Все вокруг замерли в молчании. Не знаю, сколько времени мы так простояли, пока малыш спал, но думаю, что долго: у меня, например, заныла спина, прежде чем ребенок открыл глаза. Он обнял бабушку за шею и поцеловал ее в щеку. Она тоже обняла его, а затем передала матери, которая прослезилась, увидев улыбку на лице своего сынишки, а затем заплакала, заметив печаль на лице Оракула: бедняжка поняла, что та ничего больше не может сделать, дабы исцелить мальчика.
После этого я уже не могла ненавидеть Ревекку. Я прежде ни разу не видела, чтобы бабушка проявляла подобную нежность к кому-либо, но не могла забыть, как она приняла боль маленького мальчика в свои руки и подарила краткий покой ему и его матери.
Я никогда не заговаривала с бабушкой о Тавее. Просто не посмела. Я молча скорбела о потерянной подруге и печалилась так, как будто ее завернули в саван. Однако не Тавею, а Веренро довелось мне - вместе с другими женщинами - положить в землю.
Мне не терпелось снова увидеть эту чудесную посланницу, ждали ее в Мамре и другие женщины. Она была всеобщей любимицей, «деборы» улыбались, когда я спрашивала, скоро ли Веренро вернется.
- Наверняка она уже совсем скоро придет, - сказала та, что часто расчесывала мне волосы. - И тогда вечерами мы будем слушать истории и тебе будет не так грустно.
Но торговец из Тира принес печальное известие: Веренро, посланница Ревекки из Мамре, была злодейски убита. Остатки ее изувеченного тела были найдены на краю города; бедняжке вырезали язык и разбросали вокруг ее рыжие волосы. Паломник, посещавший священную рощу несколькими годами ранее, вспомнил необычную служительницу Оракула и узнал ее сумку. Он собрал то, что осталось от погибшей, чтобы вернуть кости бабушке. Та выслушала его, не выдавая чувств, вызванных ужасными новостями.
Мешок, который принес паломник, был прискорбно маленьким, и мы зарыли его глубоко в землю, положив предварительно в простой глиняный сосуд. Я слышала, как «деборы» плакали той ночью, и добавила еще один слой соли на свое одеяло. Но во снах мне являлась прежняя, живая Веренро: сидя на большом дереве, она улыбалась своей лукавой улыбкой, а на ее плече примостилась крупная птица.
На следующий день после похорон Веренро я, как обычно, утром пришла к Ревекке, но она была уже одета, умащена и украшена. Бабушка молча сидела на подушках, и мысли ее явно витали где-то далеко. Я даже не была уверена, что она меня заметила, и потому кашлянула.
Она не смотрела на меня, но через некоторое время заговорила, и я лишний раз поняла, почему в Мамре отовсюду приходят паломники.
- Я знаю, что ты здесь, Дина, - сказала Ревекка. - И знаю, что ты ненавидишь меня из-за дочери Исава. Мне жаль Тавею. Она была лучшей из них, и, конечно, в случившемся нет ее вины. Все дело в несчастной глупой матери, которая не сделала того, что я ей велела, а поступила так, как учила ее собственная глупая мать. Я должна была забрать девочку, пока та была еще совсем ребенком. Среди этих глупых женщин у бедняжки не было будущего. - Бабушка проговорила это, глядя в сторону, как будто размышляла вслух, но затем устремила взгляд прямо на меня. - В этом смысле ты в безопасности. Лия не позволит им превратить твою девственность в товар на продажу. Твоя мать проследит, чтобы твоя кровь, как и полагается, была принесена в дар Великой Матери. Так что тут тебе ничего не угрожает. Однако тебя ждет какое-то другое несчастье. - Ревекка пристально смотрела на меня, словно бы пытаясь разглядеть мое будущее. - То, чего я понять не могу, точно так же, как и не смогла предвидеть конец Веренро. Возможно, твое горе ограничится лишь потерей ребенка или двух; может быть, ты рано овдовеешь. Потому что твоя собственная жизнь будет очень длинной. Но какой смысл пугать детей ценой, которую им придется заплатить за свою жизнь?
На некоторое время наступила тишина, и когда Ревекка заговорила вновь, ее слова напрямую касались меня, однако при этом казалось, что она перестала видеть свою внучку или же решила, будто я покинула шатер.
