— Подготовь рацию к уничтожению! — сказал капитан Мэтьюзу.

— У нас осталось по восемь патронов, — сказал Клиф. — Всего около шестидесяти штук.

Под треск цикад, под голодное бурчание в желудке издевательски медленно тащились минуты, часы. Над головой застыла листва, насквозь пронизанная раскаленными лучами солнца. Никогда так медленно не заходило оно. Никогда так лениво не зажигались звезды.

— Сигарету! Сигарету! Все ордена и медали за вонючую китайскую сигарету! — объявил Клиф.

За рекой быстро догорал стремительный закат. Лежа в зарослях на берегу реки, они настороженно смотрели через канувшую в потемки реку на примолкнувшие, притаившиеся джунгли.

И какой дьявол занес его, Гранта, так далеко от родного Нью-Йорка, на другую сторону Млечного Пути? Над головой — чужое черное небо и Южный Крест. Неужели и он, Грант, найдет себе могилу под этим крестом, как нашли ее уже тридцать тысяч американских парней!

Тридцатый вопрос Пифагора: «Кто выиграет бой?..» Когда-то от нечего делать Грант занимался оккультными науками, изучал мистическое «Колесо судьбы», и вот в памяти всплыл тридцатый вопрос древнегреческого философа: «Кто выиграет бой?..»

— Если они не прилетят этой ночью, — простонал Клиф, — я застрелюсь!

Ночь искрилась светляками. Косо падали звезды.

— Вы как хотите, — сказал Дон Мэтьюз, — а я больше в «зеленые береты» не играю. Ничего себе игра: «орел» — ваша взяла, «решка» — наш проигрыш!..

Грант молча согласился с этими словами. Он поежился: его не покидала бредовая мысль, что джунгли — это исполинский, не то зеленый, не то черный зверь и он в нем, как ветхозаветный Иона в чреве кита, уже наполовину переваренный…

Последние секунды, нестерпимо растянутые, как в долгом и тяжелом поединке на ринге.

Когда над джунглями послышался свистящий рев турбореактивных двигателей, Гранту показалось, что Клиф и остальные сойдут с ума. Все выбежали на берег реки и визжали и прыгали, простирая кверху руки.

Вертолеты сделали, снижаясь, один круг над излучиной реки, второй, третий.

Грант встал на цыпочки и поднял полупогасший фонарик как можно выше, будто стремясь дотянуться до вертолетов.

— Они уходят! Уходят! — завопил вдруг Клиф.

Вертолеты, сделав четвертый круг над излучиной, и в самом деле стали подниматься ввысь.

— Костер! — закричал срывающимся голосом Грант. — Скорее костер!

Он выхватил из кармана ронсоновскую зажигалку, щелкнул, зажег ее…

— Но ведь не было уговора… — взвыл Клиф. — Они улетают!

Один из пилотов «летающей лаборатории» возбужденно сказал в микрофон:

— Алло! «Пэрис контрол», «Пэрис контрол»! — Он называл позывные авиабазы. — Алло! Мой детектор засек внизу огонек! Спущусь еще раз!

Через две-три минуты он снова заговорил:

— Вижу костер! Вижу костер на берегу, в излучине! Нет, это пламя зажигалки!..

— Но они должны светить электрофонариками! — возразил пилот вертолета ИН-1Д «Ирокез».

— Есть! Детектор показывает четыре луча! Они терялись в отблеске реки, горят очень слабо! Раз зажигалка, то скорей всего американцы!.. «Пэрис контрол»! Детекторы показывают, что внизу не больше десятка людей!..

— «Пэрис контрол»! — заговорил пилот «Ирокеза». — Прошу разрешить посадку!

— Разрешаю! Но будьте осторожны! — ответил Сайгон.

— О’кей! Рискнем. Иду на посадку, — сказал «Ирокез».

Над рекой мелькали вспугнутые ревом двигателей летучие мыши. Замер рык тигра в зарослях.

Грант увидел силуэт вертолета на фоне луны. Это был похожий на огромный банан «Ирокез», «кадиллак вертолетной войны»!..

— Он снижается! Скорей! Скорей! — хрипел Клиф, размахивая фонариком.

Он был на грани истерики.

Тринадцатиместный «Ирокез» снижался, взвихривая ураганом высокую траву на берегу, поднимая рябь на поверхности реки, разгоняя сторожких аллигаторов.

Оглушительно ревел мотор, из выхлопного патрубка вырывалась ярко-голубая струя раскаленного газа.

