Кр-р-рах! Вся кровь бросается в голову. С треском подскакиваем на ухабах. Выдержат ли шасси? Колеса скачут по старым бороздам пашни лесника. Это какой-то дикий стипль-чез, ковбойское родео! Мустангом прыгает костыль. Под колесами свистит смоченная росой трава. Удержат ли тормоза?.. Наверно, это некошеная трава притормозила наш самолет при посадке. Но грозная стена леса набегает так стремительно — разобьемся, обязательно разобьемся… Теперь уже не подняться… Пилот изо всех сил нажимает на тормоз…

Молодчина Грызлов посадил наш славный «кукурузник» с замечательным искусством на колдобистую лесную поляну. Мы живы, живы! Тут же, скинув привязные ремни, я выскочил, отбежал с пилотом под деревья. Взвел затвор — автомат готов к бою… Честно говоря, я испугался, когда наш самолет «поцеловал» землю. Испуг — детонатор страха. Важно не дать страху сдетонировать, вызвать взрыв паники…

В ушах гудит, а кругом — тяжелая, густая тишина. Самолет цел, мы целы! Ура! Нет на свете лучше самолета, чем «У-2»!

И снова тревога: а вдруг фрицы ждут нас здесь давно, вдруг мы в западне?

Второй самолет, описав над поляной еще два круга, включил фару и тоже пошел на посадку. Над лесом он опасно клюнул носом, но не задел деревья. Пробежав метров сто со средней скоростью примерно в семьдесят километров в час по гофрированной поляне, он подскочил раз, другой, едва не зацепив крылом за кочку. Остановился рядом, чуть не уткнувшись носом в сплошную стену леса, косо вздернув крыло над неровной поляной.

Ветер нес шум винта в сторону опушки, в сторону эсэсовцев.

А что, если немцы давно перехватили наши радиограммы, расшифровали их, узнали обо всем и устроили нам и полякам ловушку!

Костры вдруг разом погасли, точно проглоченные плотной тьмой. Нахлынула зловещая тишина. Над поляной стояла легкая дымка. Духовито пахло сосной и травами. Шел первый час ночи. Наступило воскресенье 15 мая…

Мы с Тамарой помнили подобные приземления на партизанские аэродромы в Белоруссии, на Смоленщине, в Брянских лесах. Там, в партизанских краях, где партизаны были хозяевами, все было иначе: огромные, празднично ревущие искрометные костры, толпы взбудораженных партизан из разных бригад и отрядов, веселые крики и смех, веселая сутолока у грузовых тюков, целый обоз подвод… Там посланцев Большой земли обнимали, качали, пилотам предлагали «махнуть» парабеллум на ТТ. Но здесь я стоял на краю поляны со взведенным автоматом ППС в напрягшихся руках, пока летчики кое-как маскировали самолеты. Тамара, обвешанная сумками с рацией и батареями, сжимала в руке браунинг. В темноте ее силуэт казался почти квадратным. В случае внезапного нападения врагов надо успеть сжечь машины. Я не спускал глаз с радистки: за нее и за рацию я тоже в ответе. Еще на аэродроме мы договорились с Тамарой — в случае чего, я уничтожаю самолеты, она — рацию и шифр.

Тишина стояла такая, что я услышал, как потрескивают, остывая, выключенные моторы.

И вдруг — я даже вздрогнул — звучно защелкал неподалеку соловей — одно колено, второе, третье. И снова — могильная тишина, всполохи немецких ракет за лесом, пулеметная трель вдалеке.

Но вот за кустом мелькнула какая-то тень, тихо звякнул металл. Я ясно вижу светлые пупырчатые пуговицы на немецком мундире. Мы бесшумно встали за деревьями, автоматы — на боевом взводе.

— Пароль! — произнес я негромко. И все мы вздыхаем с огромным облегчением: ответ правильный, свои!

Хотя если немцы перехватили ту радиограмму…

— Далеко ли немцы? — спрашиваю я партизана, одетого почему-то в английское обмундирование.

— Далеко, — отвечает командир отряда Миколай Козубовский. — Полтора километра. Вчера ближе были.