- Дина тоже не станет наследницей. Теперь я вижу, что никто не придет на мое место. О Мамре позабудут. Шатер не будет стоять здесь после меня. - Бабушка пожала плечами, как будто это было уже совершенно не важно. - На самом деле великие не нуждаются в нас. Наши возлияния и молитвы имеют для них не больше значения, чем пение птиц или жужжание пчел. А уж эти твари всегда будут возносить хвалы богам. - Ревекка встала и подошла ко мне почти вплотную. - Дина, я прощаю тебя за то, что ты меня ненавидишь, - сказала она и махнула рукой, приказывая мне выйти из ее шатра.
Через несколько дней пришел Рувим, и я оставила Мамре, удостоившись от бабушки на прощание лишь короткого кивка. Я радовалась, что возвращаюсь в шатер матери, но неожиданно слезы обожгли мне глаза, когда я покидала священную рощу. Я уходила оттуда с пустыми руками. Я не заслужила внимания Ревекки. Я не смогла порадовать ее.
Глава шестая
Хотя во время своего отсутствия я каждую секунду скучала по дому, однако по возвращении испытала настоящее потрясение. Всё оказалось не таким, как я помнила. Мои братья, отец, другие мужчины вдруг показались мне невероятно грубыми и жестокими. Меня раздражало то, что они ворчали, а не говорили, постоянно чесались, ковыряли в носу и даже облегчались, не смущаясь присутствием женщин. И еще эта вонь!
Шум в лагере тоже ошеломлял. Лаяли собаки, блеяли овцы, плакали младенцы, пронзительно вопили женщины. Почему прежде я никогда не замечала, как все они кричали друг на друга и на детей? Даже моя собственная мать оказалась какой-то не такой: вечно критикующей окружающих, требовательной и властной. Все должны были немедленно подчиняться ей, и что бы я ни сделала, все оказывалось недостаточно хорошо. Я слышала только презрение и гнев в ее голосе, когда она приказывала мне принести воду, приглядеть за малышней или помочь Зелфе прясть.
Стоило Лии заговорить со мной, и в моих глазах закипали слезы, горло сжималось от стыда и гнева и я в ярости пинала комья земли. «Да в чем дело? - спрашивала мама по три раза на дню. - Дина, что с тобою не так?»
«Ну, со мною-то как раз всё в порядке, - думала я. - Это ты стала вспыльчивой, постоянно всем недовольной и просто невыносимой». Каким-то странным образом за несколько месяцев нашей разлуки Лия словно бы постарела на годы. Глубокие морщины на лбу забивала пыль, грязь под ногтями казалась мне отвратительной.
Конечно, я не могла проявить неуважение к матери и потому стала просто избегать ее, предпочитая спокойствие Зелфы и мягкий голос Билхи. Я даже спала теперь в шатре Рахили, что, должно быть, больно ранило Лию.
Инна, которая, как я внезапно догадалась, была почти такой же старой, как и моя бабушка, ругала меня за то, что я огорчаю мать. Но я была слишком молода, чтобы понять: изменилась я сама, а вовсе не мама.
Через несколько недель я снова привыкла к повседневным звукам и запахам, начав находить в них радость. Я с удовольствием наблюдала за играми маленьких мальчиков, бегавших голышом, подсматривала за совокупляющимися собаками. Ночами я вертелась на своих одеялах, а руки мои блуждали по груди и между ног, что вызывало у меня недоумение.
Как-то ночью Инна застала меня у шатра Иуды, где они с женой делали очередного ребенка. Повитуха схватила меня за ухо и увела прочь.
- Тебе недолго уже осталось ждать, девочка моя, - сказала она, укоризненно покачивая головой. - Твое время приближается.
Я была огорчена и испугалась, что Инна расскажет Лии, где меня обнаружила. Но даже в этот момент я не могла не думать о тайнах отношений мужчин и женщин.
По ночам меня снедали любопытство и тоска, а отец и братья были заняты своими заботами. Скоро у нас появится так много скота, говорили они, что ему даже не хватит земли. Братья понимали, что им самим, а в будущем и их сыновьям, здесь будет просто не развернуться. Иаков снова стал планировать путешествие, на этот раз он вспоминал об обнесенном стеной городе, о знакомой долине между двух гор. В его мечтах мы жили в Сихеме, где еще его дед совершил возлияние вина на груду камней и назвал это место священным алтарем. Моим братьям нравились эти мечты. Они ходили в город торговать, ибо на рынке за шерсть и скот давали хорошую цену, и всякий раз возвращались в шатры, переполненные впечатлениями. Хамор, царь Сихема, был миролюбив и поощрял племена, которые заботились о процветании подвластной ему земли. Симон и Левий от имени отца переговорили с визирем Хамора и вернулись к Иакову с радостным известием: нам выделят большой участок земли с колодцем.
