя он и был поражен и очарован Рахилью, однако не смог не заметить Лию.

Она была не только высокой, но также прекрасно сложенной и сильной. Ей достались полные высокие груди и крепкие ноги, которые виднелись всякий раз, когда складки одеяния распахивались. Руки ее были мускулистыми, как у юноши, но бедра женственно покачивались при ходьбе. Однажды Лии приснился лопнувший гранат с восемью обнажившимися рубиновыми зернами. Зелфа сказала, что это вещий сон, который предвещает рождение восьмерых здоровых детей, и моя мать знала, что это правда, - как знала верные способы делать хлеб и пиво.

В аромате Лии не было никакой тайны. Она пахла дрожжами, потому что пекла хлеб и варила пиво. Она источала запах домашнего очага и уюта - а для Иакова это был аромат плотской любви. Он смотрел на эту крупную молодую женщину, и рот его увлажнялся от желания. Насколько мне известно, отец никогда ничего не говорил о ее глазах.

Моя тетя Зелфа, вторая по старшинству среди сестер, утверждала, что якобы помнит всё, что с ней когда-либо происходило, даже свое собственное появление на свет, а также пребывание в материнской утробе. Она клялась, что в памяти ее запечатлелось, как после нескольких дней мучений (Зелфа родилась вперед ногами) умерла в Красном шатре ее мать. Лия презрительно фыркала, когда слышала подобные заявления, хотя делала это украдкой от сестры, ведь Зелфа была единственной, кто заставлял ее попридержать язык.

Воспоминания Зелфы о приходе Иакова не походили на рассказы Рахили или Лии, но Зелфу вообще мало занимали мужчины: она считала их всех наполовину животными, волосатыми и грубыми.

Да, мужчины были нужны женщинам, для того чтобы делать детей и передвигать тяжести, но в остальном она не видела смысла в их существовании и совершенно не поддавалась их обаянию. Зелфа страстно любила своих сыновей, но лишь до тех пор, пока у них не стали пробиваться бороды, после чего едва удостаивала обоих взглядом.

Когда я подросла достаточно, чтобы задавать вопросы о том дне, когда пришел мой отец, тетя сказала, что Иаков заинтересовал ее, поскольку сразу было ясно: этому человеку покровительствует Великий. Зелфа утверждала, что Великий - он же Эль - повелевал громом, вершинами гор и требовал ужасных жертвоприношений. Он мог приказать отцу зарезать собственного сына - отвести его в пустыню и принести там в жертву, словно животное. Это был суровый бог, чуждый и холодный, но - по словам Зелфы - его спутницей являлась Царица Небесная, которую она любила во всех проявлениях и под любыми именами.