— Возможно, — равнодушно ответил Клиф. — Нам есть чему поучиться у немцев и у этого Шина. Ты отлично знаешь, что в Брагге мы учились борьбе против партизан у немцев, а обращению с туземным населением — у англичан. Пора снять лайковые перчатки. Мы имеем дело со слишком сильным врагом, Джонни.

— Я не хотел бы, Клиф, чтобы ты и Шин что-либо предпринимали без моего ведома. Шин прекрасно знал, что я был против дальнейших пыток. Харди отправил мальчишку домой, согласно моему приказу?

— Он же докладывал вам, — пряча глаза, вяло обронил Экс-оу.

Клиф не счел нужным рассказывать этому чистоплюю Гранту, что чадолюбивый Харди и не собирался отпускать мальчишку на все четыре стороны. Он считал, что прав капитан Шин: сына уездного начальника отпустить домой никак нельзя — он наверняка выдаст их логово красным властям. Клиф тоже поддержал темпераментные протесты капитана Шина.

— Шин прав, — шепнул он Харди. — Лучшие хранители тайн — мертвецы.

— Но неужели ты думаешь, — возмутился Харди, — что я смогу хладнокровно зарезать ребенка?

— Понимаю! Возьми-ка вот это!

И Клиф передал первому сержанту бесшумный духовой пистолет, стреляющий отравленными иглами-ампулами.

— Кураре? — сказал довольный Харди. — Вот это совершенно безболезненно!

В полумиле от лагеря он замедлил шаг, идя за спиной мальчика, и тот вдруг схватился за шею. Ему тоже показалось, что его укусил москит. Харди волоком оттащил тело от тропы в заросли. Об остальном позаботятся термиты.

Капитан Шин — он не знал об убийстве мальчика — заявил официальный протест капитану Гранту. Более того, грозил, что пожалуется начальству: командир не только лишил его законного живого трофея, но и выдал красным место лагеря! Мальчишка наверняка приведет вьетконговцев.

— В этом вы, пожалуй, правы, — согласился Грант, с трудом выбираясь из гамака, чтобы совершить очередной рейс в бамбуковые заросли. — Сегодня же сменим место лагеря. За стерилизацию этой стоянки отвечаете вы.

Десантники перебрались за три мили, на заранее подобранное для лагеря место. Из предосторожности полковник Фолькстаад не советовал Гранту долго задерживаться в первом лагере, координаты которого слишком хорошо известны резиденту ЦРУ в уездном центре. «Сердце шпиона склонно к измене», — многозначительно напомнил тогда полковник Фолькстаад.

Грант тащился позади всех, часто отставал от колонны, петлявшей по взгорью, залитому расплавленным лунным серебром. По совету ординарца Мака он проглотил кроме сильнодействующих антибиотиков подряд две «пеп-пилз» — бодрящие таблетки — и погрузился в состояние эйфории, душевной ясности и отрешенности от измученного болезнью тела.

Грант не помнил, как добрался до запасного лагеря. Кто-то уложил его в гамак, а Харди дал покурить сигарету с марихуаной.

— Это лучше всех твоих лекарств, капитан! — твердил он и рассказывал о том, что новобранцы-партизаны уже сносно стреляют, что женщины деревни радостно набросились на мыло, ведь прежде они пользовались буйволовым навозом…

— Однако есть и неважные новости, капитан. Наши олухи-летчики, возвращаясь с задания, сбросили оставшиеся бомбы весом в пятьсот фунтов на соседнюю деревню, вон за теми горами. Много жертв. Сам видел вдов из этой деревни с белыми траурными повязками. Боюсь, что кривая нашей популярности вошла в пике. Надо бы подкинуть им деньжат!..

— Ты довел мальчишку до самого городка, Харди? — невпопад спросил Грант.

— Йес, сэр! Я вел его с завязанными глазами, — отвечал Харди, заслоняя силуэтом головы огромную луну.

Грант знал, что первое знакомство с марихуаной, так же как и с опиумом (о, тот благословенный отпуск с развлечениями в Гонконге! И принцип: все надо в жизни испытать!), далеко не всегда вызывает наркотическое опьянение, знал, что один легко хмелеет, а другой не испытывает ничего. Сердце как будто забилось немного чаще, дыхание стало глубже. Если бы у него было зеркало, он заметил бы, что белки покраснели от распухших сосудов. Он ощутил легкий голод, время почти остановилось, минута растягивалась в час, прошлое исчезло…

Журчала речь Харди, а великолепная луна проливала серебряный свет на скалы и джунгли, на уснувшую землю… и на яркие, как луна, картинки недавнего прошлого: выпускной вечер в Гарварде, помолвка с Шарлин, парад новоиспеченных офицеров в Брагге, Фудзиока, Окинава, Сайгон…

О Шарлин, Шарлин!..