В густом подлеске неслышно скользят тени… Почти все партизаны — в трофейном немецком или английском обмундировании. Мы пожимаем руку приземистому крепкому человеку в гимнастерке, с наголо выбритой головой. Во тьме чуть светятся подполковничьи погоны — Два просвета, две звезды. Это Степан Павлович Каплун, или таинственный и неуловимый «Эспека» (партизанская кличка, состоявшая из инициалов Каплуна), бывший капитан-окруженец, подпольщик, партизанский комбриг. Третий год воюет он в глубоком тылу врага… Но все это и многое другое — мы узнали лишь позже… А пока надо было откатить самолеты в тень деревьев. В небе уже слышался надрывный рокот «мессера». Не успели мы откатить самолеты, как над поляной хищной молнией пронесся «Ме-110». Пронесся и вернулся и стал совсем некстати барражировать над лесом. Значит, он из «ягд-штаффеля» — «охотничьего отряда» ночных истребителей..

Немецкие летчики почти непрерывно, выматывая нам нервы, кружили над лесом до самого рассвета. А рассвета мы боялись больше всего. Средь бела дня не полетишь через фронт. Значит, придется прятать наши «уточки» в лесу. А ну как придут сюда «викинги»? Тогда мы сожжем самолеты, и все придется начинать сначала!..

Над поляной курился туманец. На фронте гулко ухала артиллерия, в Прибужье глухо ворочались раскаты грома.

«Мессеры» все не улетали. Не решили ли немцы после первого нашего прилета блокировать перехватчиками эту посадочную площадку в Михеровском лесу? А на востоке, за черной грядой Михеровского леса, уже светлело небо. По просьбе Грызлова партизаны спилили еще несколько деревьев, мешавших взлету.

За лесом вспыхивали осветительные и сигнальные ракеты, тарахтели автоматы. Над урочищем Михерово снова кружил ночной истребитель.

Грызлов, качая головой, прошелся по расквашенной ливнями поляне вдоль глубокой двойной колеи, продавленной в размокшем грунте колесами самолетов. Посовещавшись, летчики заявили, что возьмут лишь по одному пассажиру, а назавтра прилетят снова. Пришлось минут десять уговаривать их… Один из летчиков слил часть бензина партизанам.

…Только в четвертом часу утра, израсходовав, видно, все горючее, улетел к Бресту последний вражеский самолет. Но мы не могли знать наверняка, что это был последний. А вдруг снова прилетят? Решили рискнуть, пока в лес не сунулись «викинги». Уже таяла ночная темень, плыла в воздухе первая рябь световых волн. Солнце взойдет в 4.17…

Вот взревели стосильные моторы «М-И», самолеты выруливают на старт. На лесных дорогах залегли засады из отрядов Каплуна. На боевом взводе пулеметы Миколы Козубовского. Мы с комбригом Каплуном усаживаем польских руководителей в наши двухместные самолеты, по два человека на заднее сиденье.

— Тоже мне воздушный корабль! — тревожно бормочет Каплун.

Один из поляков — очень моложавый на вид — снимает с пояса и дарит Каплуну на память красивый дорогой кинжал с наборной красно-белой ручкой. Другой поляк — самый старший — отдает юному партизану томик Пушкина на русском. По Пушкину вся четверка учила на досуге русский язык. Руки поляков сплетаются в прощальных крепких рукопожатиях с нашими руками.

— До свидания!

— До видзения! Дзенкуеме!

Моторы прогреты, но летчики медлят, они озабочены: сесть-то они сели, да слишком мала лесная поляна для взлета.

— Давай! Давай! — торопит летчиков Каплун.

— Вряд ли взлетим. Рискуем зацепиться за деревья, — говорит мне пилот Грызлов. — Перегрузка. Трава больно высокая, тяжелая от росы. Грунт размок от дождя. И ветерок, дьявол, хотя почти и встречный, уже очень слаб.

— Откладывать никак нельзя! Может, это последний шанс!

— Давай! Давай!

По команде пилота партизаны окружили первый самолет, крепко уперлись в землю ногами, ухватились за крылья. Пилот дал полный газ, загрохотал на всю мощь мотор. Словно сотня коней силилась сдвинуть самолет с места. Плоскости дрожат, рвутся из рук, тащат за собой партизан… Пилот двинул сектор газа, крикнул: «От винта!» Партизаны отскочили в стороны, и «кукурузник», снятый с тормозов, ринулся вперед как из катапульты, неуклюже запрыгал по кочкам.

Все затаили дыхание. После отчаянно смелой посадки — не менее смелый взлет. Грызлов сделал короткий, метров в девяносто, разбег, проскакал, оторвался от земли, снова подпрыгнул на левом колесе, взмыл и… провалился в темную массу деревьев. Нет! Нет, попав в слой более холодного воздуха над лесом, он чуть-чуть не коснулся колесами верхушек деревьев и тут же, качая крыльями, снова потянул вверх, туда, где уже зарумянилось небо.