Итак, решение было принято, шатры свернуты, а скот собран в стада, и мы вновь отправились в путь, на этот раз недалекий, до места, которое нам было обещано. Матери заверяли, что тоже довольны таким поворотом судьбы.

- Горы находятся там, где небеса встречаются с землей, - заметила Зелфа, предвкушая, что на новом месте на нее снизойдет вдохновение.

- Горы защитят нас от дурных ветров, - рассудительно произнесла Лия.

- Надо будет найти местную травницу, чтобы показала нам, что растет в тех горах, - сказала Рахиль Инне.

И только Билха тяжело вздохнула, оказавшись в тени Эбала, - так называлась гора, на склоне которой мы поставили шатры.

- Она такая большая!… Здесь я чувствую себя потерянной.

Мы построили печи и посадили в землю семена. Стадо умножалось, и еще трое моих братьев взяли себе жен, молодых девушек, которые не вызывали возражений со стороны наших матерей. Но все они были из Ханаана и ничего не знали об обычаях Харрана, где женщин ценили за стойкость, а не за одну только красоту. И, когда мои новые сестры вошли в Красный шатер, чтобы угодить Лии, они не смеялись вместе с нами, без всякого интереса следили за жертвоприношением Царице Небесной и не желали учиться местным обрядам.

- Жертвоприношения - это для мужчин, - сказали они и съели предложенные сласти.

И все-таки жены моих братьев оказались трудолюбивыми и плодовитыми. В Сихеме у меня появилось много племянников и племянниц, и семья Иакова процветала.

В наших шатрах царил мир, если не считать Симона и Левия: эти двое вечно находили поводы для недовольства. Колодец, который делал наш земельный надел особенно привлекательным, оказался древней, осыпающейся кучей камней и пересох вскоре после нашего прибытия.

Братья вырыли другой - работа была тяжелой и, что хуже всего, оказалась бесполезной. Симон и Левий были уверены, что Хамор сознательно обманул их, и постоянно распаляли друг в друге гнев, обсуждая, как их унизили. К тому времени, когда вторая попытка вырыть колодец увенчалась успехом, обида на царя, несмотря на то, что теперь мы были обеспечены водой, стала такой же неотъемлемой частью каждого из обоих братьев, как и их собственные имена. Я была рада, что редко пересекалась с ними. Признаться, они пугали меня своим вечно мрачным видом и длинными ножами, всегда свисавшими с пояса.

Весной, когда воздух был сладким, а овцы опять готовились принести ягнят, у меня впервые пошла кровь. Помню, как раз собирали ужин к первой безлунной ночи; я присела на корточках, чтобы облегчиться, и вдруг заметила на бедре пятно. Мне потребовалось некоторое время, дабы понять, что это. Пятно было коричневым, и это смутило меня. Разве оно не должно быть красным? Разве я не должна чувствовать боль в животе? Может, я просто оступилась и поцарапала ногу? Однако царапины не было.

Кажется, я всю жизнь ждала наступления этого события, но, когда наконец свершилось, почему-то не поспешила к матерям. Я осталась там, где была, сидела на корточках за кустами. Я подумала: «Вот и кончилось мое детство. Теперь я надену пояс и фартук, покрою голову. Мне больше не придется прислуживать женщинам во время новолуния, я буду сидеть с ними как равная. Я останусь с матерью и остальными в красном свете женского шатра три дня и три ночи, пока серповидная богиня не явится в небесах. Моя кровь стечет в свежую солому, наполняя воздух вокруг солоноватым женским запахом. Я уже совсем взрослая. Скоро я выйду замуж и сама стану матерью».

На мгновение я задумалась: не сохранить ли мою тайну от всех, не побыть ли ребенком чуть дольше?

Но быстро отказалась от этой идеи: что за ребячество, ведь теперь я стала женщиной!

Я поднялась на ноги, пальцы были запачканы свидетельством моей зрелости, а в животе и вправду появилась тупая боль. С гордостью я пошла к шатрам, уверенная, что отныне мои растущие груди больше не будут служить предметом для шуток. Теперь я смогу с полным правом входить в шатер, когда Рахиль и Инна принимают роды. Теперь я могу совершать возлияния вина и готовить хлеб на новолуние, скоро я узнаю тайну отношений между мужчинами и женщинами.