На новом месте Дон Мэтьюз принял срочную шифрограмму центра: Фолькстаад приказывал перейти ко второму этапу операции.

Первый, труднейший, этап пройден! Это признал штаб. Создан, вооружен, обучен, обеспечен всем необходимым антивьетконговский отряд. Его отряд — капитана Гранта! И теперь начинается…

В ГВОА — Оперативном районе действий диверсантов — капитана Гранта (капитана? Да не пора ли штабу ускорить производство?), майора или, быть может, даже подполковника Гранта — создаются соединения партизанских отрядов. К подполковнику Гранту идут целые племена, перебегают, бросая красно-синие знамена с желтой звездой, батальоны Вьетконга. В горах эти соединения непрерывно занимаются изучением партизанской тактики. С неба сыплются новые сводные команды спецвойск, которые, разумеется же, подчиняются подполковнику Гранту. Группа Гранта переходит к крупным диверсиям, засадам, налетам, рейдам. Фолькстаад приказывает начать массовый террор против Вьетконга, развязать психологическую войну максимального масштаба.

Уже сейчас зримо вырисовываются черты третьего этапа: пламя восстания, захват уже не только уездного центра, а столицы провинции, введение строжайшей дисциплины в партизанских соединениях, их перестройка по типу регулярных войск. Тут провинциальная Вандея становится регулярной армией, вторым фронтом, с которым должны будут посчитаться не только Вьетконг и Ханой, но и Сайгон и Пентагон!

Может быть, капитан Грант, не так уж безумны твои мечты? Вспомни, кто знал до войны Севера и Юга Улисса Симпсона Гранта? А ведь во время войны твой прославленный однофамилец стал героем, генералом, решил исход войны в пользу Севера и был избран благодарной нацией президентом страны.

Сладостна отрава снов марихуаны! Потом Грант забылся, окунулся в поток уже совсем бессвязных воспоминаний, сбивчивых ассоциаций. Сны витали в безоблачном прошлом, будущее рисовалось в самых радужных красках, не было решительно никаких дурных предчувствий…

И вдруг в этот хаос, в эту сумятицу вхолостую работавшего мозга, одурманенного марихуаной, ворвались настойчивые, тревожные слова, сразу вернувшие его к действительности:

— Капитан! Капитан! Они идут!..

Захолонуло в груди. Теперь ему казалось, что он ждал этого, ждал каждый день.

Но, может быть, он ошибается? Может быть, еще не случилось ничего страшного?

— Спокойно! — пробормотал Грант, силясь стряхнуть с себя похмельный, тяжкий сон.

Клиф, Шин, Харди, Честэр — все они смотрят на него так, словно он Иисус Христос и в любой момент готов совершить чудо во спасение диверсантов команды А-345.

— Кто идет сюда?

— Виктор-Чарли! Вот кто! — скороговоркой отвечал Клиф. — Сюда движутся два батальона, не меньше, по главной дороге. Наши чуть не столкнулись с головным дозором — он уже вошел в джунгли. Все деревни общины заняты. Нас предали эти ярды. Ясно как божий день. Предали сразу, как только мы появились тут. Что делать?

— Этот болван Харди, — вдруг заявил Честэр, — дал жителям деревни не по десять долларов, как вы приказывали, а по доллару. Остальное он прикарманил, а мне сунул две сотни в зубы. Он и старосту, и старейшин — всех обокрал! Это он во всем виноват!

— Иисусе Христе на костыле! — взорвался Харди. — Откуда им знать разницу между долларом и десяткой?! Ну что ты, Честэр, злишься, точно беременная волчица!

— Мне кажется, мы в кольце, сэр! — с тревогой озираясь, проговорил Шин. — Что нам делать?

Дикая боль штопором ввинчивалась в желудок. И марихуана этого ворюги Харди ничуть не помогла. Грант встал и, шатаясь, побрел в чащобу, на ходу расстегивая поясной ремень с тяжелым «люгером» и подсумками.