С грохочущим воем пронесся над джунглями невидимый «фантом».

Внезапно вспыхнувший мощный прожектор вертолета выхватил из темноты мертвенно-бледные лица, кипящие волны ядовито-анилиновой зелени, взбаламученную воду в заводи.

Грант похолодел от ужаса: в двух-трех местах на опушке джунглей замелькали огни факелов!

Клиф что-то кричал с безумным видом и первым ухватился за сброшенный из левого люка «Ирокеза» веревочный трап. Мак тут же тоже ухватился за трап, рядом повис какой-то «красный берет»… Все они, срываясь, карабкались вверх. Клиф встал на плечи вьетнамца, на голову…

Так началось вознесение. А в следующее мгновение с противоположного берега молниеносно протянулась трасса красных огоньков, простучал ручной пулемет.

Ужас объял их всех.

И тут раздался нарастающий рев. В этом реве прозвучал и визг тормозов на Бродвее, и вопль полицейской сирены в ночном Манхэттене, и грохот собвея в тоннеле. В этом реве немела охваченная смертным холодом душа, умирала в агонии надежда на спасение.

Вьетконговцы открыли огонь из миномета.

Землю свело внезапной судорогой. Почти рядам вскинулся фонтан песка и краснозема. Грохнуло, зазвенело в ушах. Куски дерна и земли с шумом и плеском посыпались в реку.

Вертолет сразу же выключил прожектор и, взревев, взмыл вверх.

Грант и Мэтьюз, скинувший рацию, едва успели ухватиться за трап. Оба бросили оружие, пистолетные ремни…

Последний из восьмерки, истошно визжа, прыгал внизу, прыгал, хотя трап поднялся уже выше джунглей.

Это был первый лейтенант Дык, начальник штаба Шина.

Дико взвыв, этот «красный берет» вскинул автомат и нажал на спуск, желая сразить всех, кто бросил его, всех, кто болтался на трапе и сидел в вертолете.

Но ржавый автомат не сработал: раздался только щелчок.

На бреющем полете, или, как говорят американцы, на нулевой высоте, «Ирокез» юркнул в сторону, проносясь над верхушками взлохмаченных деревьев, ловко уходя от красных трассеров.

Семерка «беретов» ввалилась в кабину вертолета. Обессиленные, с бешено стучащими сердцами, они долго лежали вповалку. Гранта сотрясала крупная дрожь. Клиф тараторил что-то, всхлипывая в темноте. Мэтьюз был в обмороке. Мак напустил в штаны — об этом он с сатанинским хохотом сообщил всем окружающим. Грант тоже рассмеялся, и по щекам у него потекли слезы. Дюралевый пол был скользким и липким от крови — ранило в ляжку одного из пулеметчиков.

Кто-то сунул им в руки по большому куску тропического шоколада, и все набросились на этот шоколад, и шоколад Гранта был соленым от слез.

В ноздри ударил запах американских сигарет. Пулеметчик протянул Гранту пачку «Марлборо».

Красные огоньки на приборном щитке. Кривая улыбка на встревоженном лице второго пилота.

Первый пилот не оборачивался. Грант видел только сутулые плечи в нейлоновом желтом комбинезоне, тяжелый белый шлем. Но вот «Ирокез» уже поднялся до безопасной высоты… И Грант жадными затяжками докурил до фильтра сигарету, попросил другую…

Никто из них не видел, как снизу, где уже кончились джунгли и тянулись прямоугольники рисовых полей, дамбы и каналы, в кругу хоровода пальм вдруг вспыхнул огонь, осветив обтекаемое узкое тело легкой зенитной ракеты.

В эту секунду Грант запивал шоколад и слезы холодной кока-колой.

Ракета метеором промчалась мимо вертолета и, взрываясь, зажгла и изрешетила один из «фантомов», сопровождавших вертолет с последними из «зеленых беретов» команды А-345.

Когда труп пилота «фантома» вытащили из-под обломков самолета, переводчик партизанского подразделения, сбившего пирата, узнал, что только накануне этот пилот был награжден «Эйр медл» («Воздушной медалью»), а медаль эта, как известно, выдается за пятнадцать боевых вылетов в Южном Вьетнаме и за десять боевых вылетов в Северном Вьетнаме.

Вторая ракета сбила «летающую лабораторию».

«Ирокез» летел с максимальной скоростью — 300 миль в час. Минут через двадцать после гибели «фантома» он благополучно завершил эксфильтрацию, сделав посадку на аэродроме Ня-Чанга.