Вообще-то, меня отправили за водой, но я вернулась в Красный шатер с пустыми руками. Но прежде, чем мать открыла рот для упреков, я протянула ей испачканные кровью пальцы.

- Мне теперь тоже нельзя ничего носить, мама.

- О-о-о? - только и сказала Лия, которая на этот раз не нашла слов.

Она поцеловала меня в обе щеки, и тетушки собрались вокруг и по очереди приветствовали меня поцелуями и объятиями. Невестки хлопали в ладоши, все заговорили разом. Инна вошла, чтобы узнать причину переполоха. Меня окружали улыбающиеся родные лица.

Почти стемнело, когда началась церемония. Инна принесла полированную металлическую чашу, наполненную крепким вином, настолько темным и сладким, что я не чувствовала его силу. Но я пила, и вскоре голова закружилась, а мои матери тем временем приготовили хну и нанесли узоры на мои ступни и ладони. В отличие от рисунков на теле невесты, на каждой из моих ног провели красную линию от ступни до потаенных мест, а на руки нанесли орнамент из пятен, которые, как цепочка следов, протянулись до самого пупка.

На глаза мне положили капустные листья («Да будешь ты видеть далеко!» - сказала Лия). Лоб и подмышки мне умастили благовониями («Да будешь ты ходить среди цветов!»- сказала Рахиль). Затем меня полностью раздели. Мне хотелось спросить, к чему столько хлопот с краской и благовониями, но у меня не было сил: должно быть, во всем виновато крепкое вино.

И вот, не успела я и глазом моргнуть, как на меня уже надевали грубое домотканое платье - в такое обычно облачают рожениц, и из такого полотна шьют саван для последа.

Окружающие были так добры со мною, так милы! Они не позволяли мне есть самой, но вкладывали в мой рот самые отборные кусочки. Они массировали мне шею и спину, пока я не стала расслабленной и ленивой, как кошка. Они пели все известные песни. Лия постоянно подливала вино в мою чашу и подносила ее мне к губам так часто, что скоро я совсем утратила способность говорить, а голоса вокруг слились в громкий радостный гул.

Ахава, беременная жена Зевулона, танцевала, хлопая в ладоши, и ее большой живот мерно покачивался. Увидев это, я рассмеялась так, что у меня аж бока заболели. Как хорошо быть женщиной!

Затем Рахиль извлекла терафимов, и все замолчали. До этого момента домашние боги Лавана оставались спрятанными. Я была еще маленькой, когда видела их в последний раз, но сразу узнала, словно старых друзей: беременную мать, богиню со змеями в волосах, божество, наделенное мужскими и женскими частями тела одновременно, маленького круторогого барана… Рахиль осторожно выложила их и выбрала богиню в виде ухмыляющейся лягушки. Та держала в широкой пасти кладку икры, а лапы ее были разрисованы треугольниками, напоминающими по форме кинжалы. Рахиль протерла обсидиановую фигурку маслом, и та засверкала в свете ламп. Я уставилась на глупую физиономию лягушки и хихикнула, но больше никто не засмеялся.

В следующий момент я оказалась снаружи с матерью и тетушками. Мы были в самом центре огорода - там, где находился небольшой участок, на котором сеяли пшеницу, предназначенную для жертвоприношений. Земля была уже подготовлена к посадке зерен: этим предстояло заняться, когда луна вернется вновь. Мне велели лечь на прохладную почву обнаженной, лицом вниз.

Я вздрогнула. Мать положила мою щеку на землю и распустила мои волосы. Лия обняла меня и прошептала:

- Это чтобы охватить землю.

А затем она согнула мои колени и поставила ступни на траву, пояснив:

- Это чтобы вернуть первую кровь земле.

Я чувствовала холодок ночного воздуха в глубине между ног, было странно и замечательно лежать вот так под открытым небом.

Матери собрались вокруг меня: Лия стояла прямо надо мной, Билха - по левую руку, ладонь Зелфы коснулась тыльной стороны моей ноги. Я усмехалась, как обсидиановая лягушка, сонная, влюбленная в них всех. Голос Рахили, стоявшей позади меня, нарушил тишину: